— А я помню, что вы были здесь.
Это сказала Лаогера — вся покраснев, она тем не менее вступила в разговор.
Джейми взглянул на нее и улыбнулся одними уголками губ.
— Неужели? Но вам тогда было не больше семи или восьми лет. Не думаю, что я в то время так уж выделялся среди других, чтобы вы меня запомнили.
И Джейми снова повернулся ко мне:
— Вы понимаете по-валлийски?
— А я все-таки помню, — не унималась Лаогера. — Вы были… э… я имею в виду… а вы меня не помните?
Ее пальцы нервно перебирали складки платья; я заметила, что ногти у нее обкусаны.
Внимание Джейми тем временем привлекла группа людей у противоположной стены, которые о чем-то спорили по-гэльски.
— Что? — спохватился он. — Нет, не думаю, чтобы помнил.
Он с улыбкой посмотрел на девушку.
— Не похоже на то. Шестнадцатилетний парень настолько поглощен своей собственной персоной, что не обращает никакого внимания на тех, кого он считает кучкой мокроносых ребятишек.
Я сообразила, что эту реплику он скорее адресовал самому себе, нежели своей собеседнице, однако эффект вышел не совсем тот, на который он рассчитывал. Я поняла, что наступившая пауза необходима Лаогере, чтобы овладеть собой, и поспешила нарушить молчание:
— Нет, я совсем не знаю уэльского, или, как вы его называете, валлийского. А вы понимаете, о чем он поет?
— Конечно.
И Джейми принялся делать дословный перевод песни на английский.
То была старинная баллада о юноше, который полюбил девушку, но считал себя недостойным ее, так как был беден. Он уплыл в море, чтобы добыть богатство. Потерпел кораблекрушение. Ему угрожали морские змеи, его зачаровывали русалки, он испытал множество приключений, нашел сокровище, но когда вернулся домой, то узнал, что его любимая вышла замуж за его лучшего друга, который хоть был и не богат, но более разумен.
— А что предпочли бы вы? — спросила я у Джейми, чтобы немного подразнить его. — Не решились бы жениться без денег или взяли бы девушку за себя, а деньги послали ко всем чертям?
Мой вопрос чрезвычайно заинтересовал Лаогеру — делая вид, что вся поглощена звуками флейты, на которой теперь играл Гуиллин, она наклонила голову в сторону Джейми, чтобы услышать ответ.
— Я? — Вопрос явно позабавил Джейми. — Ну, поскольку денег у меня сейчас нет и к тому же нет никаких шансов заиметь их в будущем, я, наверное, был бы счастлив, если бы девушка захотела выйти за меня и без денег.
Он с улыбкой покачал головой.
— Терпеть не могу морских змей.
Он собирался сказать что-то еще, но был остановлен Лаогерой, которая положила руку ему на рукав, но тотчас отдернула ее, покраснев, словно дотронулась до раскаленного железа.
— Ш-ш-ш, — прошипела она, — он, кажется, начинает рассказывать. Вы не хотите послушать?
— А, да.
Джейми слегка наклонился вперед в ожидании, однако, сообразив, что помешает мне видеть происходящее, настоял, чтобы я пересела рядом с ним по другую сторону, и попросил Лаогеру подвинуться на край скамьи. Я заметила, что девушка ничуть не обрадовалась такому перемещению, и попробовала протестовать, уверяя, что мне и так хорошо, но Джейми твердо стоял на своем:
— Нет, отсюда вам будет лучше видно и слышно. Кроме того, если он будет говорить по-гэльски, я стану переводить вам на ухо.
Каждую песню барда слушатели сопровождали аплодисментами, но, когда он просто играл на арфе, люди в зале тихонько переговаривались, и оттого высокие мелодичные звуки арфы как бы сопровождались глубоким низким гудением. Теперь же по залу пронесся общий шорох ожидания. Голос у Гуиллина, когда он заговорил, оказался такой же чистый и ясный, как во время пения, каждое слово было слышно во всех уголках высокого помещения без напряжения.
— Это было давно, двести лет назад…
Он заговорил по-английски, и я испытала внезапное ощущение дежавю. Точно так же начинал рассказывать легенды наш гид, когда мы ездили на Лох-Несс.
Гуиллин рассказывал историю не о героях и духах, а о гномах — маленьком народце.
— Один из кланов маленького народца обитал возле Дундреггана, — начал он. — Этот холм назвали так, потому что на нем жил дракон, которого убил Фьонн и здесь же похоронил.[17] После того как Фьонн и Финн ушли отсюда, в глубине холма поселились гномы, и захотелось им заполучить в кормилицы для своих волшебных деток матерей настоящих мужчин, ибо мужчины обладали такими свойствами, каких нет у гномов, и маленький народец считал, что такие свойства перейдут к их малышам с молоком кормилиц. И вот Эван Макдональд из Дундреггана пас однажды ночью своих коней, а в эту ночь жена родила ему сына-первенца. Налетел порыв ночного ветра и принес Эвану вздох его жены. Она вздыхала точно так, как перед рождением ребенка, и, услышав ее вздох теперь, Эван Макдональд метнул свой нож навстречу ветру во имя Святой Троицы. И его жена упала невредимой на землю рядом с ним.
В заключение рассказа послышалось всеобщее восхищенное «ах!», а Гуиллин перешел к дальнейшим историям об уме и изобретательности гномов, об их отношениях с миром людей. Он переходил с английского на гэльский — в зависимости от того, какой из них казался ему более подходящим к ритму повествования, потому что не в одном лишь содержании была суть, но и в красоте изложения. Как и обещал, Джейми негромко переводил мне с гэльского так легко и быстро, что я решила: он эти истории слыхал уже не раз.
Одну из легенд я про себя отметила особо. Вот она: некий человек поднялся на холм ночью и услышал, как женщина поет грустно и заунывно песню где-то под камнями волшебного холма. Человек прислушался получше и разобрал слова:
Мужчина поспешил в дом Балнейна и узнал, что хозяин куда-то уехал, а его жена и маленький сын исчезли. Человек разыскал священника и привел его на волшебный холм. Священник проклял камни холма и окропил их святой водой. Тотчас тьма ночная сгустилась и загремел гром. После этого луна вышла из-за облаков и осветила женщину, жену Балнейна, которая без сил лежала на траве с маленьким сыном на руках. Женщина так устала, словно прошла длинный путь, но она не помнила, где была и как туда попала.
У присутствующих в холле тоже было что порассказать; Гуиллин сидел на своем стуле и потягивал винцо, пока другие рассказчики выходили по очереди к камину и каждый излагал свое, вызывая неизменное восхищение в зале.
Многие из этих историй я слушала вполуха. Все это и вправду было восхитительно, но мысли мои не давали мне покоя, крутились в голове в полном беспорядке под воздействием вина, музыки и волшебных сказок.
«В шотландских сказаниях все происходит непременно двести лет назад… — прозвучал у меня в ушах голос достопочтенного Уэйкфилда. — Это все равно что сказать „давным-давно в старину“ — так ведь начинаются английские сказки, верно?»
Женщина угодила в каменную ловушку на волшебном холме, побывала далеко и вернулась без сил, но неизвестно, где она была и как туда попала.
Я почувствовала, что волосы у меня на голове поднялись, словно от холода, и кое-как пригладила их. Двести лет назад. С 1945-го по 1743-й — достаточно точно. А женщины, которые проходили сквозь камень… Всегда ли это были женщины?
И еще кое-что пришло мне в голову. Женщины возвращались. Святая вода помогала этому, проклятия или нож, но они возвращались. Я должна вернуться к стоячим камням Крэг-на-Дуна… Вдруг это возможно… хотя бы вероятно… Я ощутила растущее возбуждение и одновременно тошноту. Потянулась за бокалом с вином, чтобы успокоить себя.
— Осторожно!
Я ощупью ухватилась за край почти полного бокала, который неосмотрительно оставила прямо на скамейке возле себя. Длинная рука Джейми перекинулась через мои колени и едва удержала бокал от падения на пол. Он приподнял бокал, бережно держа его двумя сильными и крупными пальцами, поводил перед носом из стороны в сторону, принюхиваясь, потом передал мне. Вздернул брови.
— Рейнское вино, — только и могла пролепетать я.
— Да, я знаю, — отозвался он, поглядывая на меня лукаво. — Вино Колума, верно?
— Ну да. Хотите попробовать? Оно очень хорошее.
Неуверенной рукой я протянула ему вино. Он немного помедлил, но взял бокал и пригубил немного.
— Да, хорошее, — сказал он, возвращая мне бокал. — К тому же двойной крепости. Колум пьет его по ночам, когда у него ноют ноги. Сколько вы выпили? — спросил он, близко наклоняясь ко мне.
— Два, нет, три бокала, — с некоторой гордостью за себя ответила я. — Вы имеете в виду, то есть вы считаете, что я пьяна?
— Нет, — ответил он. — Я удивлен, что вы не пьяны. Большинство из тех, кто пьет его с Колумом, валится под стол после второго бокала.
— Нет, — ответил он. — Я удивлен, что вы не пьяны. Большинство из тех, кто пьет его с Колумом, валится под стол после второго бокала.
Он забрал у меня вино и, наклонив бокал, медленно выпил его сам.
— Достаточно, — твердо произнес он. — Думаю, вам пить больше не следует, иначе вы не сможете подняться по лестнице.
Он протянул пустой бокал Лаогере, не глядя на нее.
— Отнесите это, барышня, — небрежно проговорил он. — Уже поздно. Я, пожалуй, провожу миссис Бошан в ее комнату.
Он взял меня под руку и повел к выходу, а девушка стояла и смотрела нам вслед с таким выражением, заметив которое я порадовалась, что взглядом нельзя убить.
Джейми довел меня до дверей моей комнаты и, к моему удивлению, вошел следом за мной. Но удивление испарилось, когда он, закрыв за собой дверь, начал стягивать рубашку. Я забыла о повязке, которую хотела снять еще два дня назад.
— Я был бы рад избавиться от этого, — сказал он, проводя пальцами по сбруе из вискозы и полотна. — Целыми днями щекочет и натирает кожу.
— Удивляюсь, почему вы не сняли повязку сами, — ответила я и начала распутывать узлы.
— Боялся после того, как вы меня изругали, когда перевязывали в первый раз, — ответил он, глядя на меня с высоты своего роста и нахально ухмыляясь. — Думал, вы надаете мне по заднице, если я дотронусь до повязки.
— Я вам сейчас надаю, если вы не сядете и не будете вести себя спокойно, — полушутя-полусерьезно сказала я и, надавив обеими руками на его здоровое плечо, усадила на стул возле кровати.
Я сняла всю сбрую и осторожно ощупала сустав. Опухоль еще не совсем сошла, и кровоподтек был заметен, но, к моей большой радости, порванных мускулов я не обнаружила.
— Если вам так не терпелось избавиться от этого, почему вы не позволили мне сделать это вчера днем?
Меня сильно озадачило его тогдашнее поведение в загоне — тем более это казалось странным теперь, когда я увидела, что грубые края полотняных бинтов стерли кожу чуть ли не до ссадин. Повязку я снимала очень осторожно, но под ней все было в порядке.
Джейми покосился на меня, потом застенчиво опустил глаза.
— Видите ли… ну, я просто не хотел снимать рубашку при Алеке.
— Вы такой скромник? — сухо спросила я и попросила его поднять и опустить руку, чтобы проверить подвижность сустава.
Он слегка поморщился от усилия, но на мою реплику тотчас улыбнулся.
— Если бы так, то я вряд ли сидел бы в вашей комнате полуголый, верно? Нет, это из-за рубцов у меня на спине.
Заметив мое удивление, он начал объяснять:
— Алек знает, кто я такой, то есть он знает, что меня пороли, но рубцов он не видел. Но знать о чем-то и видеть собственными глазами — разные вещи.
Отведя взгляд в сторону, он осторожно дотронулся до больного плеча. Хмуро уставился в пол.
— Это, как бы вам сказать… может, вам непонятно, что я хочу сказать. Ну, предположим, вы знаете, что какой-то человек пострадал, это просто одна из тех вещей, которые вы о нем знаете, и это не играет роли в ваших отношениях. Алеку известно, что меня пороли, так же как ему известно, что у меня рыжие волосы, и это не влияет на его отношение ко мне. Но если вы увидите собственными глазами… — Он запнулся, подыскивая нужные слова. — Это… нечто личное, может быть, так следует назвать. Я считаю… если бы он увидел рубцы, то уже не мог бы смотреть на меня и не думать о моей спине. И я понимал бы, что он о ней всегда думает, и сам все время вспоминал бы, и…
Он пожал плечами и умолк.
— Ну вот, — заговорил он снова. — Глупо все это объяснять, верно? Просто я очень уж чувствителен к таким вещам. В конце концов, сам-то я этого не видел, может, оно выглядит совсем не так ужасно, как мне кажется.
— А вы не возражали бы, если бы я осмотрела вашу спину?
— Нет, не возражал бы. — Он даже как будто немного удивился и несколько секунд молчал, обдумывая это. — Наверное, потому, что вы как-то умеете дать понять… короче, вы сочувствуете мне, но не жалеете меня, и я это понимаю.
Он сидел терпеливо и неподвижно, пока я крутилась возле него, осматривая спину. Не знаю, насколько скверным он считал это сам, но это было достаточно скверно. Даже при свете свечей, даже после того, как я бегло видела его рубцы однажды, я все равно ужасалась. Впрочем, раньше я видела лишь одно плечо. Рубцы же покрывали всю спину от плеч до пояса. Многие из них побелели и превратились в тонкие светлые полоски, но были и такие, которые образовали как бы утолщенные белые клинья, пересекавшие мускулы. С некоторым сожалением я подумала, что в свое время у Джейми была необычайно красивая спина. Кожа светлая и свежая, линии костей и мышц мощные и гармоничные даже теперь, плечи широкие, прямые, а позвоночник — словно гибкий глубокий желоб между округлыми колоннами мышц.
Джейми был прав. Глядя на эти чудовищные следы насилия, нельзя было не представлять себе действие, которое их оставило. Я старалась не думать о том, что эти вот мускулистые руки были вытянуты, распластаны и связаны, медно-рыжая голова поникла в агонии, прижатая к столбу, но рубцы, на которые я сейчас смотрела, невольно вызывали в воображении ужасные картины. Кричал ли он, когда они делали это? Я прогнала такую мысль немедленно. Я слышала рассказы, доходившие до нас из послевоенной Германии, о мучениях куда более страшных, но он был прав: слышать — совсем не то, что видеть.
Я невольно стала дотрагиваться до рубцов, как бы пытаясь своими прикосновениями стереть отметины. Джейми глубоко вдыхал, но не двигался, когда я трогала самые страшные шрамы, один за другим, будто бы показывая ему то, чего он сам не мог увидеть. Наконец я положила руки ему на плечи и замерла в молчании, ища слова.
Он накрыл мою руку своей и легонько сжал ее, давая мне почувствовать тем самым, что понимает, о чем я молчу, не находя слов.
— С другими случались вещи и похуже, — произнес он тихо и будто снял злые чары. — Она вроде бы заживает, — продолжал он, пытаясь разглядеть рану на плече. — Почти совсем не болит.
— Это хорошо, — согласилась я, откашлявшись, чтобы устранить некое препятствие в горле. — Заживает отлично, корочка сухая, никакого нагноения. Держите рану в чистоте и в ближайшие дни старайтесь по возможности не напрягать руку.
Я похлопала его по здоровому плечу в знак того, что отпускаю с миром. Он надел рубашку без моей помощи, заправив длинный подол в килт.
Был один неловкий момент, когда он задержался у выхода, кажется, собираясь что-то сказать на прощание. Наконец просто пригласил завтра прийти в конюшню посмотреть новорожденного жеребенка. Я пообещала, что приду, и мы в один голос пожелали друг другу спокойной ночи. Засмеялись и кивнули, когда я закрывала дверь. Я сразу легла в постель, еще не совсем протрезвевшая, и видела какие-то несусветные сны, которые утром не могла вспомнить.
На следующий день с утра я долго принимала пациентов, потом обшарила кладовую в поисках целебных трав для пополнения моей аптеки, записала — соблюдая правила — подробности сегодняшнего приема в черную книгу Дэви Битона и только после этого покинула свой тесный кабинет в жажде свежего воздуха и свободных телодвижений.
Вокруг никого не было, и я воспользовалась возможностью осмотреть верхние помещения замка; я заглядывала в пустующие комнаты, поднимаясь по винтовым лестницам, и составляла в уме план замка. План, по правде говоря, получался весьма беспорядочный. Столько пристроек и пристроечек появилось с течением лет, что невозможно было определить, каким был первоначальный замысел постройки. Вот в этом зале, например, находился альков, к которому вела особая лестница, но который был слишком мал, чтобы считаться самостоятельной комнатой.
Альков был частично скрыт занавеской из полосатого полотна; я бы миновала его, не задерживаясь, если бы мое внимание не привлекло нечто белое, мелькнувшее из-под занавески. Я остановилась и заглянула внутрь — узнать, что там такое. «Такое» оказалось белым рукавом рубашки Джейми, прижавшего к себе девушку и целующего ее. Девушка сидела у него на коленях, и ее золотистые волосы отражали проникший за занавеску солнечный луч, словно спинка форели в ручье в утренний час.
Я замерла, не зная, как себя повести. У меня не было ни малейшего желания подглядывать за ними, но я опасалась, что мои шаги по каменным плитам пола привлекут их внимание. Пока я медлила, Джейми расслабил объятие и поднял голову. Наши глаза встретились; узнав меня, он сразу успокоился, и вспыхнувшее было на лице выражение тревоги исчезло. Приподняв брови и чуть заметно пожав плечами, он усадил девушку поудобнее у себя на коленях и продолжил свое занятие. Я отступила и на цыпочках удалилась прочь. Это не мое дело. Однако я полагала, что и Колум, и отец девицы сочтут подобного «принца-консорта» весьма нежелательным. Если парочка не станет выбирать менее опасные места для встреч, то как бы не пришлось Джейми принять еще раз побои уже на свой собственный счет.