Сергей следил за отражением огоньков в ветровом стекле и старательно гнал мысль о беде. Но, помимо его воли, приходили примеры, которые в таких случаях не заставляют себя ждать. Прошлой зимой замерз колхозный счетовод. Поехал на станцию встречать брата, попал в буран. На следующий день лошадь вернулась одна. А счетовода нашли только весной в Самойловском логу. Верно говорят, что на лошадь надо полагаться, она сама вывезет. Но уж если с лошадью в буран встанешь - конец. Там не согреешься. Машина лучше - в ней тепло. Снаружи вон как воет, а здесь тихо, уютно даже. Сергей на минуту задержал дыхание, прислушиваясь к ровному шуму мотора. Только бы бензина хватило. Чуть нагнувшись, Сергей покосился на доску приборов. У самого края подрагивала и замирала тонкая стрелка.
Василий навалился грудью на руль и, подложив под голову сведенные крестом руки, тихо посапывал. По всхлипывающему дыханию Сергей почувствовал, что Василий не спит, и потряс его за плечо.
- Вася, горючки нам на сколько хватит?
- До рассвета хватит, наверное. Ты давай, вздремни маленько, утром думать будем, - ответил шофер, не поднимая головы.
По тому, что он ответил не задумываясь, по искусственно бодрому тону, Сергей понял, что Василий думает о том же, что и он, и своим ответом старается успокоить обоих.
- Может быть, заглушить, тепло пока?
- А заснем, разморозим блок, тогда как?
- Тогда совсем плохо.
- Вот и я так думаю.
Через некоторое время Василий засопел ровно, с присвистом. Это сопение успокоило Сергея больше, чем самые разумные доводы. Безмятежность человека в опасности всегда отрезвляет и успокаивает окружающих. Сергей одобрительно покосился на Василия и решил, что в их положении заснуть самое лучшее. Он опустил голову, закрыл глаза и просидел так до тех пор, пока поза не показалась неудобной. Тогда он привалился к спинке и положил голову на плечо. Но и это положение не понравилось. Спать все-таки не хотелось. И незачем себя принуждать. Сергей стал думать о Тамаре.
Сейчас она на вечере у Володьки, танцует, наверное.
Интересно, с кем? А может, она не пошла на вечер?
Могла и не пойти. Сергею очень хотелось, чтобы Тамара осталась дома. Он уехал, а она одна идти не захотела. Зашли за ней подруги, но она им сказала:
- Ну зачем мне, девочки, сами посудите. Сергея нет, а без него мне не интересно. Уж вы идите одни.
Уверяя себя в такой возможности, Сергей даже поежился от удовлетворения. Но тут же нахохлился. Не надо было соглашаться, - думал он. - Ветрова куст, пусть и едет. Подымаешь, жена и ребятишки. Летом, когда в "Степном" сборы большие, он никого не просил помочь. А зимой сразу предлоги нашлись. Константин Васильевич быстро сообразил, с кем легче договориться.
С Ореховым да Степановым так скоро не сойдешься. Они и то и другое придумают, только бы отбояриться. А меня во все дырки рады запихать. Привыкли, что я ни в чем отказывать не могу".
"Сознательный нашелся, - возмущаясь собой, Сергей начал издеваться даже над тем, чем втайне гордился и что, по его мнению, отличало его от остальных. - ДонКихота тоже бы, небось, по нынешнему счету в сознательные записали. Все сейчас дома, а я им до форточки.
Воли у меня нет, характера. Этим все и пользуются".
Давая выход бродившему раздражению, Сергей вполголоса выругался. Василий заворочался и пробормотал что-то. Сергей обрадовался - вдвоем все-таки веселей, хоть поговорить можно. Нарочно громко спросил:
- Ты что, Вася?
Но Василий снова сопел ровно, с присвистом. Сергей откинулся на спинку сиденья и опять стал думать о Тамаре, о людях, которые могут за себя постоять, и о своей слабохарактерности.
3
Проснулся Сергей от ударившего в глаза яркого света. "Утро... Солнце", - подумал он. От радостного волнения сердце стало биться часто-часто. Но тут же понял, что это не солнце. Серебристо-матовый свет был только в кабине, а вокруг все оставалось по-прежнему:
свистел ветер, и оголтело гонялись друг за другом похожие на тополевый пух снежинки. Василий рылся в черной дерматиновой сумке, лежащей у него на коленях.
Сначала он вынул из нее кусок колбасы, луковицу и горбушку хлеба. Поколебавшись немного, добавил к ним небольшой кусок сала. Бумага, в которую оно было обернуто, порвалась. На янтарную, лоснящуюся боковину налипли крошки хлеба и нитки. Василий развернул бумагу, разрезал сало на две части. Одну протянул Сергею:
- Порубать надо. Жаль только мало взял. Ты рубай, рубай, чего стесняешься.
- Да нет, спасибо. Я вообще сала не люблю. И есть что-то не хочется.
- Брось, не хочется... Тогда колбасу бери.
Сергей взял крохотный кусочек - есть ему на самом деле не хотелось - и равнодушно сжевал его.
А Василий ел аппетитно. Он отрезал тонкий пластик сала, клал его на хлеб, который затем обрезал по салу и, прикрыв бутерброд кусочком лука, отправлял в рот.
Жевал он с сочным чавканьем, после каждого куска приговаривал: "Хорошо, да мало".
И в том, как он аппетитно ел, и в этом "хорошо, да мало" было так много мальчишески-задорного, что Сергей не выдержал:
- Нельзя так, Василий.
- Чего нельзя? - искренне удивился тот.
- Да вот так... есть и... вообще вести себя.
- Как умею, так и ем. Может, скажешь, что я и сижу не так и разговариваю - тоже? - обиделся Василий.
- Не в том дело. Не понимаешь ты, что ли... Мы в таком положении.
- Теперь мне, значит, волосы рвать?
- Глупости. Как ты думаешь, чем все это кончится?
- Позагораем здесь до утра, а утром из совхоза трактор пришлют. Мы вот здесь стоим, а Махно, завгар наш, не спит, небось. Все провода на телефоне пооборвал. Что мы с тобой на Северном полюсе, что ли. Там и то люди есть. Я думаю, сейчас человеку потеряться невозможно. У нас в совхозе Колька Горюнов был. Он, чтоб жене с ребенком не платить, куда только не бегал везде находили. К нам приехал - и у нас нашли.
Только теперь, чтоб не искать - посадили. Года два дали, что ли.
Такое сравнение только утвердило Сергея в мысли, что Василий не хочет понять всю серьезность положения. Он старался придумать что-нибудь обидное, что заставило бы Василия отказаться от наигранной удали, но в голове жило только одно слово - "мальчишка".
Словно поняв его состояние, Василий вдруг посерьезнел и сказал:
- Точно говорю - будут нас искать. Мы в прошлом году за грибами ездили. Заехали на просеку, оставили машину. На этом "газоне" как раз были. И разошлись.
Я к грибам не очень, но все-таки пошел. Ну и зашел.
Кричу - никто не откликается. А деревья кругом - как одно. Помню только, по просеке, где машину оставили, электрическая линия шла. Сколько я просек прошел, а нужной никак не найду. Вот тогда я трухнул.
Странное какое-то чувство. На уме ничего нет и подташнивает слегка. Знаю, что остановиться надо, одуматься, а не могу. Сердце вроде по всей груди. Бьется очень быстро, а ноги легкие-легкие, сами несут. Никакого с ними сладу нет. Долго я ходил, потом устал так, что ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Кое-как добрался до просеки, сел. И то ли заснул, то ли забылся. Уже перед вечером меня наши отыскали. Я, оказывается, километрах в пяти от машины колесил.
Василий сунул в рот последний кусок хлеба с салом, старательно разжевал его и начал было свое "хорошо...", но на первом же слове осекся. Помолчав немного, добавил:
- Я с тех пор решил, лучше в таких случаях самому ничего не делать. Товарищи обязательно выручат. Только главное - верить, что помогут.
- С такими взглядами до иждивенчества Недалеко.
- Сказал. Я на чужом горбу в рай не еду, сам себе на хлеб зарабатываю. А насчет помощи... Вот, положим, тебе надо десять пудов поднять. Пыжься ты не пыжься, все равно не поднимешь. Надорвешься только. А помогут тебе, ты эти пуды запросто одолеешь.
- Так одолевать-то все-таки ты будешь, а товарищи только помогут.
- Считай, как хочешь. - Василий погасил плафон. - Спать давай, утром думать будем.
4
Сон к Сергею по-прежнему не шел. Он думал о том, что все очень нелепо получилось - поехал в совхоз, чтобы там на Новый год было кино, в результате - ни там кино, ни у него Нового года. Наконец он устал от дум, привалившись к Василию, заснул. А когда проснулся, было "же совсем светло. Причудливые морозные разводы на стеклах поблескивали, будто просвеченные внутренним светом. Было очень тихо. Вначале тишина обрадовала Сергея значит, буран прекратился. Но вызванивало в этой тишине что-то напряженно-тревожное.
Сергей не сразу понял, отчего у него появилось ощущение тревоги, а когда понял, вздрогнул, как от удара.
Мотор молчал, поэтому было так тихо. И проснулся Сергей только потому, что в кабине стало холодно. При дыхании изо рта шел пар. Сергей потряс Василия за плечо, взволнованно крикнул:
- Мотор заглох, бензин кончился.
Это событие, так повлиявшее на Сергея, на Василия не произвело сильного впечатления. Он неторопливо стряхнул с плеча Сергееву руку и рассудительно сказал:
- Мотор заглох, бензин кончился.
Это событие, так повлиявшее на Сергея, на Василия не произвело сильного впечатления. Он неторопливо стряхнул с плеча Сергееву руку и рассудительно сказал:
- Чего шумишь? Хорошо, что до утра хватило.
- А теперь ч го?
- Воду из системы надо выпустить.
- А потом?..
- Что ты, ей-богу, а теперь, а потом, - разозлился Василий. - Я откуда знаю. Ждать будем, вот что.
Захотелось есть. Эю был легкий голод - чуть-чуть посасывало под ложечкой, и обильно выделялась слюна.
Обычно Сергей заглушал его либо тем, что не думал о еде, либо шел в столовую. Но сейчас ему показалось, что посасыванис с каждой минутой становится острей.
И что самое неприятное - он не мог не думать о еде.
Чем старательнее он гнал от себя эгу мысль, тем навязчивей она становилась. Сколько им придется быть в степи? Если голод сейчас так мучительно назойлив, что же будет дальше?
Василий вышел, неплотно прикрыв дверцу. В узкую щель вползали и стлались по полу кабины клубы пара.
Стало еще холодней, но Сергей не захотел шевелиться.
Разве что изменится, если в кабине будет теплее лишние десять-пятнадцать минут... Снаружи послышалось позвякивание металла и вслед за ним журчание водяной струйки: Василий спускал воду. Потом он вернулся.
Долго сидели молча. Василий курил папиросу за папиросой. Когда сунул руку в карман за очередной, долго шарил там и, наконец, с сожалением сказал:
- Кончились папиросы.
Около его рта густым облаком закурился пар. Сергей сочувственно пожал плечами и сказал:
- Холодно. Надо идти.
- Куда? Здесь хоть около машины приметно, а уйдем, где нас искать будут?
- На дорогу надо идти, - упрямо возразил Сергей.
Василий не ответил, и они опять замолчали. Потом Сергей сказал:
- Если хочешь, оставайся, а я пойду, - и зашарил, нащупывая ручку дверцы.
- Вместе пойдем, - угрюмо буркнул Василий и вылез вслед за Сергеем. Только, по-моему, зря. Здесь пас скорей найдут.
- Замерзнем мы здесь скорей, это верно. Искать нас на дороге будут, сюда кто заглянет... Откуда узнают, где мы на целик съехали.
Они пошли, взяв за ориентир задний борт машины.
Как только начали двигаться, Сергею стало легче. Исчезло ощущение голода. Теперь у него была цель - найти дорогу. И мысли работали в одном направлении: верно ли они идут?
Солнце стояло у самого горизонта. Огромное, словно припухшее ото сна, оно цеплялось краем за снежную равнину, пересеченную невысокими холмами. Чем ближе к ним подвигались Сергей и Василий, тем дальше становились холмы. Наконец они догадались, что никаких холмов не существовало, существовали сугробы, которые, искрясь под солнцем, казались гораздо выше, чем были на самом деле.
Вначале Сергей и Василий шутили над своим бедственным положением. После долгого сидения идти было легко и даже приятно. Дороги не выбирали, двигались прямиком. Встречался сугроб, они проходили сквозь него, увязая по колено в снегу. Иногда им попадались полузанссенные следы их машины, и они буйно радовались - значит, идут правильно. Они даже шли на спорбудут за таким-то по счету сугробом следы или нет. Потом как-то само собой получилось, что Василий шел позади, ступая след в след, а Сергей начал старательно обходить высокие переметы.
Двигаться становилось трудней. А вместе с усталостью пришел и холод. Только теперь Сергей понял, что мороз подходит к тридцати градусам. Крупичатын снег при каждом шаге горками нарастал на носках валенок и осыпался с сухим шелестом, как сахарный песок с ложки... Опять захотелось есть. Сергей оглянулся и встретился с глазами Василия. Смотрели они безразлично.
- Замерзнем мы.
- Быстро же ты скис. А ночью, помнишь, геройствовал.
Не зная, как расшевелить Василия, Сергей решил играть на его гордости. Но Василий только устало поморщился:
- Говорил я - не надо идти.
- Дурак ты, вот что я тебе скажу...
И они вновь зашагали к дороге. Шли они правильно - им по-прежнему попадались следы покрышек их машины. Но где она, дорога, сколько до нее? Эта неопределенность и была их врагом. Не холод, не снег, а неопределенность.
Сергею вдруг стало страшно. Некоторое время он ни о чем не мог думать. Тогда он начал считать до ста. Но в продолжении счета Сергей несколько раз поймал себя на том, что выговаривает числа механически, и перестал считать.
5
Снег слепил глаза. Сергей прищурился. Даль заискрилась, заметалась, но смотреть стало легче. Поднес к глазам часы. Половина третьего. Пять часов они идут.
Всего пять. Как трудно, оказывается, идти. Может быть, на самом деле лучше было остаться в машине? Но как же их могли найти - кто знает, в каком месте они сбились с дороги? Хорошо бы сейчас отдохнуть. Только присесть. Подчиняясь этому навязчивому желанию, Сергей опустился на снег. Но тут же заскрипел зубами и заставил себя встать. А Василий, где Василий?
Сергей снял варежку, оттаял пальцами ресницы и оглянулся. Яркая белизна резанула по глазам и заставила снова прищуриться. Сергей упрямо мотнул головой и опять, но уже постепенно, открыл глаза. Вначале степь брызнула нестерпимо яркой радугой, потом все засияло сухой голубизной бенгальского огня.
Василия Сергей увидел не сразу и вздрогнул - для того, чтобы замерзнуть в степи в тридцатиградусный мороз, нужно совсем немного. Но вдруг Василий показался - голова, плечи, грудь - словно он вырастал из снега. Сергей вспомнил: ложбина. Но почему Василий идет так медленно? Сейчас он даже не идет.
Сергей круто повернулся и зашагал обратно. Когда он подошел ближе, увидел, что Василий сидит и размеренно, как маятник, покачивается из стороны в сторону.
- Вася, вставай!
Василий посмотрел безучастным взглядом и ничего не ответил.
Сергей повторил:
- Вставай! Нельзя сидеть, замерзнешь.
Нагнулся и стал поднимать Василия. Каким он был тяжелым, этот щуплый на вид паренек. Но Василий вставать не хотел. Он всхлипывал и повторял:
- Оставь, ну оставь же...
Потом длинно выругался и крикнул:
- Уйди, слышишь, дай отдохнуть!
Но Сергей не обратил внимания на ругань. Не было для него сейчас человека родней, чем этот тщедушный, всхлипывающий паренек - такой беспомощный в этой бесконечной снежной пустыне. Сергей знал одно: Василий должен идти. Если он не захочет или не сможет, надо его тащить. Оставить нельзя. А может лучше оставить? Он не будет мучиться, ему станет лучше. Надо разгрести снег, положить Василия в ямку и сверху присыпать снегом, так ведь, как будто, делают на севере во время пурги. Дойти одному и привести людей. Под снегом Василию будет тепло...
Подумав о тепле, Сергей так явственно ощутил его, что остановился от неожиданно опалившей жары. Словно открылась огромная заслонка и из-за нее пахнуло пламя. Ощущение тепла пропало так же внезапно, как и появилось. Сергей силился сосредоточить мысли на тепле, вновь вызвать кратковременное блаженное ощущение, но оно не возвращалось. Наоборот, стало холодней. Он ясно почувствовал, как под куцые полы телогрейки пробирается морозный воздух... А впереди рвалась и приплясывала радужная пелена, земля под ногами колебалась, и ему казалось, что он стоит на качающемся суку.
Вдруг вспомнил: Василий! Его обязательно нужно довести. Как это довести? Просто им надо идти. И, будто откликаясь на этот мысленный призыв, Василий, который все еще сидел, покачиваясь из стороны в сторону, хрипло сказал:
- Садись, отдохнем.
- Нельзя отдыхать, понимаешь - нельзя. Мы замерзнем.
- Отдохнем... - упрямо повторил Василий.
Сергей хотел было снова просить, убеждать, но, взглянув на заиндевевшее лицо, почувствовал прилив бешенства. Этот мальчишка совсем не хочет бороться за жизнь. Он ждет, что придут товарищи и помогут. Он, наверное, и до сих пор как следует не понимает, что сейчас им двоим можно рассчитывать только на себя и друг на друга. Он должен идти, он должен обязательно встать и идти. Внезапно Сергей вспомнил бодрящий мотив и бойкие слова:
Встретят нас ветра,
Стужа и жара...
И жара, и стужа... Что же он сейчас не поет, этот мальчишка, который говорил, что бодрая песня нужна человеку в беде. Разве у них не беда? Почему он молчит? Его обязательно надо заставить петь. Это же так просто... Именно эту песню он должен петь. Сергей опустился на колени рядом с Василием и решительно потребовал:
- Пой, слышишь, пой!
Василий смотрел растерянно и непонимающе.
- Ну что ты на меня пялишься? Пой.
- Ты что... - Василий качнулся в сторону Сергея и замер.
- Вот эту самую пой: "Трудные дороги и ночевки у костра..." Я только начало забыл.
- Мы пришли чуть свет.
- Вот, вот, эта самая.
Не дожидаясь Василия, Сергей запел один. Голоса у него не было. Он выкрикивал слова, стараясь вкладывать в них весь запас бодрости. Вначале он пел ради Василия. Именно ему нужна была песня, и не столько сама песня, сколько подчиняющее воздействие ее ритма.