— Боб Гвоздильщик. Ветеран-классик. Я о нем слыхал.
— Не сомневаюсь в этом. По сравнению с ним Рей Крус выглядит сосунком. У Свэггера больше всего шансов выйти на Круса, так что тебе, неандертальцу, дадут кучу самых разных хитрых прибамбасов, чтобы ты смог идти за ним следом.
— Если я застигну их вместе, вы даете «добро» пришить обоих? Мне не по душе мысль завалить рыцаря Круглого стола, но, возможно, обойтись без этого будет нельзя.
— Боджер, не пытайся меня разжалобить. В этом деле случайные жертвы неизбежны. Его нужно выполнить любой ценой. Так что не облажайся.
— Успокойтесь. В прошлый раз я вовсе не облажался. Доставил товар; это ваша вакуумная ядреная бомба не сделала свое дело.
— Боджер, ты представить себе не можешь, насколько это важно. Своим скудным умишком ты не можешь понять, что поставлено на карту. Но поверь мне: ты должен отдаться целиком. Никаких шлюх, никакой наркоты, никаких новых татуировок, никаких трех часов ежедневных занятий в тренажерном зале. Дело на первом месте.
— Я все понял.
— Нам не по душе прибегать к услугам койотов. Но у нас нет выбора. Докажи, что мы не просчитались.
— Будьте спокойны, все будет сделано как надо.
— И еще одно: никаких свидетелей.
Каскад-Мидоус, штат Айдахо,
в 32 милях к востоку от Бойсе,
16.35
— Он сам сказал? — удивленно переспросил Боб.
Раскрыв чемоданчик, Ник достал папку, порылся в ней и нашел мятый листок пожелтевшей бумаги — бланк входящего радиосообщения морской пехоты. Ник протянул его Свэггеру.
Тот увидел фамилию оператора, обозначение части — «2-й разведбатальон», дату — прошлая неделя, и время — 04.55. Прочитал текст: «Виски-шесть вызывает Виски-два-два. Опознавательный код — Олимпийский слалом. Повторяю, Олимпийский слалом».
Рядом с этой строкой на полях карандашом поставлена звездочка, а внизу на манер сноски, рядом с другой звездочкой, написано: «Никаких данных об использовании опознавательного кода «Олимпийский слалом» нет».
Остался незаписанным ответ оператора, прозвучавший как-нибудь вроде: «Позывной и опознавательный код неверные, кто вы такой, Два-два, какая у вас ситуация, почему вы выходите на связь с этой частью?»
Но Рей продолжал говорить, и молодой парень записал: «Виски-два-два вышел на место и выполнит поставленное задание. Цель будет уничтожена в ближайшие две-четыре недели. Настроение отличное, боевой дух высокий. Semper Fi. Конец связи».
— Малыш решил, что это какой-то розыгрыш, но все-таки записал сообщение в журнал. На следующий день в журнал заглянул командир. В прошлом он был первым замом и помнил Два-два. Он тотчас же связался по телефону со штабом дивизии, оттуда информация попала в штаб морской пехоты в Хендерсоне, а потом уже к нам.
— Значит, получается так, — сказал Боб. — Крус остался жив при взрыве, и затем он не приковылял обратно на свою базу, а отправился в большую самоволку. Каким-то образом ему удалось выбраться из Афганистана и возвратиться домой. Теперь он зол как черт на то, что ему кажется предательством, из-за которого погибли его наблюдатель и тридцать один афганец. Быть может, у него тронулась крыша. В общем, он собирается замочить этого политика, просто из мести.
— Что-то в таком духе.
— Ну же. Тут нет никакого смысла. Особенно сейчас, когда этот афганец на нашей стороне, о чем громко заявляет во всеуслышание. То есть теперь Рей предает свою страну. По сути дела, работает на врагов. А что, если он попал в плен и переметнулся на другую сторону?
— Крайне маловероятно, однако такие случаи бывали.
— Только не Рей, — решительно заявил Свэггер, которому теперь уже казалось, что он хорошо знает Круса или, по крайней мере, представляет себе ход его мыслей. — Нет, тут налицо какая-то более тонкая, более глубокая игра. У него другая цель, и у нас пока что не хватает ума ее понять.
— Наверное, нам сейчас еще незачем ломать голову насчет мотива, — заметила Сьюзен. — Полагаю, мы просто должны исходить из того, что у нас есть. Первым делом нам надо придумать, как остановить Рея.
— То есть моя роль в том, чтобы быть вашим снайпером-консультантом, — сказал Свэггер.
— Ты будешь идти с нами шаг за шагом весь путь. Мы хотим, чтобы ты оценил все вероятные места, откуда можно сделать выстрел, и сказал нам, какое выберет Рей. Чтобы разглядеть то, что увидит он, но не заметим мы. Нам нужно, чтобы ты изучил пути подхода и отступления, наблюдательные точки, тайники, все то, что могут упустить из виду даже наши лучшие эксперты. Мы хотим, чтобы ты стал Крусом и помог нам рассчитать все варианты. Нам нужно, чтобы ты на ближайшие несколько недель проник в его голову и сердце.
— Чтобы вы смогли его убить.
— Если дело дойдет до этого, — подтвердила Сьюзен, чья задача, как в прошлом, так и сейчас, заключалась в том, чтобы выдавать суровую правду. — Этого никто не хочет, но ставки слишком высоки. Мы должны остановить его, Боб. Ты хоть представляешь себе, какое это будет унижение для нашей страны на международной арене, если афганского политика, находящегося под нашим покровительством, публично убьет снайпер морской пехоты?
Ник изложил детали соглашения. Боб будет носить самый настоящий значок ФБР и получит законное право представляться «следователем ФБР», хотя и не «агентом» или «специальным агентом». Гонорар за консультации будет существенным, хотя дело не в деньгах. При определенных условиях, имея письменное разрешение, Боб будет иметь право носить огнестрельное оружие и производить задержание подозреваемых. Федеральные и местные органы власти, а также военные будут относиться к нему с должным уважением. Отчитываться он будет лично перед Ником и Сьюзен. Ему выделят неограниченные средства на накладные расходы.
— Сердцем своим я с этим снайпером, — сказал Боб. — Вы должны уяснить, что я ввязываюсь в это дело, чтобы вытащить Рея из заварушки и расставить все по местам. Не хочу его убивать.
— Мы все понимаем. Это как раз то, что нам нужно. Мы согласны.
— В таком случае я первым делом отправлюсь в Кэмп-Леджен. Хочу поговорить с командиром Рея и его друзьями, чтобы прочувствовать этого человека.
— Мы позвоним кому следует, — сказал Ник. — Да, чуть было не забыл. Подними правую руку.
Подчинившись, Боб пробормотал нужные ответы. Старый, больной, бесконечно уставший, он вдруг понял, что ему снова придется добывать для короля золото, из чего следовало, что ему, вероятно, также потребуется и убивать для короля.
Американо-мексиканская граница,
в 27 милях к западу от Ногалеса,
штат Аризона,
03.56 следующего дня
Грузовик старый, ржавый, облупленный — «Форд Эконолайн» 92-го года с номерами Аризоны. От него несло запахом немытых человеческих тел, протухшей еды и мочи. Однако подвеска оставалась еще приличной, и двигатель работал. Внешне он ничем не отличался от сотен собратьев, и чувствовалось, что он совершил немало поездок на север и обратно.
Автомобиль медленно пробирался в темноте по грунтовым дорогам, объездным путям или просто напрямик через невысокий кустарник. Колеса поднимали клубы пыли. Путеводная луна отсутствовала. Местность вокруг простиралась суровая, неприветливая; растения ощетинились острыми колючками, которые запросто могли убить человека.
За рулем сидел Биляль, стараясь удержаться на вьючной тропе без света фар. Рядом устроился Родригес, мексиканец, за плечами которого накопилось множество переходов через границу в обоих направлениях. Он склонился над картой, сравнивая ее с тем, что имелось у него в памяти.
Позади, скрючившись в темноте грузового отсека, сидели два пожилых господина, которых звали доктор Фейсал и профессор Халид. Оба не имели привычки к спартанским условиям передвижения. Один читал лекции в университете, другой был известным инженером. До этой небольшой авантюры они ни разу не встречались, однако сейчас увидели друг в друге родственную душу.
Не умолкая ни на минуту, они возбужденно беседовали о политике, литературе, духовности, поэзии, науке, истории и юриспруденции, и казалось, что оба знают в этих науках все, что только можно. И, как это бывает, обнаружив подобную общность интересов, оба преисполнились желанием полностью уничтожить друг друга. Споры! Своей бесконечной агрессивностью они сводили с ума Биляля, человека более приземленного.
— Старые сороки, да замолчите же, наконец! — не выдержал он. — Нам нужно полностью сосредоточиться.
Как выяснилось, из нескольких языков, которыми владели находившиеся в машине, единственным общим для всех четырех стал английский.
— Ох уж эта молодежь, — печально заметил доктор Фейсал. — Теперь она такая грубая.
— Ох уж эта молодежь, — печально заметил доктор Фейсал. — Теперь она такая грубая.
— Он самая настоящая свинья, — подхватил профессор Халид. — Биляль, ты свинья, ты не умеешь себя вести, у тебя нет уважения к старшим.
— Эти двое, — проворчал Биляль, — они знают всё о полной ерунде и ничего ни о чем стоящем.
— В определенном возрасте, — согласился Родригес, — все становятся такими же. Это должно быть где-то здесь.
— Ты же знаешь, что я терпеть не могу всякие «должно быть», — раздраженно буркнул Биляль, долговязый мужчина лет тридцати пяти, одетый в необычайно убогий твидовый пиджак поверх обтрепанного черного свитера, джинсов и стоптанных кроссовок.
Он состоял из сплошных сухожилий. Средиземноморский тип лица, какой обычно называют «смуглым» за темную кожу, черные глаза и черные волосы. В глазах выражение бесконечной меланхолии, хотя если кому-то удавалось заставить Биляля улыбнуться, вдруг становилось ясно, что он довольно привлекательный. Копна его неухоженных волос напоминала штормовое море, от которого веяло бунтарским духом. А быстрые юркие глазки ничего не упускали.
Он относился к тем неуютно напряженным людям, которые многих выводят из себя, словно его жизненные ритмы были чересчур быстрыми или же нервные окончания слишком стремительно передавали сигналы. Казалось, на сердце лежит груз множества непрощенных обид или же он готов за грош забить человека до смерти.
— Это же пустыня, — заметил Родригес. — Она постоянно меняется.
— Я кое-что смыслю в пустынях, — проворчал Биляль.
— В таком случае ты должен знать, что ветер дует так, как ему вздумается, заметает песком скалы, меняет форму кактусов, иногда, кажется, перемещает целые… вот он!
Луч фонарика, пробившись сквозь грязное ветровое стекло, осветил трещину в земле, перерастающую в полноценный овраг. В это время года воды не было, и даже высохшая грязь превратилась в растрескавшуюся керамику.
Овраг тянулся ярдов двести и, дойдя до возведенного вдоль границы забора, проходил под ним. Если немного потрудиться, дыру в ограждении можно расширить так, чтобы в нее протиснулся грузовик. Затем еще ярдов сто плохой, но проходимой колеи до длинной прямой дороги, ведущей к большому шоссе. Левый поворот на пересечении — и дальше прямой путь в брюхо Америки.
— Подожди, — сказал Биляль. — Эй вы, старые псы, прекратите болтовню! Здесь места сложные и опасные.
Увы, доктор Фейсал его не услышал. Он как раз высказывал крайне важное замечание насчет древнегреческого мифа о Прометее, который принес людям огонь, за что был наказан Зевсом. После долгих размышлений почтенный ученый пришел к выводу, что легенда стала плодом того, что еврей Юнг назвал «коллективным подсознанием». На самом деле Прометей принес вовсе не огонь — речь шла о предвестии пришествия Мухаммеда, а огонь олицетворял гибель западного мира.
Профессор Халид возразил, что это слишком вольная трактовка предмета.
— Согласен, — сказал он, — тематика многих греческих мифов позволяет предположить, что их создатели в своем видении идеала подсознательно чувствовали, что ему недостает чего-то существенного, чему еще только суждено произойти, заявить о себе и провозгласить истину. И все же едва ли можно с такой определенностью приписывать конкретным мифам какой-либо определенный смысл.
— Да нет же, можно, можно, можно! — с жаром воскликнул доктор Фейсал. — Можно! Вы читали в оригинале древнегреческие тексты? А я читал и заявляю, что в каждом мифе есть…
— Заткнитесь! — рявкнул Биляль. — Здесь очень опасно. Вы, болваны, понятия не имеете, что происходит. Держите свои старые пасти на запоре до тех пор, пока мы не пересечем границу и не окажемся в Аризоне. Вот тогда сможете болтать сколько душе угодно.
— По-моему, пришло время молитвы, — заметил доктор Фейсал.
— Сегодня молитвы отменяются, — отрезал Биляль, — с позволения Аллаха. Уверяю, он поймет.
Грузовик катил по ухабистой дороге, раскачиваясь на рессорах, подпрыгивая на камнях, продираясь сквозь растительность, то и дело сшибая кактусы. Поскольку овраг был глубиной всего пять футов, грузовик не скрывался полностью под землей: он торчал фута на полтора над поверхностью, и когда впереди наконец показалось ограждение, стало понятно, что несколько нижних рядов проволоки придется перерезать.
— Что это было? — вдруг встрепенулся Биляль.
— Тебе померещилось, — успокоил его Родригес.
— Да нет же. Смотри, вон там, прямо в…
Что-то воткнулось ему под ребра. Опустив взгляд, он увидел, что Родригес сжимает в руке сверкающий пистолет, направив дуло ему в живот.
— Я очень сожалею, — виновато произнес мексиканец, — но должен сообщить о небольшом изменении планов.
Из темноты появились двое, освещая грузовик лучами фонариков. У обоих на головах красные ковбойские банданы, похожие на тюрбаны; оба держали в руках «АК-47» с небрежным изяществом тех, кому пришлось много пообщаться с оружием. Биляль отметил, что под джинсовыми куртками кобуры. Оба держались с вульгарной небрежной беспечностью израильских парашютистов.
— Выходите из машины, ты и старики, и мы посмотрим, что у вас такого важного, что вам приходится пробираться в Штаты нелегально, вместо того чтобы просто проехать через пограничный пост.
— Что он говорит? — всполошился доктор Фейсал. — Почему у него в руках оружие? Биляль, в чем дело?
Дверь кабины распахнулась, и бандиты схватили двух стариков и швырнули их на землю.
— А теперь без глупостей, — продолжал Родригес. — Я человек рассудительный, но вот мои приятели чокнутые. И здорово. Надеюсь, я смогу держать их в руках, но вы должны показать им, что относитесь ко мне с уважением, иначе они сильно разозлятся. И я знаю, сеньор, что у вас есть деньги. Знаю, что вы не отправились бы без денег в долгую поездку в Америку вместе с двумя старыми пердунами.
— У меня есть деньги, — поспешно подтвердил Биляль. — Много денег. Я заплачу. Так что давайте разойдемся с миром.
— Вот это разговор. Друзья мои, этот молодой человек готов сотрудничать, он все понял.
Один из громил подошел к Билялю, схватил его за лацкан видавшего виды пиджака и с силой толкнул в борт грузовика. Распахнув полы пиджака, оглядел Биляля сверху донизу и отступил назад, кивая.
— Говори, где деньги, — вкрадчивым тоном произнес Родригес. — Эмилио не любит, когда его заставляют ждать. Он очень нетерпеливый человек. Ты говоришь мне, где деньги, и я их забираю. О, и еще одно. Нам нужно будет заглянуть в кузов, посмотреть на сокровища, которые вы везете в Штаты. Должно быть, это что-то весьма любопытное, раз вы так ради них стараетесь.
— Это религиозные трактаты. Брошюры, в которых рассказывается об истинной вере.
— Ну да, конечно, так я и поверил. Кажется, ты считаешь меня полным дураком. К тому же истинная вера в Господе нашем Иисусе и его непорочной матери, язычник.
— Сэр, я…
Родригес ударил Биляля в лицо.
— Деньги, затем сокровища, мерзкая обезьяна!
— Да, конечно, сэр.
— Биляль, в чем дело? — окликнул профессор Халид. — Почему этот человек тебя ударил? Что это за люди?
— Скажи старику заткнуться, — процедил Родригес, — иначе Педро, боюсь, лягнет его в зубы.
— Профессор, все в порядке. Еще несколько минут — и мы снова тронемся в путь.
— А то как же, — усмехнулся Родригес. — А теперь говори, где…
Биляль ударил его в горло всеми пятью сжатыми вместе пальцами, сокрушая гортань. Отвратительно забулькав, Родригес тотчас же потерял всяческий интерес к своему пистолету. Биляль стремительно развернулся прямо перед поднимающимися дулами автоматов, однако руки его быстрее, чем у самого Аллаха, как говорили в учебном лагере. Правой рукой он схватил «рюгер» 38-го калибра, прилепленный скотчем к левому запястью, и в следующее мгновение выяснилось, что плохим ребятам, Педро и его приятелю, еще нужно передернуть затворы — ошибка дилетанта, которую ни за что не допустили бы Биляль и его соратники.
Затворы еще только находились на полпути назад, когда Биляль выстрелил из крошечного пистолета, всадив в две головы по пуле 38-го калибра. Стрелял он великолепно, даже из такого маленького пистолета с едва различимой мушкой. Пули были такие крохотные, что при попадании не произвели почти никакого действия — помимо мгновенной смерти, вызванной превращением головного мозга в месиво. Один из нападавших, шатаясь, пошел прочь, с залитым кровью лицом, словно пытаясь вспомнить, как танцуют цыплята. Кудахча, он скрылся в темноте. Второй просто разочарованно опустился на землю и погрузился в вечный сон.
Родригес сидел у колеса грузовика. Он кашлял кровью, также обильно извергая ее из ноздрей, и зажимал изуродованное горло. Биляля не учили проявлять какое бы то ни было сострадание, поскольку учебные лагеря — не то место, где сострадание имеет какую-либо ценность, однако выражение боли на лице Родригеса было таким невыносимым, что Биляль, сам того не желая, прикончил его выстрелом в висок.