Он не учел одного — звериной осмотрительности человеческого волчонка. Впрочем, оставалось непонятным, как Хоакину удалось узнать подробности этого засекреченного плана? И знала ли о нем сама Франческа? Посвятил ли ее Хорхе в сущность своего открытия?
Жанна быстро записала последние данные. Затем скопировала файл на флешку, которую убрала в карман.
18 часов.
Нет, надо все-таки хоть немного поспать. Руки и ноги ломило. Веки налились свинцом. Она встала и проверила дверь. Заперта. Опустила жалюзи. Вытянулась на кровати. Странно, но она чувствует себя здесь в полной безопасности. Конечно, не благодаря Феро — какой из него герой-защитник. Скорее благодаря атмосфере Буэнос-Айреса, его простору, его энергии…
Да, именно так. Ее хранил этот город — шумный, темпераментный, многоликий.
С этой теплой мыслью она провалилась в сон.
70
— Расскажите мне о Хоакине.
— Что именно вас интересует?
— Как он выглядит?
— Невысок. Худощав. Очень темный брюнет. Характерный латинский тип.
— А лицо?
— Похож на своего отца. — Феро сдавил себе щеки указательными и большими пальцами. — Впалые щеки. Узкие скулы.
— А с точки зрения психиатрии? Он действительно аутист?
— В традиционном понимании — нет.
— Но ведь вы сами, если верить записи, обнаружили у него синдром аутизма.
Антуан Феро отрицательно помотал головой.
21.00.
Зал ресторана был залит слепяще-ярким светом. Этот агрессивно-белесый свет, падая сверху, с потолка, придавал предметам и людям подчеркнуто реалистичный вид. Кроваво алели бифштексы на тарелках. Лоснились покрасневшие от холода лица посетителей. Хищно поблескивали приборы на белоснежных скатертях. Народу набилось много, и вокруг не стихал гул голосов. «Как в парижской пивной в час наплыва клиентов, — подумала Жанна, — плюс латиноамериканский темперамент».
— Я ошибся. Уже тогда я догадывался, что совершаю ошибку. Не бывает подобного раздвоения: чтобы одна личность принадлежала аутисту, а вторая, так сказать, человеку с нормальной психической структурой. Это невозможно.
К ним подошел официант принять заказ. Жанна бросила беглый взгляд в затянутую в пластик карту меню, масляно блестевшую в безжалостном свете ламп.
— Каприйский салат, — выбрала она.
— Мне тоже.
Два салата из помидоров и моцареллы с базиликом. И это — в разгар зимы, в Буэнос-Айресе. Да уж, в оригинальности им не откажешь. Впрочем, имелось и смягчающее обстоятельство — все-таки они зашли в итальянский ресторан. Он назывался «Пиццерия Пьегари» и располагался под автодорожным мостом, в двухстах метрах от отеля.
— На мой взгляд, — продолжил психиатр, — Хоакин страдает шизофреническим расстройством. Это нечто большее, чем раздвоение личности. В его взрослом сознании скрывается еще одно, и у наделенной им личности, возможно, синдром Аспергера.
— Что это за синдром?
— Ганс Аспергер — один из первооткрывателей явления аутизма, наряду с Лео Каннером. Но его имя в основном известно благодаря описанию специфического профиля, которое он приводит в одной из своих работ. Речь идет о «прогрессирующем расстройстве развития», однако достаточно высокого уровня. То есть ребенок не является умственно отсталым и способен к осмысленной речи.
— Но при чем тут Хоакин?
— Его «цивилизованная» ипостась прекрасно владеет речью. Хоакин говорит по-французски, по-испански и по-английски. Но его дикая составляющая экспериментирует с речью, как это свойственно аутистам.
— Значит, синдром Аспергера все-таки соответствует признакам аутизма?
Феро развел руками:
— Специалисты не пришли к единому мнению. Но вопрос не в этом. Вопрос в причинах подобного расстройства. Является ли оно врожденным или возникает как реакция на слишком жестокую действительность?
— Вы имеете в виду его опыт сосуществования с лесным народом?
— И еще более ранний опыт — вспомните кошмарную сцену домашней бойни.
Им принесли салаты. Ни он, ни она не обратили на них никакого внимания.
— Я полагаю, — продолжал Феро, — все это протекало в два этапа. Вначале чувство панического ужаса, вызванное мясорубкой в Кампо-Алегре, стерло из сознания Хоакина всякую память о полученном человеческом воспитании. Его мозг превратился в чистый лист. И обучение, которое он прошел у дикарей, легло на девственную почву.
— Вы хотите сказать, что его поведение, как бы его ни называть, прежде всего несет на себе отпечаток тех уроков, что ему преподал первобытный клан?
— Совершенно верно. Его аутизм — не более чем иллюзия. Источник зла в другом. Впрочем, не уверен, что это именно зло, а не просто результат необычного воспитания. Ребенок-маугли вырос среди диких существ. И превратился в носителя первобытной культуры, причем в ее концентрированном виде. Достаточно вспомнить его ритуалы. Выбор жертв среди женщин, олицетворяющих первобытную Венеру. Алфавит, близкий к наскальной живописи. Вот в чем его уникальность. И поэтому мне необходимо его расспросить.
Логика Феро удивила Жанну:
— Неужели вы надеетесь, что его удастся захватить живым?
— Разумеется. Я должен его лечить.
— Изучить, вы хотите сказать.
— Я должен изучить его, чтобы вылечить. Жанна, сомневаться больше не приходится. Мы стоим на пороге фундаментального открытия в области антропологии. И наша ниточка к нему — это Хоакин. И народ Мертвого леса.
Чтобы его отрезвить, Жанна пересказала Феро свой телефонный разговор с Пенелопой Констансой — настоящим ученым. Перечислила все ее замечания относительно истинного значения находок Де Альмейды.
— Это она так говорит! — набычившись, буркнул Феро. — Революции всегда приносят массу неудобств. Особенно в научной сфере. Это закон парадигмы…
— При чем тут парадигмы? Мертвый лес расположен в лагуне. Это топь, в которой невозможны ископаемые находки. Они бы там просто не сохранились.
— Так в том-то и дело, что это не ископаемая находка! Я ведь не зря говорю о революции. Найденному черепу нет и двадцати лет. Древний народ до сих пор существует!
Жанна снова попыталась охладить его пыл:
— Нужны доказательства. Череп мог быть деформирован уже после смерти. На этой основе нельзя делать выводы. Мы ведь так и не видели кариотипа, установленного Нелли Баржак. И не знаем, есть ли реальное различие между ним и двадцатью тремя парами хромосом современного человека.
— А убийства? Неужели вы верите, что можно погубить столько народу во имя какой-то химеры?
— Убийцы всегда действуют во имя химеры. Вы путаете действительность и представления убийцы о действительности. Возможно, Хоакин считает себя хранителем какой-то тайны. Тайны воспитавшего его народа. Но вероятность того, что все это только фантазии, очень высока.
— А его жизнь в лесу? Модус операнди убийств? Наконец, мнение вашего иезуита?
— Косвенные улики. Ничего конкретного.
— Вы рассуждаете как юрист.
Он скрестил на груди руки и погрузился в задумчивое молчание.
— Послушайте, Феро, — примирительным тоном заговорила Жанна. Она обращалась к нему по фамилии, настолько не нравилось ей его имя. — На Земле изучен каждый уголок, и результаты исследований строго документированы. Никаких неизвестных науке народов в чаще джунглей нет и быть не может. Тем более доисторических. Я уверена, что существует другое объяснение.
— В любом случае, — сквозь зубы выдавил психиатр, — ключ к решению загадки спрятан в лесу.
— В этом мы с вами единодушны.
Он положил вилку и нож и протянул к ней руки:
— Так что? Двинем туда?
Жанна улыбнулась. Они впервые вслух заговорили о таинственном лесе. Лесе мертвецов. Кажется, они оба готовы отправиться прямо волку в пасть.
— Похоже, у нас нет выбора, — отозвалась она. Не очень-то ей хотелось брать на себя ответственность за непростое решение. — Но вначале мы поедем в Тукуман. Надо расспросить руководителя лаборатории Даниеля Тайеба. Если верить Пенелопе Констансе, это человек, который знал Хорхе Де Альмейду лучше всех. И был в курсе всех его исследований.
— А это далеко?
— Тысяча километров к северо-западу.
— Самолет?
Жанна снова улыбнулась:
— Я уже забронировала билеты.
71
Понедельник, 16 июня. Рейс 1712 авиакомпании «Аэролинас Архентинас».
Они поднялись в небо затемно, в шесть утра.
И прибыли на место с рассветом.
Жанна сидела возле иллюминатора и созерцала аргентинские ландшафты. Суша, огромная как море. Безграничная, бескрайняя. Горизонт здесь казался асимптотой, к которой бежит кривая линия края небес — бежит и не может добежать. Жители этой страны говорят, что у них все дороги ведут в одну сторону: вниз. Вместе с горизонтом.
Они поднялись в небо затемно, в шесть утра.
И прибыли на место с рассветом.
Жанна сидела возле иллюминатора и созерцала аргентинские ландшафты. Суша, огромная как море. Безграничная, бескрайняя. Горизонт здесь казался асимптотой, к которой бежит кривая линия края небес — бежит и не может добежать. Жители этой страны говорят, что у них все дороги ведут в одну сторону: вниз. Вместе с горизонтом.
В просветах между облаками мелькали поля, леса, пастбища. Занималась заря, и в первых солнечных лучах краски пейзажа приобретали особенную яркость. Серебрились реки. Изумрудной зеленью переливались равнины. Сияли заснеженными вершинами горы, словно тщились проткнуть насквозь небосвод. Поразительный контраст между холодом погоды и плодородием этих мест вызвал в памяти Жанны полузабытое воспоминание. Провинцию Тукуман называли «аргентинским Эдемом». И правда, после тысяч километров иссушенной зноем и покрытой пылью земли здесь начинается настоящая житница — область, обеспечивающая продовольствием значительную часть населения страны.
Посадка. На бетонированной площадке перед ангаром ощущение окружающего простора стало еще острее. На все четыре стороны света расстилались равнины. Куда ни глянь, повсюду свободное пространство: смотри сколько хочешь, ничто не застит вида. Жанну охватило странное чувство. Как будто закружилась голова, хотя она стояла на твердой почве.
В здании аэропорта это чувство быстро прошло. Карманный формат. Зал выдачи багажа напоминал вестибюль. Зал ожидания — гостиную в обычном доме. Выход — коридор. Феро поедал глазами других пассажиров. Казалось, их будничный вид его разочаровал. Инженеры. Бизнесмены. Студенты…
— А чего вы ожидали? — усмехнулась Жанна. — Индейцев с перьями в ноздрях?
— У меня нет вашего опыта, — обиженно буркнул тот.
Прибыл багаж. Жанна ухватила обе сумки прежде, чем Феро успел разглядеть свою.
— Никакого особенного опыта нет и у меня, — сказала она. — Но я знаю Аргентину. Это страна больших надежд и доброго сердца. И по уши в долгах. Так что никакой экзотики. Аргентинцы — такие же люди, как вы и я, большинство — выходцы из Европы, и рассеяны они по территории размером в пять Франций. Никогда не слышали поговорку: «В Латинской Америке все жители происходят от индейцев, и только в Аргентине — от пассажиров кораблей»?
На улице рассвет окрашивал все вокруг красноватым светом, словно от каждого предмета исходил жар. Между тем было чуть немногим выше нуля. В воздухе пахло сыростью и холодной землей. Природа только готовилась ваять пейзаж наступающего дня…
Жанна, опьяненная открывшимся видом, рассмеялась:
— Потрясающе, правда?
Феро не ответил. Он шагал, понуро втянув голову в плечи, — хорошо хоть, догадался понести обе сумки. Жанна поймала себя на мысли, что ей хочется его поцеловать. С ума сойти, они знакомы меньше двух недель, и вот путешествуют вместе, выслеживают убийцу и каннибала, воспитанного кланом обезьяноподобных людей.
Они остановили такси. Жанна попросила везти их в центр. Надо найти отель, оставить багаж, принять душ. Но ей никак не удавалось сосредоточиться на выполнении этих ближайших задач. Окружающий пейзаж буквально туманил мысли. Несмотря на холод, она открыла окно. В горле пересохло, глазам было больно от необъятности простора. Ее лица коснулись первые лучи солнца, золотя кожу…
— Donde se encuentra un bueno hôtel?[84] — обратилась она к водителю.
Тот, не оборачиваясь, предложил отвезти их в «Каталинас-Парк». И растопырил ладонь, показывая, что отель пятизвездочный.
— Пять звезд? — пробормотал Феро. — Да мы тут разоримся!
Господи, ну и жмот.
— Не волнуйтесь. В Аргентине звезды падают с неба по дешевке…
Она оказалась права. «Каталинас-Парк», расположенный напротив «Парка-9 Хулио», был обычной второразрядной гостиницей. Архитектура семидесятых, скругленные углы и смешной навес, похожий на пластмассовую ванну, прилепленную над застекленным входом.
Внутри все выглядело соответственно. Бесконечные коридоры. Маленькие белые двери. Позолоченные цифры с номерами комнат, желтые, как ячменный сахар. Жанне достался № 432. Она включила верхний свет и обозрела скромное жилище с песочного цвета стенами. Шторы, простыни и ковровое покрытие на полу были выдержаны в том же тоне.
Она с нежностью улыбнулась. Кондиционер работал с дьявольским шумом. Лампы горели вполнакала. Наверняка в ванной комнате ее поджидают тараканы. Настоящий тропический отель. Что ж, линия экватора снова приблизилась…
Она встала под душ. Не успела смыть мыло, как кран чихнул и иссяк. С проклятьями она выбралась из кабины и завернулась в дырявое полотенце. Бросила мимолетный взгляд в зеркало. Рыжие волосы. Плечи в веснушках. А что, очень даже ничего… Можно сказать, она еще о-го-го. Похоже, к ней возвращалась уверенность в себе.
Она натянула трусы, майку и джинсы. Надо наконец купить свитер. Но сначала — завтрак. А потом — на приступ Сельскохозяйственного института, искать неуловимого антрополога Даниеля Тайеба.
Искать бесплотный дух в садах Эдема… Н-да, занятная перспектива. Такого в ее расследованиях еще не бывало.
72
Если Тукуман и был раем, то явно из какого-то другого измерения.
Город представлял собой лабиринт без начала и конца, с симметрично расположенными кварталами. От каждого перекрестка отходил пучок артерий, в свою очередь образующих перекрестки, ничем не отличимые друг от друга, и так далее. Геометрия без границ и без центра. При этом он совсем не выглядел призрачным городом, по пустынным улицам которого гуляет только ветер. Напротив, в нем царило оживление — сновали пешеходы, работали лавки и магазины, проносились машины и автобусы.
Жанна и Феро первым делом направились в Сельскохозяйственный институт. Но Тайеб занимался подготовкой к выставке в монастыре, в центре города. Они снова вернулись на площадь Независимости. Жанна разглядывала лица прохожих. Большей частью индейские. Значит, она ошиблась, утверждая, что аргентинцы ведут свое происхождение от европейцев. Забыла, как обычно забывают все, историю Аргентины. Когда испанцы высадились на этих землях, они не были необитаемы. Здесь уже жили индейцы — небольшими, но многочисленными племенами. По западной привычке их истребили, поработили, заразили опасными болезнями и лишили средств к существованию. В Тукумане до сих пор чувствовались пережитки колонизации.
Plaza Independanzia. Просторная площадь, типичная для любого южноамериканского города. Жанна вздохнула с облегчением — она снова была на знакомой территории. Высокие пальмы. Губернаторский дворец, выстроенный в колониальном стиле. Сверкающие на солнце соборы. И горожане, примостившиеся на каждой скамейке, подставляя лицо нежарким лучам, словно смакуя драгоценный ликер.
Но больше всего поражала четкость очертаний всего вокруг. Под безоблачным голубым небом каждый предмет казался выкованным из чугуна, словно его вначале раскалили добела, а потом опустили в холодную воду. И лица прохожих, прокаленные солнцем и остуженные ледяным кусачим ветром, напоминали каменные.
Монастырь находился на прилегавшей к площади пешеходной улице. Жанна заплатила таксисту. Феро отныне вел себя так, словно был у нее в гостях. Они вклинились в толпу. Черный от вековой грязи монастырь был втиснут между двумя супермаркетами. На фасаде красовалась огромная афиша:
«От Пуны до Эль-Чако — доколумбова история».Насколько помнила Жанна, Пуна и Эль-Чако были названия восточных областей Аргентины. Они подошли к кассе и сообщили, что пришли повидать Даниеля Тайеба.
Их повели по музею. Первый зал был посвящен постоянной экспозиции. Сакральное искусство первых веков испанского владычества. Младенец Иисус из раскрашенного дерева походил на куклу Чаки. Бледные лица Мадонн с длинными распущенными волосами внушали трепет. Статуи длиннобородых иезуитов наводили на мысли о религиозных фанатиках, приносящих себя в жертву. Чаши для причастия, кресты, Библии, белые стихари — целый арсенал орудий сродни земледельческим, чье назначение — взращивать семена веры на новом континенте…
Во втором зале было темно. Выкрашенные оранжевой краской стены. Освещенные изнутри пещеры. В их глубине — обсидиановые наконечники копий. Обтесанные камни. Человеческие черепа. Жанна прочитала таблички возле экспонатов, целиком подтверждающие слова Пенелопы Констансы: самые ранние ископаемые находки насчитывают не больше 10 тысяч лет. Доисторическая эпоха на Американском континенте моложе, чем в остальных местах Земли…
— Это вы — те французы, что меня разыскивают?
В оранжевом полумраке Жанна разглядела невысокого мужчину с бронзовым от загара лицом и фарфоровой улыбкой. Вокруг блестящего, словно натертого воском, лысого черепа серебрился венчик волос. На плече у Даниеля Тайеба покоилась стремянка.