Жанну удивило, что полицейские не удовольствовались признанием задержанного. В такой стране, да еще в то время, этого должно было за глаза хватить, чтобы закрыть дело.
Росамария словно прочитала ее мысли:
— Полиция Атитлана ни с кем особо не миндальничала. В любом другом случае они бы просто дали ему подписать показания и в тот же день шлепнули бы, да и все. Но Роберж был бельгиец. А им и так намылили голову за одного британца, казненного за пару месяцев до того. Мне кажется, в Гватемала-Сити им дали приказ не цепляться к гринго…
— И Роберж вернулся к нормальной жизни?
Археолог двумя руками держала чашку кофе. Из длинных рукавов куртки едва выглядывали кончики пальцев. Она хрипло рассмеялась, обнажив пораженные кариесом зубы:
— No, muj er, no…[61] Ты и правда ни шиша не знаешь об этой истории. Роберж еле успел выйти из тюрьмы, как понесся в свою лечебницу и снес себе башку.
У Жанны резко заболел живот. Словно в него вонзилась пущенная откуда-то сбоку огненная стрела. Слова индеанки как будто разбудили дремавшую до того болезнь. У нее вдруг помутилось в глазах, потом все вокруг стало черным, потом…
Росамария стояла, склонившись над ней, со стаканом в руке. В стакане плескалась какая-то густая белесая жидкость.
— Что… Что с-случилось?.. — пробормотала Жанна.
— Ты хлопнулась в обморок, hijita.[62]
— Извините… Я ехала всю ночь…
Жанна приподнялась на локте. Она лежала на полотнище пленки и через куртку ощущала холод влажной земли.
— Выпей-ка. — Росамария протянула ей стакан.
— Что это?
— Атоль. Кукурузная мука, сваренная на воде с солью, сахаром и молоком. Это для начала. А потом я отведу тебя куда-нибудь поесть.
— Не надо… Мне пора ехать.
— Куда?
— В Атитлан.
— Ну да? И чего ты там забыла?
Жанна не без труда поднялась на ноги, присела за стол и поднесла стакан к губам. Она боялась, что ее сейчас вырвет. Ничего подобного. Она сосредоточилась на созерцании камней и керамических черепков, разложенных на досках. И в конце концов ей полегчало.
— Ну ладно. Я скажу, что ты там сделаешь, — продолжила Росамария. — Ты найдешь там человека по имени Ансель. Стопроцентный индеец. Тот еще тип. Торгует из-под полы древностями доколумбовой эпохи. Наладил бизнес по всей стране. Устраивает экспедиции в необследованные районы, в области Петен.
Жанна подняла глаза. Микстура потихоньку делала свое дело. Сероватый свет, земляные ямы, листы пленки — все как будто обретало резкость. Даже почва под ногами стала тверже.
— Зачем мне искать этого человека?
— Он был очень близок к Робержу. Не спрашивай почему. Священник и жулик — ничего себе парочка… Но если тебе нужны подробности этого дела, поезжай к нему.
Жанна попробовала встать, но Росамария надавила ей на плечо:
— В таком состоянии я никуда тебя не пущу. Тем более не дам сесть за руль. Машина у тебя есть?
Жанна кивнула.
— Я дам тебе своего шофера, Николаса. Он ладино. В любом случае для переговоров с Анселем тебе понадобится посредник.
Жанна еще раз кивнула, ни дать ни взять тупая ученица. Она внезапно почувствовала себя маленькой девочкой. Неумехой. Жалким созданием. Но, как ни странно, в то же самое время она ощутила себя обновленной.
— Вы сказали: ладино… А что это значит?
Росамария плюнула на землю:
— Худшая разновидность человеческого отродья. На пятьдесят процентов индейцы, на пятьдесят — испанцы, и на все сто — сволочи. Никогда не доверяй собственной крови! Эти ладино столетиями угнетали индейцев. Чинили самые страшные бесчинства. Отнимали у крестьян землю. — Она снова плюнула на землю. — Воры, насильники, убийцы!
Жанна не сдержала улыбки:
— И такого вот негодяя вы предлагаете мне в шоферы?
В этот миг на пороге показался высокий, уверенного вида мужчина. Лет тридцати, с бледной кожей и лысым черепом. Одет как американский студент. Кроссовки марки «Пума». Светло-кофейная лыжная куртка. Свитер с эмблемой Гарвардского университета.
— Познакомься с Николасом. Изображает из себя гринго, но на самом деле — чистый киче.
— Киче?
— Это одна из народностей, живущих по берегам озера. Самого красивого озера в мире, chiquita![63] Майя обитают там уже три тысячи лет. Ничто их не берет. Ни иезуиты. Ни протестанты. Ни ладино с их зверствами. — Она подмигнула ему. — Если хочешь что-нибудь найти, ищи на дне этого кратера!
52
Жанна ошиблась. Антигуа располагался вовсе не на возвышенности. Настоящее altas tierras[64] началось дальше. Гораздо дальше. Вот где была высота. И холод. Она сидела в машине и стучала зубами, обещая себе, что в Атитлане первым делом купит свитер или теплый платок, хоть что-нибудь, лишь бы спастись от здешних полярных температур. И это в тропиках!
Скрючившись на пассажирском сиденье, она созерцала окружающие пейзажи. По склонам вулканов протянулись языки леса — смешанного, наполовину хвойного, наполовину лиственного, — разительно контрастируя с черными потеками застывшей лавы. В низком небе плыли клочья облаков, съедая вершины гор и вулканов и застревая на верхушках деревьев.
Жанна наблюдала за индейцами, шагавшими по обочинам. В каждой деревне жители одевались по-своему. Но все носили косы — сложного плетения, раскрашенные в теплые цвета. В сером сумраке ненастья они казались бутонами, еще покрытыми утренней росой.
— Разве будет страна развиваться с такими придурками? Так и застряли в своем средневековье!
Жанна делала вид, что не слушает. Николас всю дорогу на чем свет костерил индейцев: и отсталые-то они, и двуличные, и тупые, и суеверные. Может, он и был киче, но вел себя как самый настоящий ладино, с презрительным высокомерием критикуя майя, к которым питал уважения не больше, чем к прячущимся под камнями тараканам.
Устав разоряться на тему расовой неполноценности майя, он перескочил к другому, столь же увлекательному сюжету — недостаткам других народов Центральной Америки. Никарагуанцы погрязли в рутине. Костариканцы никогда не имели настоящей культуры. Панамцы продались США. И так далее и тому подобное.
Чтобы не слушать его, Жанна задремала. Проснулась она от холода. Достала с заднего сиденья сумку и трясущимися руками начала в ней рыться. Нашла тонкую водолазку. Все лучше, чем ничего. В ближайшей же деревне надо купить что-нибудь поосновательнее.
— Видали лопухов?
Николас тыкал пальцем в группу рабочих-поденщиков, что сидели в открытом кузове грузовика, катившего перед ними. Все как один были в национальной одежде яркой, петушиной раскраски. Жанну удивило, что сидят они на грудах фруктов — яблок, бананов, чего-то еще. Вид у всех был довольно мрачный.
— Знаете, почему они такие недовольные?
— Замерзли?
— Если бы! Это молодожены. Они перевозят фрукты. Это что-то вроде обряда инициации. Перед поездкой им запрещено заниматься сексом.
— Почему?
— Чтобы сексуальная энергия перешла в плоды и они вызрели. Если к концу поездки фрукты дозреют, значит, они успешно прошли обряд. Как вам сама идея? Кретинизм!
Жанна промолчала. Учитывая, как давно длилось ее собственное воздержание, она сейчас могла бы поделиться энергией с целым садом… Но, по правде сказать, брюзжание шофера начало ее утомлять. Кажется, он это почувствовал. И сказал уже более спокойно:
— Подъезжаем к Сололе. Столица департамента.
Домишки из необожженного кирпича, цементных блоков, железобетонных плит. Рекламные щиты. Современные магазины — неоновые вывески, яркие витрины, обилие бесполезных товаров, — производящие впечатление перевернутого мусорного бака. И все же, несмотря на внешнюю неприглядность, несмотря на промозглую слякоть, ошибиться было невозможно — они в тропиках. Наглядным подтверждением тому служили переносные угольные жаровни, от которых спиралями поднимался черный дым и несло горелым маслом. Вокруг них суетились девчонки-подростки в драных майках, предлагая прохожим кукурузные початки — символ этой части света.
— Через пару километров будем у озера.
Наряды жителей снова изменились. Мужчины щеголяли в расшитых штанах, рубашках в стиле Дикого Запада и непременных безразмерных белых техасских шляпах. Женщины одевались в голубое, розовое, лиловое… На спине — вязанка дров, на животе — младенец, на голове — особым образом сложенный платок с узором imago mundi — картины космоса.
— Мы — в зоне киче, — лекторским тоном возвестил Николас. — Киче обитают вокруг озера и подразделяются на несколько языковых групп — какчикель, цутухиль, собственно киче… Ну, в общем, все это довольно сложно…
Жанна решила его подколоть:
— Вы ведь тоже принадлежите к киче?
Жанна решила его подколоть:
— Вы ведь тоже принадлежите к киче?
Он не ответил. За очередным поворотом перед ними открылось озеро. Абсолютно неподвижная водная гладь казалась шелковистой, словно мех пантеры или ягуара. Другого берега не было видно — он терялся в тумане. В нем же пропадали очертания трех вулканов, стороживших озеро. Жанна испытала разочарование. Она ожидала увидеть пейзаж с открытки — строгие линии водоема, прибрежный лес, базальтовые складки… А перед ней лежало нечто бескрайнее и однообразное, едва не сливающееся с низкими тучами…
И в атмосфере ощущалась какая-то тревожность. Столкновение двух сил. Сила зарождения. Истоки мира майя с его загадками и легендами. И тут же — смерть. Разрушение и агония. Жанна знала, что преследования индейских повстанцев носили в этих краях особенно жестокий характер. Озеро только прикидывалось похожим на швейцарское — на его берегах творился беспощадный геноцид.
Николас остановил машину и знаком предложил Жанне выйти. Встал к озеру лицом и распахнул ему объятия:
— Это центр мира майя. Пуп земли и неба. Здесь ты найдешь все, что ищешь, хуанита. Исконные народы Гватемалы. Древнейшие боги майя. А еще — мистики, странники, хиппи, нарки… Атитлан — это наш Гоа!
Жанна не понимала, откуда вдруг такое воодушевление, и ничего не ответила. Спускалась ночь, а вместе с ней подступал страх. Она уже не очень соображала, где очутилась, куда должна идти, что искать.
Они вернулись в машину. Двинулись мимо склонов зеленовато-коричневых холмов. Добрались до сосняка, в гуще которого обнаружился отель. Деревянная постройка в стиле ранчо, фасадом глядящая на озеро. Местечко словно сошло сюда прямиком из рекламы турбюро, правда, пока они приближались к дому, им не встретился ни один турист.
Николас притормозил возле ворот и через открытое окно затеял разговор с мужчиной лет сорока — дубленая кожа, низко надвинутая на лоб шляпа. Они стрекотали так быстро и с таким акцентом, что Жанна не поняла ни слова. Лишь догадывалась, что ковбой, должно быть, владелец или управляющий отелем.
Николас тронул машину и покатил по дорожке к ранчо.
— Кто этот человек? — поинтересовалась Жанна. — Майя или ладино?
— Хуанита, — с оттенком восхищения в голосе отозвался он, — разве ты не видела, какие у него глаза?
— Какие?
— Голубые.
Эта деталь переполняла его восторгом, словно он говорил об одном из чудес света. В мгновение ока Николас снова превратился в чистого ладино, мечтающего о белой коже и достижениях современной американской цивилизации.
У себя в номере — стены, обитые досками на манер корабельной каюты, окно в сад, похожий на джунгли, — Жанна первым делом проверила голосовую почту и эсэмэски. Сообщений оказалось сразу несколько. Райшенбах просил срочно связаться с ним. Неотвеченный вызов — и от кого? От Тома! Вот уж не ожидала…
Она чуть не расхохоталась. Тома, ее великая любовь. Мужчина ее жизни. Человек, ради которого она была готова пожертвовать всем. Обманщик Тома. Лжец. Сволочь. Видно, его матримониальные планы осуществлялись не так гладко, как он мечтал, вот и вспомнил про старушку Жанну… Она прикинула, какое расстояние разделяет их, и поняла, что оно неизмеримо. Он принадлежал другой эпохе. Как ни силилась, она даже не могла точно представить себе черты его лица. Сколько ни напрягала память, на ум приходили только его недостатки: эгоизм, ханжество, трусость, скупость…
В сущности, единственным подарком, который она когда-либо от него получала, стало это вот расследование. Но стоило ли говорить ему спасибо?
Она стерла сообщение, удалила из телефонной записной книжки его номер и выбросила вон самую память об этом типе. Затем позвонила Райшенбаху. В Париже сейчас два часа ночи. А, ничего страшного. Сыщик наверняка не спит. Так и вышло. Жанна коротко рассказала о результатах своих поисков, опуская детали. Некогда вдаваться в подробности.
— Зачем ты звонил? — спросила она. — Новости есть?
— Так, мелочишка. Ребята Батиза торкаются как слепые котята, но я кое-что нашел. У меня все не шла из головы эта история с экспресс-почтой. Если Нелли Баржак получила посылку, связанную с убийствами, то почему остальные ничего не получили? И я еще раз побывал в доме Марион Кантело и Франчески Терча.
— Для отстраненного от дела полицейского ты действуешь рискованно! — не удержалась от иронии Жанна.
— Марион ничего не получала. А вот Франческе шестого апреля две тысячи восьмого года пришла на домашний адрес посылка.
— От Мансарены?
— Нет. Из Сельскохозяйственного института Тукумана, из Аргентины.
Нелли Баржак и Никарагуа. Франческа Терча и Аргентина. Два члена одного уравнения. Наверняка между ними есть связь.
— От кого посылка, выяснил?
— Имя отправителя указано. Хорхе Де Альмейда.
— Кто это? Агроном?
— Нет. Я туда звонил. Нашел не сразу. Я ведь не говорю по-испански, но у меня есть один парень, бразилец, он худо-бедно болтает по…
— Поняла, поняла. Что ты нашел?
— При институте действует лаборатория, специализирующаяся на палеонтологических раскопках. Сельскохозяйственные инженеры оказывают им помощь — дают оборудование для земляных работ, какие-то материалы, я толком не понял. Во всяком случае, Де Альмейда — палеоантрополог.
У Жанны мелькнула безумная мысль:
— Сколько ему лет?
— Не знаю. Лет тридцать, мне кажется.
Франческа Терча изучала в Университете Буэнос-Айреса палеоантропологию. Не исключено, что Франческа и Хорхе давно знакомы. По факультету. Жанна снова как наяву увидела групповую фотографию, снятую на кампусе университета в Буэнос-Айресе, которую она потихоньку стащила в мастерской убитой в Монтрёй. Кто-то очертил фломастером голову одного из улыбающихся парней и сделал сверху приписку: «Те quiero!» А может, влюбленный — Хорхе Де Альмейда собственной персоной?
— Тебе удалось поговорить с Де Альмейдой?
— Я не рискнул. Он исчез.
— Где?
— В какой-то экспедиции. Я не очень понял где.
— Ну ладно. Можешь раздобыть мне его фото?
— Попробую… А ты не хочешь сама позвонить?
— Ты же отказался дать мне номер, когда я тебя об этом просила. Так что теперь сам крутись. Я пока отработаю до конца здешний след.
— Ну давай.
— Спасибо тебе, Патрик. Я же понимаю, ты не обязан…
— Франсуа Тэн был и моим другом.
— Попробуй что-нибудь нарыть с этой посылкой. Узнай, что Де Альмейда отправлял Франческе.
— Есть, товарищ.
— Я на тебя рассчитываю, — сказала Жанна и повесила трубку.
Она направлялась в ванную, когда зазвонил гостиничный телефон. Николас. Он ждал ее возле стойки портье. Уже восемь, напомнил он. Лучше поторопиться. Вечерами здесь небезопасно.
54
Ансель жил в Панкахче, на берегу озера Атитлан. Городок, приткнувшийся на склоне холма, оказался меньше Сололы и являл собой настоящий лабиринт крошечных домишек из цементных блоков и саманного кирпича, с крышами, крытыми толем. Машину им пришлось оставить и нанять так называемый тук-тук — громыхающий мотоцикл, способный просочиться по самым узким улочкам. Николас не скрывал беспокойства оттого, что бросил «мицубиси» на парковке. Он дал несколько кетцалей мальчишкам, велев присмотреть за автомобилем, но, судя по всему, они не внушали ему большого доверия. Вообще все окружающее вызывало в нем презрительное недовольство.
Они поднялись в верхнюю часть скудно освещенного городишки. Здесь присутствовали все признаки жизни в тропиках. Анемичные фонари. Путаница проводов над головой. Толстые черные женщины, склоненные над терракотовыми дисками, на которых они с точностью часового механизма вертели и поворачивали кукурузные лепешки. Мужчины с темной морщинистой кожей, группами сидящие у порога домов с безмолвным и заговорщическим видом. Все на месте — кроме жары. Вечер выдался такой холодный, что от каждого предмета поднимался в воздух парок. Город дымился, как плохо залитый костер…
Тук-тук вез их сквозь хитросплетение улиц. Взобравшись на самый верх, он свернул на какую-то улицу и начал снова спускаться. Жанне показалось, что где-то внизу блеснуло озеро. Словно жидкое небо, в котором дрожали звезды, похожие на осколки расколовшейся луны…
Николас сидел сжав зубы. Его презрительное высокомерие окрасилось в новые тона, отчетливо отдававшие страхом. Теперь они пробирались кварталом плотной застройки — población, — ничем не отличимым от бидонвиля. Цемент и саман уступили место камням, пленке, засохшей грязи. Жалкие лачуги стояли плотно, стена к стене, чтобы не дать друг другу упасть. Вдоль улочек струились мутные потоки, уносящие мусор и нечистоты. Здесь же крутились собаки, свиньи, дети. Кое-где попадались утоптанные площадки, посреди которых торчали остовы разбитых драндулетов, колесами утопающих в лужах. Все вокруг было красно-ржавого цвета. Цвета крови. Квартал походил на живой организм, с которого содрали кожу. Улицы — артерии, канавы — кишечник…