Она со всей серьезностью посмотрела на меня.
– Надеюсь, я научилась никогда не злоупотреблять своим даром и использовать его исключительно на благие цели.
В наше время, когда дар ясновидения, подобных тому, который был у Рене, окружен столь привлекательный ореолом таинственности и избранности, мы часто предполагаем, что каждый, кто наделен подобными способностями, должен обладать очень возвышенным сознанием. Подобное справедливо в той же мере, что и утверждение, будто каждый, кто обладает врожденным талантом в музыке, живописи или высшей математике, очень развит духовно. Любой дар, что выделяет нас на фоне других, – красота, талант, интеллект, спортивные достижения или что-либо другое – на самом деле представляет собой испытание. И чем больше этот дар, тем труднее использовать его ответственно, невзирая на возможности и искушение поступить иначе.
Я считаю, что Рене работала над устранением двух несовершенств, пришедших из предыдущих жизней: жадности и своеволия. Возможно, именно они в прошлом и вынудили ее злоупотреблять своими способностями. В этой жизни страх преследования гарантировал, что она будет ответственно использовать свой дар или не будет использовать его вовсе. Это был важный шаг в ее развитии и как ясновидящей, и как воплощения души, высшего Я.
Устранение изъянов характера через исцеление травм
Как мы еще обсудим в этой главе, травмы и недостатки человека тесно связаны. Порой мы получаем травму из-за своего недостатка, который «приглашает» в нашу жизнь определенных людей или события. В других случаях возникновение травмы не связано с определенным недостатком, однако при этом травма становится средством преодоления и устранения отрицательной черты характера.
Пожалуйста, подумайте, какие именно недостатки ваша душа, ваше высшее Я могло захотеть устранить с помощью трудностей, в которых вы сейчас оказались. Возможно, они относятся к одному из так называемых семи смертных грехов. Считается, что изначально слово «грех» означало ошибку, промах[2]. Лучник, выпустивший стрелу и промахнувшийся мимо цели, грешил. Подобные «грехи» – необходимая и неизбежная часть процесса обучения стрельбе из лука, как и процесса обучения души жизни в физическом теле. И они так же естественны, как врожденное стремление преодолеть промахи, добиться совершенства – и в качестве лучника, и в качестве воплощения души.
Хотя семь смертных грехов могут показаться чем-то старомодным и архаичным, они до сих пор присутствуют в нас:
Гнев
Гордыня
Чревоугодие
Алчность
Тщеславие
Похоть
Уныние[3]
Это наши самые естественные и предсказуемые реакции на давление и ограничения жизни в физическом теле на земном плане. Однако по мере того, как мы добиваемся гармонии с душой, каждый такой недостаток или грех должен превратиться в противоположную ему добродетель. Гнев должен развиться в сдержанность; гордыня – в смирение; чревоугодие – в умеренность; алчность – в удовлетворенность тем, что имеем; похоть – в непорочное партнерство; уныние – в готовность переносить невзгоды, выпавшие на нашу долю. К этим недостаткам я бы добавила еще два: эгоцентризм, который должен уступить место желанию служить другим людям; и своеволие, на смену которому должна прийти покорность воле высших сил.
Задумайтесь на минуту, каким образом различные травмы предоставляют нам возможность устранить те или иные недостатки. Например, если мы считаем, что нас не любят, возможно, истинная проблема заключается в нашем эгоцентризме, нашей жажде внимания. Если мы обезображены, возможно, нам стоит научиться ценить себя не только за свою внешность. Если мы обделены деньгами, возможно, мы боремся со своими старыми привычками, вызванными алчностью и, значит, наша задача состоит в том, чтобы научиться делиться тем малым, что у нас есть, ведь умение делиться – основа здорового процветания всех и каждого.
Конечно, все эти примеры сильно упрощены. В большинстве случаев проявление наших недостатков и обстоятельства, требующие их устранения, бывают глубоко личными. Поэтому не стоит каждого бедняка обвинять в том, что ему надо избавиться от алчности. В конце концов, осуждение других – тоже серьезный изъян!
Такие недостатки развиваются и укореняются на протяжении нескольких жизней, и потому для превращения их в достоинства может понадобиться несколько воплощений. Но по мере взращивания каждой из этих добродетелей наша зацикленность на себе уступает место заботе о благополучии других. Развитие такого группового сознания – одна из основных задач, которые рано или поздно встают перед каждой душой в разных воплощениях. Мы неизбежно притягиваем к себе давление обстоятельств и возможности, которые позволят нам выполнить эту задачу.
К истине через травму
Еще одна из наших задач в каждом воплощении – избавиться от иллюзий. Зачастую наша травма связана с некой иллюзией, под действием которой мы провели несколько жизней. Даже если мы в конечном итоге освобождаемся от этой иллюзии, мы очень редко способны оценить масштабы ее прежнего влияния на нас и нашу жизнь. Следующая история иллюстрирует связь между травмой, вызванной страхом быть брошенной, и иллюзией освобождения спасителем. Она показывает, каким сложным может быть процесс выявления истины.
Дженнифер никогда особенно не задумывалась о прошлых жизнях, не знала, верит ли она в них, и уж точно не ожидала вдруг окунуться в переживания, пришедшие из одной из них. В связи со старой травмой шеи и плеча она обратилась к Ирен, опытной массажистке, практикующей технику глубокого массажа по методу Иды Рольф, которая призвана корректировать структурные отклонения и также известна как рольфинг. Дело было во время девятого из обычных десяти сеансов рольфинга. Ирен прорабатывала область рта и челюсти Дженнифер, чтобы снять привычное напряжение в этой области, как вдруг Дженнифер испустила несколько стонов, которые быстро переросли в крики ужаса, а ее тело забилось в сильнейших конвульсиях.
Ирен сама прошла через нечто подобное и несколько раз наблюдала то же у других своих клиентов, поэтому она сразу поняла, что происходит. Она сжала руку Дженнифер и спокойно, но твердо сказала:
– Смотри внимательно и расскажи мне, что происходит. Расскажи, что ты видишь.
Дженнифер продолжала кричать, а Ирен продолжала настаивать, чтобы она описала происходящее. Когда Дженнифер заговорила, эмоциональный накал начал спадать, и она наконец смогла описать события по мере их развития от начала до конца.
– Я вижу мальчика лет восьми или девяти, – сообщила она, когда набралась сил для речи. – Он совсем не похож на меня сейчас, но я знаю этого мальчика. Я знаю все, о чем он думает и что чувствует. Знаю его самые сокровенные мысли. На улице начинает темнеть. Мы садимся ужинать. Все очень скромно и просто. Мой отец – фермер.
Пытаясь совладать с нахлынувшими на нее эмоциями, Дженнифер продолжила:
– Кто-то выбивает дверь. Мы даже не слышали, как они подошли к дому. Я сижу спиной к двери, но вижу все на лице отца. Он словно говорит: «Они здесь». Они одеты в форму. Кричат на отца, но я не понимаю слов. Двое из них начинают обыскивать комнаты, ломая мебель прикладами винтовок. Кладовая загорожена занавеской, и за ней они находят то, что искали: радиопередатчик, с которым работает отец. Его ставят на стол перед нами и разбивают у нас на глазах. Потом один из солдат крепко хватает меня за плечо (Дженнифер поморщилась от боли) и тащит меня на улицу. Я кричу: «Папа! Папа!»
У Дженнифер снова потекли слезы, ее дыхание стало частым и поверхностным. Рассказ она продолжала с трудом.
– Он ведет меня к амбару, подталкивая в спину винтовкой. Потом хватает за плечи и начинает бить меня и кричать. Я не могу защищаться. Ударившись головой о стену, я сползаю на землю, и тогда он начинает бить меня ногами. Я лежу на земле, а он все бьет и бьет меня.
Дженнифер застонала.
– У меня в голове только одна мысль: вот сейчас придет отец и спасет меня. Он сильный. Он придет, и все закончится, – Дженнифер сквозь слезы посмотрела на Ирен. – На этом все. Конец.
Ирен села на кушетку рядом с Дженнифер, обняла ее и сидела так до тех пор, пока яркие впечатления от жестокой сцены не стали меркнуть. Потом она объяснила то, что Дженнифер и так уже поняла: скорее всего, она сейчас заново испытала жестокий конец своей предыдущей жизни. Ирен предположила, что тема, связанная с этой страшной смертью, господствует в нынешней жизни Дженнифер. Быть может, Дженнифер сможет ее распознать.
После долгого молчания Дженнифер закрыла глаза и ответила тихо, но уверенно:
После долгого молчания Дженнифер закрыла глаза и ответила тихо, но уверенно:
– Если меня бросят, я умру.
Последовала еще одна долгая пауза, после чего она кивнула и добавила:
– Вот что я чувствовала, когда была тем мальчиком, и отец не пришел. Меня бросили. И в этой жизни меня бросали снова и снова.
Ирен кивнула:
– Я бы сказала, что страх быть брошенной был для тебя проблемой и до предыдущей жизни, ведь ты именно так интерпретировала свою травму: тебя бросили. А ведь ты могла отнестись к тому нападению иначе и подумать: «Это несправедливо. Я такого не заслуживаю». В таком случае в этой жизни ты имела бы дело со справедливостью, а не с одиночеством. Или ты могла бы разозлиться и страстно пожелать мести. Не зная, что тебе остается жить всего пару минут, ты могла бы поклясться себе: «Я убью его, когда вырасту».
Ирен продолжила:
– В момент насильственной смерти кристаллизуется нечто, что задает тон следующей жизни. И единственный способ освободить кристаллизованную энергию – найти для себя совершенно иную точку зрения на соответствующую проблему. В твоем случае это страх быть брошенной.
– Так и произошло. Я словно всю жизнь готовилась к тому, что случилось в прошлом году, когда умер муж. Я любила его. Люблю его, – тут же поправилась Дженнифер. – Очень сильно. И я смогла отпустить его, позволить ему оставить меня, потому что он так решил. Это, пожалуй, было самым сложным и самым лучшим решением в моей жизни.
– Начни с самого начала, – попросила Ирен.
История Дженнифер, рассказанная без намека на жалость к себе, была поистине сагой об одиночестве.
– Отец бросил маму, когда мне было четыре года. Я его обожала, а потом его вдруг не стало. До сих пор помню, как я всё плакала и плакала, спрашивала, где папа. Но эти вопросы маму только злили, и я перестала их задавать, хотя по-прежнему хотела знать ответы. Когда мне исполнилось пять, мама тоже ушла, оставив меня с бабушкой. Она иногда приезжала меня навестить, раз в два или три года, но к тому времени она уже стала для меня чужой. Когда мне было лет тринадцать, она перестала приезжать. Бабушка отказывалась отвечать на все мои вопросы о родителях. Она сильно ненавидела моего отца и очень стыдилась матери. И поэтому, чтобы не ссориться с ней, я снова перестала задавать вопросы.
Бабушка постоянно намекала мне, что на меня уходит слишком много денег. И когда я в шестнадцать лет выиграла конкурс и стала работать моделью, она была рада, что я приношу в дом деньги. Я стала успешной и в восемнадцать лет познакомилась с мужчиной намного старше меня, писателем. Его внимание мне льстило, и каким-то образом я умудрилась не заметить, что он гораздо больше пьет, нежели пишет. Он уговорил меня уехать в Мексику, где мы жили около трех лет в своего рода писательской колонии. А потом, когда я была на седьмом месяце беременности, он вдруг вернулся в Штаты без меня.
Свою дочь, Лори, я родила в Мексике. На жизнь я зарабатывала тем, что присматривала за местными летними дачами американцев. Когда пришла пора Лори идти в школу, мы вернулись в Калифорнию, где я выросла.
За все эти годы я несколько раз заводила отношения с мужчинами. Кто-то бросил меня ради другой женщины. Кто-то просто меня бросил. Большинство этих мужчин были алкоголиками, и когда мне было тридцать два года, я обратилась за помощью в организацию «Анонимные алкоголики». Я просто была не в силах так жить дальше. Думала, в АА меня научат, как строить отношения с тогдашним моим мужчиной-алкоголиком. Но к тому времени, как другие участники собраний научили меня, как лучше справляться с ситуацией, он уже ушел от меня. Послушав рассказы других людей на собраниях, я проанализировала собственное прошлое и поняла, что у матери, а возможно, и у отца были проблемы с алкоголем. Всю свою жизнь я пыталась удержать то одного алкоголика, то другого, пребывая в ужасе от того, что они могут меня бросить. И благодаря «Анонимным алкоголикам» я впервые начала понимать, что иногда самым большим проявлением любви к человеку бывает способность его отпустить. Это был самый тяжелый для меня урок. Сколько я себя помню, что-то внутри меня всегда кричало: «Не бросай меня, не бросай меня! Я не хочу, чтобы меня опять бросали!»
Проведя в программе «12 шагов» пару лет, я познакомилась с Грегором. Он был во всем идеальным для меня партнером. Мы понимали друг друга с полуслова.
Год спустя мы поженились, хотя я до сих пор удивляюсь, как он отважился на столь серьезный шаг. Моя дочь, мягко говоря, его не жаловала. Мне приходилось ходить на собрания «Анонимных алкоголиков» только для того, чтобы напомнить себе, что есть вещи, которые я не в силах ни изменить, ни исправить. Я очень хотела, чтобы мы все были счастливы вместе, но ничего не вышло. Грегор был очень добрым, очень терпеливым, очень любящим. Но мне порой кажется, что Лори не хватало эмоционального напряжения, которое мы постоянно испытывали со всеми этими алкоголиками.
Однажды вечером совершенно неожиданно позвонил отец Лори. Он ни разу ее даже не видел, а тут вдруг позвонил и пригласил приехать к нему в Чикаго. После звонка мы обсудили возможность отправить ее к отцу на лето. Вместо этого она сбежала. Просто села на автобус и отправилась прямиком к отцу. Ей было четырнадцать. Мы с Грегором долго обсуждали ситуацию и решили проявить уважение к решению Лори. Если бы мы заставили ее вернуться, она бы снова сбежала, а попытки это предотвратить лишь сделали бы всех нас несчастными. Думаю, мы оба верили, что когда-нибудь она захочет вернуться. Но она нашла агентство в Чикаго и в пятнадцать лет стала моделью, как бы пойдя по моим стопам. Сейчас ей девятнадцать, и она мечтает стать актрисой. Это довольно непростой образ жизни, но, мне кажется, он ей подходит. Может, потому, что я не видела, как она повзрослела и превратилась в молодую женщину, я до сих пор жду, что она вернется домой и войдет сюда через заднюю дверь.
Я не думала, что может быть что-нибудь хуже отъезда Лори. Если бы не Грегор и «Анонимные алкоголики», мне кажется, я бы действительно сошла с ума.
А два года назад у Грегора случился приступ астмы, и он потерял сознание. К тому моменту, как его привезли в больницу, он не подавал признаков жизни. Врачи вернули его, и несколько дней он просто плакал. Наконец он взял мою руку и сказал, что он совершенно не боится и просто попробует жить дальше. Он так и сказал: «Пожалуй, я просто попробую».
Я знала, что он имеет в виду. Он будет жить вместо того, чтобы просто пытаться выжить. А я снова окажусь брошенной. Но я также знала, что это его жизнь, и он вправе принять такое решение. И я знала, что его решение абсолютно верное.
Грегор был столяром. Он любил свою работу, хотя шлифовка дерева и связанная с этим пыль, попадающая в легкие, только усугубляла его астму. Он любил живших по соседству друзей, большинство которых знал с детства. Он любил горы, где мы жили. Горы, в которых было больше видов чапараля и больше видов плесени из-за влажного морского воздуха, чем в любом другом месте на Земле. Такой воздух был для него смертелен, и все же именно эти места были ему по сердцу.
И вот, он вернулся домой, к нему постепенно возвращались силы, и его стали навещать все его друзья. Было такое ощущение, будто они совершают паломничество, чтобы с ним проститься. Лори тоже приехала и сказала, что очень любит его и благодарна ему за то, что он был ей прекрасным отчимом. Их примирение превзошло все мои надежды.
Каждый момент был наполнен жизнью, потому что мы знали, что скоро все закончится. У нас словно был медовый месяц, мы были такими честными друг с другом, такими свободными, такими настоящими. Мы ценили каждую секунду. И часто, очень часто мне хотелось схватить его и умолять подумать обо мне, переехать туда, где он мог бы легче дышать, быть в безопасности и жить, но мы уже жили, и жили так, как ему хотелось, а это был единственный дар, который я могла ему предложить. У нас был целый год, прежде чем случился еще один страшный приступ. На этот раз он был один в машине на парковке возле супермаркета.
Дженнифер перешла на шепот и замолчала. Через какое-то время она продолжила:
– Порой я думаю, правильно ли я поступила. Я могла бы с ним поспорить, настоять на том, что он должен жить ради меня, попробовать заставить его переехать, прекратить работать в мастерской. Или я могла бы никогда не оставлять его одного. Но я знаю, даже если никто больше этого не понимает, что, не мешая ему и позволив ему в течение этого года насладиться жизнью так, как он того хотел, было с моей стороны самым лучшим, самым заботливым поступком.
– Я тоже это знаю, – сказала Ирен, обнимая Дженнифер за плечи, – а еще я могу оценить, насколько серьезную инициацию ты прошла. Инициация – расширение сознания, средство раскрытия разума и сердца для осознания того, что уже существует в действительности. Именно это произошло с тобой.