– Что-то в нем есть, – говорю с ответным вздохом. – Что-то… Но это не важно. Совершенно не имеет значения.
Беру в ящике стола клей «Суперцемент». Иду приклеивать плитку, отвалившуюся в ванной. Безобразие. Давно пора забабахать ремонт.
Смотрю на себя в зеркало.
За моей спиной, в проеме приоткрытой двери, проходит тень.
Мало ли теней, шастающих ночью.
* * *Предлагаю редактора Диму переименовать в криэйтера. Ему нравится.
– Где твой креатив? – спрашиваю.
Извлекает из кейса целую папку креатива. Просматриваю. Не то. Плоско, беззубо. Пресно. Мелко. Неинтересно.
Сообщаю ему все, что думаю по этому поводу. Морда его непроизвольно вытягивается.
– Ласточка, – говорю в ответ на робкую попытку протеста. – Я держу тебя в этом проекте не для того, чтобы ты мне тащил полову. Все эти мыльные страсти, – щелкаю про бумажке с «креативом», – отработаны еще в «Пионерской зорьке». Ну, мужик, которого жена возбуждает только в поясе монтажника на голое тело, или баба, которая испытывает оргазм только в инвалидной коляске, хотя сама здорова, как кобыла… Это еще так-сяк. Остальное – бред. Подмененные в роддоме дети – вообще позор. Зита и Гита, блин. Я тобой недовольна.
Молчит. Морда в пятнах.
* * *Беседую с претендентами на участие в программе. Баба хорошая, фактурная. Мужичок тусклый. Будем менять.
Звонок на мобилку. Выхватываю трубку, как кинжал из ножен:
– Да!
– Лена?
– Ну.
– Это Виктор.
– Виктор? Какой Виктор?
– Дымко.
– А-а-а…
Две мысли в башке. Одна прыгает, как мячик: какого хрена он звонит? Встретились, переспали – чего еще? Другая сладко тянется, как теплая ириска: может быть, еще раз? Почему нет?
– Привет, – говорю, взяв себя в руки. – У меня тут люди…
– Когда тебе можно перезвонить, чтобы ты была свободна?
Ухмыляюсь. Мне все равно, что подумают фактурная баба и этот мужичок… Впрочем, мужичка менять, это совершенно точно.
* * *Спортбаза за городом. Аллея через лес; Виктор бежит свой кросс. Я еду сзади на велосипеде.
Лошадь, ну в натуре лошадь! В хорошем, конечно, смысле. Бежит, едва касаясь земли подошвами. Волнами ходят мышцы на спине. Ну что за прелесть!
Первое время я смирно тащусь сзади. Потом вырываюсь вперед. Потом начинаю крутить вокруг него круги и восьмерки; он бежит, не меняя темпа, посмеиваясь, вот уже полчаса!
У меня деревенеют ноги. Все-таки я очень давно не каталась на велосипеде.
Майка прилипла к спине. У меня, а не у Виктора. У того уже давно прилипла. Я сбавляю темп и думаю только о том, чтобы не свалиться с велика и благополучно добраться до финиша.
– Долго еще?
Молчит. Скалит зубы на бегу.
– Эй… Далеко ли до Лондона, сэр?
Поворачивает голову:
– Теперь далеко, сэр.
* * *Лесок. Вокруг – ни души. Мой герой колотит кулаками по воздуху – бьется с тенью, надо полагать. Сколько вокруг теней, и каждой надо отвесить в челюсть…
Сперва наблюдаю. Потом мне становится скучно.
Тычусь носом в сосну. Запах смолы, запах детства.
По стволу ползет гусеница в очень яркой спортивной форме: полосы, пятна, не хватает только бренда на спине… Подставляю ладонь. Гусеница, не задумываясь, переползает ко мне на руку.
Доверяет.
Щекотно. Она ползет, каждый изгиб спинки приближает ее к счастью быть бабочкой… или, может быть, какая-то другая тварь вылетит из ее куколки, я поганый энтомолог, мне просто нравится смотреть, как она ползет. Символ проползающей мимо жизни – зелено-красная гусеница…
Смотрю.
Вдруг вздрагиваю – Дымок стоит рядом. Высится, как башня. Прячу гусеницу за спину – инстинктивно.
– Ты чего? – спрашивает.
– Ничего, – говорю беспечно и сощелкиваю гусеницу в траву.
* * *Колотит в диком темпе по маленькой цветной груше. Завораживающее зрелище. Как жонглер в цирке, нет, как фокусник…
Берет огроменную дубину и лупит – попеременно с правого и с левого плеча – по половинке резиновой камеры от самосвала. По форме упражнение для верхнего плечевого пояса, по сути – картина свирепой экзекуции. Зверь, думаю с восхищением. Терминатор.
Сижу в углу в спортивном костюме. Пью чай из огромной дымящейся кружки.
Весело.
* * *– Не пойду же я в кабак в спортивных штанах. Мне надо заехать переодеться…
– Я тебя завезу, – предлагает.
Колеблюсь. Соглашаюсь.
Катим через весь город. Всюду пробки, пробки; всюду напряженные лица водителей и злые – регулировщиков.
– Ты одна живешь? – спрашивает, как бы невзначай.
Молчу, вроде как не расслышала.
Наконец-то приехали.
Смотрю на свой дворик его глазами. Чахленько, скромненько, рабочая окраина. С другой стороны, зелено, цветочки в палисаднике; мой красавец вылезает из машины и собирается подниматься ко мне!
– Вот что, – говорю тоном, не терпящим возражений. – У меня там бардак, зрелище не для слабонервных, обожди здесь.
– А я не слабонервный, – улыбается.
– Все равно нефиг, – поворачиваюсь и иду к подъезду. Он остается ждать меня возле машины.
ЕленаОн сидит на оградке палисадника. Он не может меня видеть за цветной пленкой витражей, но мое чувство безопасности напряжено, как кожа на барабане.
Я боюсь его? С какой стати?
Он чужой мне. Он вообще никто. Любая картинка в моем витраже реальнее, чем он. Скоро он исчезнет, и я больше никогда его не увижу.
Нечего бояться.
Хочу отойти от окна. Не могу. Сижу и смотрю.
Он чувствует взгляд – поворачивает голову и смотрит прямо на мое окно! Как Снежная Королева у Андерсена. Странно, что от этого взгляда мои витражи не свернулись трубочкой и не опали, будто прошлогодняя афиша…
Отпрыгиваю, как будто меня сдуло с подоконника ветром.
Нахожу в шкатулке под зеркалом мелок, обвожу на полу круг, стою в центре с закрытыми глазами.
Здесь меня не найдут.
Лена– А я знаю, где твое окно, – говорит Виктор.
(Я только что выскочила из парадного. На мне мое лучшее платье, а на ногах шпили такие, что еще чуть-чуть – и сравняюсь в росте со своим спутником. Изо всех окон к тому времени торчат любопытные физиономии, отовсюду взгляды, взгляды, о, я местная знаменитость, славная теперь не только тем, что появляюсь «в телевизоре», но и в первую очередь тем, что ко мне приезжает на шикарной машине сам Дымко!).
– И где же? – интересуюсь равнодушно.
Он кивает, указывая. Поднимаю глаза; витражные стекла резко выделяются среди всех соседских окон.
– Что это ты придумала? – спрашивает.
– Когда? – искренне удивляюсь и сажусь в машину. Нечего, мол, трепаться под взглядами соседей, как на сцене. Концерт окончен.
Он садится рядом. Водитель заводит мотор.
– Я с самого начала подумал, что это твои окна, – говорит Виктор. – Это что, настоящие витражи?
Пожимаю плечами. Что бы такое ему ответить?
– Да, настоящие, – говорю небрежно. – Бешеные бабки, между прочим. Бригада специальных рабочих горбатилась две недели. А прямо перед тем они делали кое-какой заказ для Кентерберийского аббатства…
Он беззастенчиво меня разглядывает. Строю ему козью морду.
ЕленаДва человека в атласных трусах – белый и черный – глядят друг на друга, не мигая, ни на мгновение не останавливаясь. Пульсируют, покачиваются, замкнутые в квадратном загончике из натянутых канатов, и маленький человечек в белом прыгает рядом. Любопытствует.
В третий раз поднимаю пульт, собираясь выключить запись. В третий раз опускаю руку, как нерешительный дуэлянт.
Тот, что на экране, никакого отношения не имеет к тому, что смотрел на мои окна. У меня нет – и никогда не будет – ничего общего с этим большим, мускулистым, свирепым человеком.
Машина для нанесения ударов. О чем с ним можно говорить? В его мире «любят глазами», а значит, любят внешнее…
В четвертый раз поднимаю пульт, и в этот момент сахарно-белый боец кидается вперед, как кобра на мангуста, и пробивает защиту соперника. И сразу целая серия ударов – раз, два, три; столкновение лица и перчатки рождает веер брызг, летящая влага блестит в свете прожекторов, черный человек оступается и садится, а потом и ложится на спину, за канатами кричат возбужденные люди, у лежащего стремительно опухает лицо, его соперник победно вскидывает руки, любопытный человечек в белом навис над лежащим и отсчитывает время, на его снежной тенниске – кровавые пятна…
Наконец выключаю телевизор.
Долго лежу с закрытыми глазами.
ЛенаСидим при свечах в очень милом кабаке.
– Знаешь, почему ты не любишь белого вина?
– Почему?
К нему в четвертый раз подходят за автографом.
– Ну блин, – говорю раздраженно. – По-моему, народ сомневается, умеешь ли ты писать, и хочет проверить.
– …Так вот, приличные белые вина начинаются на очень хорошей цене. А все, что ниже этой цены, пить невозможно…
– Правда?
Когда в пятый раз к нашему столику подходят с блокнотом, я демонстративно отворачиваюсь. И зря, выходит. Потому что на этот раз пришли по мою душу:
– Елена Викторовна, мы с сыном очень любим вашу передачу… Подпишите, пожалуйста…
Расписываюсь на меню, как последняя дура. Как раз напротив «телятины под соусом Лимонный Сингапур».
Она смотрит! Мою программу! С сыном!! Сумасшедшая корова. Она еще бы с внуком смотрела.
Начинаю злиться невесть на кого. Поклонники, блин. Ну жрите, жрите, приходите ко мне за автографами, с сыновьями, с племянниками, с невестками – всем подпишу, не обижу…
Этот, сидящий напротив, за мной наблюдает.
– Что ты так смотришь? – спрашиваю Дымка.
Он качает головой. Ничего, мол. Просто смотрю, и все.
Мне хочется к кому-то прицепиться. Была бы училкой – влепила бы пару двоек.
– Вот скажи, – отхлебываю из своего бокала. – Зачем я тебе нужна?
Молчит. Делает вид, что удивлен.
– Не понимаю, – говорю искренне. – Мог бы закадрить кого-нибудь покруче. Все к твоим услугам, все флаги в гости к нам… Нет?
Хмыкает. Улыбается.
– Я хочу выпить и потанцевать, – говорю. – Ты мне на ноги наступать не будешь?
Мнется.
– Ну что еще? – спрашиваю.
– У меня для тебя подарок…
Дает знак официанту. Тут же приносят откуда-то диких размеров плюшевого зайца.
Хохоча, чуть не сползаю со стула.
* * *Танцуем.
Кабацкий ансамблик (довольно приличный, впрочем) играет что-то трогательное, и певичка лет семнадцати насилует репертуар Селин Дион.
Мой партнер двигается, как бабочка. Свечи сгибаются ветром, когда он проходит мимо чьего-то столика, но танцует, как бегает – почти не касаясь пола.
Мне легко и весело. И меня смешит эта вполне мещанская спокойная сценка – пошлый кабак, пошлые свечи, танцующая парочка, влажные ладони. Молча смеюсь.
– Почему ты такая грустная? – спрашивает Дымок, глядя мне в глаза.
– Я грустная? Я?!
– Очень грустная, – говорит он, подумав.
Молча танцуем дальше.
– Кого ты от меня прячешь? – спрашивает вдруг.
– Что?
– Кого ты от меня прячешь?
– Никого.
Мрачнеет.
Музыка заканчивается. Певичка у микрофона переводит дыхание; усаживаемся снова за наш столик. Я тут же принимаюсь хлебать, как воду, дорогущее белое вино.
– У тебя муж? – спрашивает.
– Нет. Не выдумывай.
– Тогда что у тебя?
– А тебе какое дело? – смотрю ему в глаза. – Кто ты такой, чтобы меня спрашивать?
Смотрит на меня с непонятным выражением. Э-э, да это обида, обыкновенная пацанячья обида, вот так неожиданность…
– Нет у меня никого, – говорю примирительно. – Но если будешь приставать – я разозлюсь.
* * *Темно.
Пытаюсь потихоньку выбраться из кровати. Спящий Дымко протестует – противостоять ему не так-то просто; наконец, ухитряюсь подсунуть ему дареного зайца. Тогда он успокаивается – огромный мальчик, сжимающий в руках огромную игрушку…
Долго смотрю на него. Потом потихоньку выхожу из спальни.
…Я иду по его огромной квартире, халат волочится за мной, как шлейф. Или как мантия. Не включаю свет. Иду со свечкой, как по темной пещере. Детали чужой квартиры кидаются на меня из темноты, будто летучие мыши.
Какие-то кубки. Как бутылки в пункте приема стеклотары – кажется, они всюду. На полках, на полу, на гладильной доске…
Углы шкафов.
Сувенирная коробка шахмат на чистой, без единой пылинки, полке.
Африканские маски, китайские драконы, еще какая-то этнографическая бутафория.
Пробираюсь в следующую комнату. Прикрываю за собой дверь. Комната сравнительно маленькая; при свете своего огонька вижу письменный стол с компьютером и большой дубовый шкаф.
На столе порядок, какого у меня никогда не бывает. Монитор стоит на специальной полочке, чуть наклонившись вперед, как перед прыжком в воду. На столешнице – оргстекло по моде семидесятых, под стеклом – большая фотка, папа-мама-я, счастливая семья…
Всматриваюсь в лица. Мальчишка симпатичный. Крепкий такой, лобастый, в зимней шапке и курточке. Родители держат в руках каждый по паре лыж… Какой же это год?
Зорким глазом выхватываю среди нескольких корешков на полке («Книга о вкусной и здоровой…», «Нормирование нагрузок…», «Рабочий календарь…») стандартный фотоальбом на двести карточек.
Оглядываюсь, как воровка. Я пришла сюда без спросу. Меня не звали…
Вытягиваю альбом. Раскрываю; подсознательно жду компромата. Знойные красавицы, яхты-теплоходы, негритянки в баре, или, на худой конец, бесконечные боксерские будни, рефери с поднятыми руками, чемпионский пояс в двенадцати ракурсах…
Внутри нет ни одной цветной фотографии. Все старые, черно-белые, аккуратно приведенные в соответствие со стандартным форматом: некоторые ножницами, а некоторые при помощи бумаги и клея. Альбом имени милосердного Прокруста…
Разглядываю его детские фотографии.
С Дед-Морозом. С родителями. В песке на берегу реки. В лодке. С игрушками в детском саду. С букетом на школьной линейке (он стоит впереди строя, почти на голову выше одноклассников, а лицо – испуганное, растерянное, и, кажется, ему больно. Наверное, он так сжал в кулаке свои розы, что шип воткнулся в палец… Или новые туфли жмут… Впрочем, это все мои фантазии).
Сажусь за стол. Переворачиваю страницу. Увлекаюсь; замечаю неладное, только когда язычок свечи колеблется. Поднимаю голову: рядом с моим лицом в темном экране монитора отражается его лицо. Того, что так растерялся когда-то, впервые отправляясь в школу.
– Не злись, – говорю быстро.
И, прежде чему он успевает меня упрекнуть, поднимаюсь на цыпочки и обнимаю его за шею.
Тепло.
* * *– Ты здесь?
– А где же?
Лежим в полной темноте. Сквозь плотные шторы не пробивается ни лучика. Фонарь под окном не горит.
– Мне иногда кажется, что ты уплываешь, – говорит он. – Удираешь. Я протяну руку – а тебя нет.
– «Лап-лап – i нема. Пiдманула-пiдвела»?
– Ленка, – говорит, помолчав. – Ты точно не ведьма?
ЕленаЯ стою в меловом кругу и не смею дохнуть. А вокруг ходит и ищет меня, ищут..
Тянется руками. Натыкается на границу мелового круга.
…Как если бы приласкать ожогового больного. Невинная ласка – пытка для человека без кожи. Я – внутри, ты – снаружи. Уходи…
…Просыпаюсь.
ЛенаОказывается, спарринг-партнера подбирают, как невесту. Он должен быть в точности похож на предстоящего противника – по росту, весу, сложению и манере вести бой. И таких вот «клонов» нужно несколько – чтобы менять их, как памперсы, каждые три раунда.
– Объясни мне: если спарринг партнер так же крут, как ты, почему он сам не выходит на большой ринг? А если он не так крут, как ты – как ты можешь тренироваться, ведь для боя нужен равный!
Объясняет. Оказывается, многие боксеры как раз из спарринг-партнеров и получались; киваю, просвещенная и счастливая.
Спрашиваю, чем двойная комбинация с джебом отличается от тройной комбинации с джебом.
Показывает. И заодно объясняет, что такое левый хук и почему он так полезен.
Искренне восхищаюсь.
Вот делать мне нечего, своей работы у меня нет, только вот сидеть в зале и смотреть, как он молотит своих «невест» одного за другим – и только пористые маски (пародия на рыцарские шлемы!) спасают их морды от участи отбивнушек. Парни все здоровые, высоченные, шесть человек всего – баскетбольная, блин, команда…
В корзине растет гора мокрых маек. Воздух сгущается – он пахнет свирепыми мужчинами. Запах свежий, не застоявшийся, и потому приятный даже, щекочущий ноздри, рождающий в груди сладкое, блин, томление.
* * *– «…Здравствуйте – а где тут у вас принимает уролог и окулист? – А что у вас? – Да не пойму – то ли я дальтоник, то ли моча синяя…»
Все ржут. Криэйтер Дима громче всех. Но, кажется, он просто хочет мне угодить…
Снова смотрю на экран. «Загадочные Преступления Прошлого! В разделе «Пытки» можно прочесть новую, расширенную версию очерка «Клеймение преступников в Российской Империи». В разделе «Маньяки» размещен новый большой очерк: Дин Коррл, убийца по кличке «Леденец»…
Выхожу из Интернета.
– Леночка, – Дима подсаживается ближе, – у тебя будет сегодня пару минут переговорить… конфиденциально?
* * *Курим в кабинете шефа. Сам шеф куда-то выдернут три минуты назад.
– Это, в общем-то, не мое дело, – начинает Дима. Стандартное вступление.
– Ну? – поощряю.
– У тебя с Дымко… Как, серьезно?
Поднимаю брови:
– Боже упаси, Димочка. «Серьезно» – лексикон девочек-пэтэушниц. Что с тобой?
– В общем-то ничего особенного, – мямлит. – Только среди, тэк-скэть, сотрудников компании имеет место тотализатор… когда Дымко надоест с тобой трахаться?