Лётчик ещё раз оглядел зал, как будто ожидая помощи, не дождался, и неожиданно быстро пополз вдоль сцены. Скоро он скрылся за соседней ёлкой, немного там поковырялся, выполз и радостно объявил:
И мужчина продемонстрировал офигевшему залу еловую шишку размером с небольшую авиабомбу. Зал взвыл. Мужчина что-то там ещё пытался петь — никто его не слышал, от хохота, казалось, дрожали стены. Наконец, видимо поняв, что пора вносить коррективы, на сцену выбежали санитары, уложили лётчика на носилки и скрылись за кулисами. Гигантскую шишечку мужчина из рук не выпустил. Опять погас свет.
За пару минут, пока менялись декорации, зал немого пришёл в себя. Во всяком случае, новый акт зрители встретили аплодисментами. Теперь на сцене была операционная — на столе лежал сбитый лётчик в пижаме, вокруг столпилось несколько хирургов в халатах и медсестра. Халаты хирургов были заляпаны пятнами крови, кристально чистый минихалатик медсестры еле прикрывал её роскошные формы.
Хирурги столпились вокруг стола, вновь зазвучала музыка из Jesus Christ Superstar, и обалдевший зал услышал очередной шедевр безымянного либретто.
Хирурги:
Мересьев:
Хирурги:
Мересьев:
Хирурги:
Медсестра, покачивая задом, принесла громадную ножовку, хирурги встали к зрителям спиной. Музыка смолкла, лишь монотонно гремели литавры и истеричным фальцетом вопил пациент:
Запела соло-гитара, ударник выбил дробь, и хор хирургов торжественно сообщил:
Из-за спин хирургов вылетели две отрезанные ноги и с грохотом шлёпнулись на середину сцены. В местах отреза ноги были измазаны красным, одна была почему-то в ботинке. Хор садистов издевательски уточнил:
И на сцену вылетела ещё одна нога. Без ботинка. В зале началось что-то невообразимое: зрители давились от смеха, визжали, хрипели. Жене казалось, что он сейчас задохнётся. В это время один из хирургов оставил операционный стол, подошёл к ногам, внимательно их осмотрел, поднял ту которая была в ботинке и мощным басом объяснил:
После этого хирург передал ногу медсестре, и та, грациозно вертя задом, унесла её со сцены.
В зале уже не смеялись. В зале выли, в зале стонали, в зале сползали со стульев. Вроде бы вновь гас свет, менялись декорации — никто уже этого не замечал. Лишь только хоть чуть-чуть стихали стоны, кто-нибудь кричал истерично: «Обе!» И всё начиналось сначала.
Дальнейшее представление оказалось смазанным. Смотреть мешали слёзы и дёргающееся веко, слушать — истеричные вопли в зале. Последней каплей оказалось, когда больной злым баритоном вывел:
Народ, давясь от хохота, ринулся из зала. Женя, сгибаясь и всхлипывая, помчался вместе со всеми. В следующее мгновение он оказался у стен музучилища по-над Сунжей. В песок были воткнуты шесты с нанизанными на них автомобильными камерами. На камерах красовались чёрно-белые шашечки как на такси. Недавние зрители хватали камеры, бросали их в воду и плюхались сверху. Скоро вся Сунжа вплоть до Ленинского моста была усеяна плывущими на камерах молодыми людьми. Играла музыка, сверкал фейерверк, и все пели:
Интерлюдия. Можно ли жить без правды?
Уважаемые господа, товарищи, а также дамы и барышни! Уверен, что у вас на языке давно вертится один ехидный вопрос. Ну что ж, давайте! Задавайте, не стесняйтесь! Не хотите? Боитесь? Вот так всегда. А ещё демократия, понимаешь!
Ладно, тогда я сам.
Конечно, очень интересно ознакомиться думаете вы с положением крупного рогатого скота в городе Грозном. Не менее поучительно узнать, что в этом городе росло так много разнообразной зелени (не путать с зелёнкой), что маленьким зелёным человечкам не было проблемы, где прятаться.
Всё это хорошо, познавательно и поучительно скажите вы, но когда же наш гид из радиоточки расскажет нам о самом интересном, о межнациональных отношениях? Ведь это интересует всех в первую очередь! А то развели идиллию, понимаешь! Или это табу?
Успокойтесь, никакое это не табу. Это действительно очень интересная и очень сложная тема. и мы не собираемся её стыдливо замалчивать. Расскажем, вернее, покажем всё как на духу.
Только очень прошу вас, мои принципиальные, смотрите внимательно, очень внимательно и не делайте поспешных выводов. Итак…
Такой картины Женя не помнил совершенно, ни с детства, ни с юности. Он даже сначала не понял, куда это он попал. Грозный ли это? Да нет, вроде всё знакомо, всё узнаваемо — вон кафе «Татабанья», вон магазин «Красная шапочка». Конечно Грозный, где ещё может быть такая кленовая аллея?
Правда, здорово напрягали чёрное небо, холодный ветер и — главное — просто физическое ощущение неуюта и постоянной опасности. Боже, а что это с людьми?!
Люди делились на две категории. Одних было заметно больше, и вели они себя очень странно — двигались медленно, неуверенно, смотрели почти всё время куда-то вниз. А когда изредка поднимали взгляд, можно было сойти с ума — такая там была тоска и безысходность. А ещё все они имели на левой руке красную повязку с буквой «Г» посередине.
Если такой, клеймёный прохожий встречался вдруг с «обычным», то клеймёный тут же уступал дорогу, склонив голову в поклоне. Впрочем, «обычные» тоже были не совсем обычными. На поясе у каждого висел кинжал, или хотя бы охотничий нож.
Господи, да это же чеченцы, а те — с повязками — русские. А буква «Г» видимо обозначает — гаски.[18] Что за бред!
— Смотри, смотри, — шепнул голос, — это так в твоём любимом будущем многие будут представлять межнациональные отношения в Грозном. Смотри внимательно!
И Женя стал смотреть.
Вот молодой чеченец подходит к пожилой паре, протягивает руку и те с поклоном отдают ему кошелёк.
Вот другой небрежным жестом подзывает к себе нескольких с повязками и заставляет их нести свои покупки.
Вот кучка клеймёных терпеливо ждёт, когда трамвай заполнят хозяева и только после этого осторожно поднимаются в вагон. Сесть никто из них не осмеливается. Вдруг кому-то из чеченцев кажется, что в трамвае слишком много народа — несколько лишних вылетают на асфальт с разбитыми лицами.
Вот очередь в магазине, состоящая из одних клеймёных. Очередь почти не движется. Ещё бы — ведь каждую минуту к прилавку подходит носитель кинжала, не обращая на очередь никакого внимания.
Вот несколько чеченцев спокойно и вальяжно выходят из машины, внимательно оглядывают женщин в очереди в парикмахерскую. Один подходит к молодой рыженькой девушке, закидывает её на плечо и несёт к машине. Девушка рыдает и тихо просит: «Помогите!»
Прохожие реагируют по-разному. Большинство делает вид, что ничего не происходит, мужчины прячут глаза.
— Гады! — шепчет здоровенный мужик с повязкой на руке.
— Тише, — шипит его сосед, — ничего с ней не будет. Подумаешь — четверо! Переживёт, ещё молодая.
— А чего её-то? — недоумевает высокая женщина с бюстом, для которого ещё не придуман размер. — Пигалица! Ни сиськи, ни письки! Вот как настоящие мужики, так сразу хрен знает, кого выбирают! Я тоже хочу! Меня возьмите!
— Сука! — цедит сквозь зубы здоровенный. — Тебе, что своих не хватает?
— Своих?! На хрен мне такие «свои»? Вам бы только водку жрать! Да у вас кроме рогов и не стоит ничего!
Рыженькая, оцепенев от ужаса из последних сил шепчет: «Пожалуйста, не надо, пожалуйста». Слёзы текут по её тоненькому, даже сейчас прекрасному лицу и какой-то парень в очках не выдерживает. С отчаянием камикадзе бросается он на защиту, бросается и…падает на асфальт обезглавленный.
Рыженькая, оцепенев от ужаса из последних сил шепчет: «Пожалуйста, не надо, пожалуйста». Слёзы текут по её тоненькому, даже сейчас прекрасному лицу и какой-то парень в очках не выдерживает. С отчаянием камикадзе бросается он на защиту, бросается и…падает на асфальт обезглавленный.
После этого чеченцы начинают спокойно и деловито отрезать головы всем клеймёным мужчинам подряд. Потоки крови заполняют тротуар, стекают в ливнёвую канализацию и скоро Сунжа окрашивается в ярко-красный цвет.
— Да что это за херня? — не выдержал Женя. — Какой маразматик мог такое придумать? Это же полный бред!!
И картина изменилась. Опять тот же город, только нет туч и ветра. Светит солнце, по небу плывут лёгкие облачка. Щебечут птички, а люди щебечут ещё радостнее. Все здороваются, все улыбаются, совсем не видно хмурых лиц.
— Здравствуйте!
— Ассаламу 1алайкум!
— Доброе утро! Как я рад Вас видеть!
— Суьйре дика хуьлда! Дала шун лаамаш кхочуш бойла![19]
— Накъост! Ларлолахь, лами бу![20]
— Извини!. Нохчийн мотт ца кха.[21] А-аа, БЛИН!
Вот ковыляет русская бабушка согнувшись под тяжестью нагруженной продуктами авоськи. Её догоняет молодой чеченец, берёт авоську и идёт рядом, с трудом приноравливаясь к черепашьей скорости бабульки.
Вот, разбившись на группки, играют на перемене школьники. И в каждой из групп есть дети всех национальностей.
Вот вежливо переговариваясь, стоят друг за другом в очереди русские и чеченцы, мужчины и женщины.
Вот стайка русских ребят, открыв рты, слушают пожилого чеченца, раскрывающего им историю вайнахов.
Вот директор фабрики, чеченец, принимает главным снабженцем русского, отказав своему троюродному брату.
Вот чеченцы, не глядя на национальность, угощают всех подряд сладостями в честь праздника окончания уразы.
Вот русские с удовольствием несут своим чеченским друзьям и знакомым пасхи и крашеные яйца.
Вот молодой водитель-чеченец, наплевав на правила, останавливает троллейбус у самой церкви, чтобы две бабушки не пёрлись три квартала.
— Дай тебе Бог здоровья сынок! — благодарят старушки. — С Рождеством Христовым!
И довольный, что совершил добрый поступок, парень отвечает от всей души.
— Христос Воскрес!
Вот пожилая русская чета, сидя на кухне дома, который им дали в конце сороковых, спокойно осуждает каким же образом передать этот дом его истинным хозяевам — чеченцам, репрессированным в 1944-м году.
А вот идут по улице, держась за руки двое: русский парень и чеченская девушка. Идут и смотрят друг на друга влюблёнными глазами. И улыбаются прохожие, и уступают им дорогу, а следом за ними на деревьях распускаются листья.
— Марша г1ойла![22]
— А это что — воспоминания пациента палаты номер шесть? — ехидно спросил Женя. — Чёрт знает, какие ты сегодня сны показываешь. Один другого стоит. И что же вся эта фигня значит.
— А эта, как ты выражаешься, фигня значит очень многое, Женя. Вот так приблизительно в твоём любимом будущем, в России, будут пытаться представить межнациональные отношения в Грозном. В твоё, заметь, время. Выбирай, какой миф тебе больше нравится?
— Никакой, — автоматически ответил Женя, — что, то брехня, что это. А что, съездить в Грозный и посмотреть им нельзя что ли? Ну, как на самом деле.
— Съездить? — задумчиво повторил голос. — Могут, конечно, хоть это очень, очень непросто. Только ничего они там не увидят.
— Почему?
— Этого я не могу тебе сказать. Просто поверь.
— Ну, хорошо, посмотреть нельзя, — Женя и не думал сдаваться. — А спросить можно? У тех, кто там жил?
— Спросить можно. И спросят обязательно. Только человеческая память — хитрая штука. Один помнит только хорошее, другой — только плохое, третий — помнит всё, но говорить не хочет. А четвёртый специально врёт, и говорит только то, что сейчас выгодно. Пятый…
— А как же тогда правду узнают? — ошеломлённо спросил Женя.
— Кому она нужна, правда? — с тоской проговорил голос. — Продать её выгодно нельзя, слушать её никто не хочет. Никому она не интересна. Не правда нужна — а сенсации, страшилки и рейтинги. А, да ты еще и знаешь что это такое. Счастливчик! Живи и радуйся! Мы постараемся, кое-то изменить.
— А как же жить, без правды? — растерянно спросил Женя.
— Жить — без правды нельзя никак. А существовать — очень даже запросто.
В далёком Ванкувере Евгений Борисович ложится спать и снится ему давно покинутый, но так и не отпустивший его город. Город, где было много хорошего и не меньше плохого. Самый обычный город, который вовсе не желал быть знаменитым на весь мир, но судьба распорядилась иначе. Город, каких уже нет, и не будет никогда.
Сон № 12. Всё проходит?
Ну, вот и кончилась сессия!
Сдан наконец-то последний экзамен, хотя ещё позавчера казалось, что этого не будет никогда. Теперь можно и расслабиться. Не надо в сотый раз читать одни и те же определения и ловить себя на мысли, что с каждым разом становятся они всё более непонятными. Не надо считать дни до очередной сдачи и ужасаться, как быстро оно тает, в отличие от Эвереста книг и конспектов. Не надо, в конце концов, вставать ни свет ни заря. Кончилась сессия.
Свобода!
Женя стоял на автобусной остановке напротив института и ждал «двойку». Лёгкий снежок постепенно прикрывал белым холстом всю грозненскую грязь, ещё более поднимая настроение. Во время сессии снег не шёл ни разу, а сейчас как прорвало! Ещё немного и город преобразится — исчезнет грязь, спрячется пыль, деревья и провода расцветут белыми хлопьями и даже улыбки на лицах прохожих станут обычным явлением.
Впрочем, здесь на узком пятачке остановки, грязь сдаваться явно не собиралась. Толпы людей желающих уехать отсюда куда-нибудь в Черноречье, Старую Сунжу или посёлок Калинина каждую секунду превращали свежевыпавший снег в знаменитую грозненскую грязь. А когда они уставали, подходил новый автобус и выплёскивал новую партию невольных борцов со снегом.
Рядом толстая крикливая тётка торговала пирожками с лотка. Пирожки горячие и ароматные как всегда шли на ура — очередь из людей и собак не рассасывалась ни на секунду. Люди съедали пирожки, промасленные бумажки бросали в единственную уже переполненную урну, откуда собаки растаскивали их по всей остановке. Впрочем, большинство бросали куда угодно. Всё это стаптывалось в грязь. Рядом торговали семечками и ещё чёрт знает чем.
Сзади светился окошками старенький павильон, в котором сейчас помещалась и диспетчерская и нечто вроде закусочной. А в детстве это помещение казалось очень уютным, необыкновенным и притягивало получше любого магнита. Ведь там, у входа, стоял медведь! И не важно, что медведь был гипсовым, крашенным. Зато в лапах он держал огромное блюдо с мороженым и фруктами! Фрукты, и мороженое тоже были гипсовыми.
Медведь, уже давно не казавшийся таким огромным и здорово поистёршийся, стоял там и сейчас. Сам павильон тоже обветшал, превратился в павильончик. Внутри было страшно неуютно: никому не нужное расписание автобусов, вечно закрытое окошко диспетчерской и несколько столиков. Откуда на столиках появлялась выпивка, оставалось тайной. Частенько в павильоне можно было видеть местного сумасшедшего, знавшего, похоже, лучшие времена. Он становился посередине зала и спившимся голосом декламировал:
И хоть он безбожно врал — «Плиски» в этом гадюшнике отродясь не было, ему наливали. Пойло мерзкого коричневого цвета, шедшее здесь за «Портвейн».
Короче, лучшие годы павильона остались к тому времени в прошлом. От окружающего его когда-то бордюра остались одни воспоминания, столики на улицу выносили всё реже и реже. Женя даже и не знал теперь, чем там, кроме палёного вина, торгуют.
Если верить малолетнему предсказателю, скоро здесь всё изменится: павильон снесут, торговок выгонят, построят здание какого-то факультета — Петя путался с его названием. А сзади, в глубине будет стоять новый шикарный жилой дом. Малолетний Нострадамус уверял, что обычным людям там места не будет. Заодно уверял вредный пацан, снесут и «Челюскинцев».