Михаил Барщевский Вокруг меня
Авторы
Олег Борисович Лебедев родился в семье писателя и балерины. Писательские дома отдыха в Малеевке, в Юрмале, в Крыму были его естественной средой обитания в школьные и студенческие годы, равно как, разумеется, и 7-я английская спецшкола рядом с домом на «Аэропорте». Домом, само собой, тоже писательским.
Олег был всеобщим любимцем. И объяснялось это двумя, казалось, взаимоисключающими причинами. Первая — его отец многие годы возглавлял Московское отделение Союза писателей СССР. А это означало, что от него, отца, зависело и распределение путевок, и загранкомандировки, и издание книг, и еще многое иное, определяющее качество жизни коллег-писателей.
Писатели же в большинстве своем старались «сбиваться в стаи», как пел Окуджава (правда, про дураков), жить, лечиться и одеваться в одних и тех же местах. Советская власть им всячески в том способствовала — благо контролировать и направлять так было удобнее, Коммунисты понимали, что только идеологический фундамент позволяет крепко стоять на ногах тоталитарному режиму, и задача удержать от развала любое общество, за исключением демократического, без идеологической обработки масс невыполнима. (Другое дело, что и демократическое общество без собственной идеологии организовано быть не может.) Но понимать все это Олег стал много позже. А тогда папино положение предопределяло почтительное отношение к Спирину-младшему родителей однокашников и дворовых приятелей, а отсюда — и их самих.
Вторая причина «любимости» Олега заключалась в нем самом. Олег был добрым, интеллигентным мальчиком, весьма начитанным и расположенным помогать другим людям. Он не умел постоять за себя, что каким-то образом всегда приводило к тому, что те, кто были рядом, брали его под свою опеку и защиту.
А как мы любим тех, кто от нас зависит, кому мы помогаем, чьи благодарные глаза обращены к нам при каждой встрече!
Правда, любили все Олега под другой фамилией.
Олег стал Лебедевым, опубликовав первый рассказ. И произошло это в студенческие годы. А вообще-то от рождения он Спирин, По отцу. И любили Олега как Спирина. Но папа, выполняя волю партии и правительства, выступил общественным обвинителем на процессе Синявского и Даниэля, потом подписал все «нужные» письма по поводу Солженицына и по поводу Сахарова и по всем остальным поводам. Так что в институтской среде, пусть даже и Литературного института имени Горького, фамилия Спирин звучала почти одиозно. Сменить фамилию Олег не мог, да и не хотел, искренне любя отца и прекрасно понимая, что делал тот все и для него, Олега, в том числе, а возможно, и в первую очередь.
Когда зашла речь о публикации рассказа, Олег искренне удивился.
Отец позвал его к себе в кабинет, святое место в пятикомнатной квартире, куда Олегу, уже взрослому, вход без дозволения был закрыт. Суть разговора, а точнее, монолога отца, изредка перебиваемого олеговыми «понимаю» и «разумеется», сводилась к следующему: «Со временем ты сам все поймешь, когда столкнешься с реальной жизнью. Я делал все для вас с мамой. Кто-то скажет, что я служил. Кто-то — что прислуживал. А я просто честно делал свое дело. Не я — был бы другой. Но завистники и недоброжелатели сделали из меня жупел.
Воспользуйся тем, что в моей жизни было благом, и отбрось негатив. Я не только не обижусь, я настаиваю на этом. Иначе зачем все было?!
Рассказ публикуй под псевдонимом. Сделай нам с мамой приятное, возьми псевдоним „Лебедев“.
Почему „Лебедев“, Олег не спросил. Понял сам. Мама начинала балериной. В Большом успела станцевать только партию одного из маленьких лебедей. Отец ее увидел, через неделю сделал предложение, и еще через месяц они поженились. Не прошло и года, как родился Олег. Папа настоял, чтобы мама бросила сцену, Для папиного художественного сознания псевдоним „Лебедев“ был единственно возможным.
Наверное, не надо подробно описывать, какие чувства испытал Олег Когда в дни ГКЧП по всем каналам пустили „Лебединое озеро“?! Какие ассоциации у него родились?… Уходил старый мир, мир его отца, а он со своим псевдонимом, который уже стал роднее фамилии, должен был выживать в новом, ожидаемом и пугающем одновременно. Но каждый раз, видя свое имя — Олег Лебедев — на обложке новой книги или на журнальной полосе, он невольно вспоминал и разговор с отцом, и то, как папа доживал свои дни, оторвав от сына фамильное клеймо, и танец маленьких лебедей, стоивший в итоге маме сцены Большого, и первый день ГКЧП. Однако возвращаться к родовой фамилии было уже поздно. Новомодное для России слово „брэнд“ в полной мере относилось к имени „Олег Лебедев“. И с этим приходилось считаться даже в большей мере, чем со вкусом издателей и тем более читателей.
Известность Олег приобрел как детективщик. Литературой он сам это не считал, называл „чтивом“, но деньги зарабатывал очень хорошие, славу имел повсеместную, с властью нигде и никак не пересекался. Более того, с середины 90-х его сквозным героем стал ветеран КГБ, причем из подразделения внешней разведки, вполне порядочный и раскрывавший преступления, которые милиции оказывались не по зубам. Так что после 2000 года, в силу понятных причин, стал Олег почитаемым и на государственном уровне. По крайней мере два раза в год на банкеты в Кремль его приглашали. А большего от власам ему было и не надо. Да и без этого мог бы обойтись. Но все равно приятно. Отец бы гордился…
Его основной издатель после реализации Кремлем операции „Преемник“ пошутил, что либо Ельцин советовался с Олегом и тот совет дал небескорыстный, либо у Олега дар художественного предвидения.
Словом, Олег был доволен жизнью, собою в ней и никаких неприятностей от нее не ждал.
Олег Михайлович Лебедев родился в семье юрисконсульта и школьной учительницы. Поскольку деда Олега по отцовской линии в 1937-м расстреляли как врага народа, Михаил Лебедев до XX съезда КПСС жил с клеймом „сын врага народа“ и многие двери были для него закрыты наглухо. Он окончил юридический вуз, однако адвокатом стать не мог.
Устроился на работу юрисконсультом. То есть юристом на предприятии. Зарплата небольшая, а совместительство разрешалось только еще в одном месте. Всего получалось 180 рублей. Плюс 110 — зарплата жены, учителя литературы. Понятно, что семья жила небогато.
Хотя на самом деле в те времена большее значение имело не то, сколько люди зарабатывали, а то, что могли купить. Вернее — достать. А отец Олега с самого начала 60-х перешел на место юрисконсульта же, но в большой гастроном, и потому дефицита в продуктах семья не испытывала, К тому же как раз тогда сложилась уникальная система „натурального обмена за деньги“. Классики марксизма-ленинизма такой формы экономического устройства общества не предвидели, и потому партийные руководители страны победившего социализма не знали, что со всем этим делать. Суть экономической проблемы в ее бытовом выражении сводилась к тому, что за деньги можно было купить почти все, но только по блату, Натуральный обмен шел не продуктами и товарами, а связями. Отец Олега доставал приятелям нужные продукты, а те — театральные билеты, книги, плитку, мохер и далее „по списку“, в зависимости от того, кто где работал. С этой точки зрения мама Олега оказалась человеком абсолютно бесполезным. Уж лучше бы она была участковым врачом…
Чего Олег был лишен полностью, так это заграничных вещей. Его семья обреталась в том слое общества, представители которого в загранкомандировки не ездили. Ни джинсов, ни жвачки, ни пластинок с модными западными шлягерами ни в детстве, ни в юности у Олега не было. Но он от этого не страдал.
С детства его мысли занимали книги. Тут мамина профессия оказалась кстати. Она умело формировала вкус сына, советуя, что и в какой последовательности читать.
В восьмом классе Олег начал писать. Когда количество сочиненных им рассказов достигло пяти, мама решила показать произведения сына своим вузовским педагогам, профессорам старой школы, почитавшим русский язык как святыню, а литературу — величиной абсолютной.
Диагноз консилиума был единодушным — перо у мальчика есть, чувство языка тоже, но пишет от ума, реальной жизни не знает, да и с психологией героев плоховато. Словом — примитивный реализм. „Ну, хорошо, что не социалистический“, — подумала мама и передала все ей сказанное Олегу. Реакция сына, особенно с учетом его возраста, родителей удивила. Олег решил, что профессию выберет такую, чтобы побольше общаться с людьми, узнать жизнь в самых острых проявлениях. И что только после тридцати начнет писать по-настоящему. А до тех пор — ни строчки!
Что за профессия? Юрист! Отец был рад. Будет Олег писать, не будет — это его волновало мало. Но то, что Олег пойдет по его стопам, возможно, реализует его мечту и станет адвокатом — окрыляло. Пугало единственное — не увлечет ли сына „следственная романтика“, но на прямой вопрос отца (было это уже в десятом классе), не хочет ли Олег стать следователем, тот, усмехнувшись, ответил: „Я надеялся, что та, батя, лучшего мнения о моих интеллектуальных способностях“.
Сейчас Олег работал судьей. Более десяти лет слушал уголовные дела в Московском городском суде, что было средним по темпам карьерным ростом для того, кто начинал в районном суде. Делание карьеры Олег целью жизни не полагал, с властью не заигрывал, но и не ссорился. Адвокатом так и не стал.
Ближе к окончанию института отец начал поддавливать на Олега, уговаривая идти в адвокатуру. Но Олег, долго увиливая от прямого ответа, говоря, что его без блата все равно не примут, что он не оратор, что не хочет работать в сфере обслуживания, однажды сорвался и жестко заявил, что мечты родителей не есть путеводные звезды детей. В адвокаты он не пойдет, потому что вести дела о разделе кастрюль и постельного белья при разводе ему неинтересно, а защищать по уголовным делам и получать за это деньги, заведомо зная, что обвинительный приговор гарантирован всей мощью советской системы, считает мошенничеством.
Услышав такое, отец сник и больше к теме адвокатской стези не возвращался.
Сегодня Олег понимал, что был не прав. Проработав судьей больше двадцати лет, он проникся к адвокатам, не ко всем, разумеется, а к настоящим, профессиональным, огромным уважением, а уж тех, кто в советские времена вел уголовные дела и действительно пытался защищать подсудимых, полагал подвижниками. Но все равно это точно не его профессия.
Работа судьей повлияла на характер Олега. Он привык к тому, что от него зависят судьбы, а раньше, до введения моратория на смертную казнь, и жизни людей. Это была власть. Власть подлинная, а не та, которую получает на время чиновник, даже министр. Власть, сравнимая с властью кардиохирурга. Но там все зависит от умения, а у него — от мнения. От настроения.
Олег выработал в себе навыки, позволявшие отключаться от внешнего мира, от эмоций, связанных с домом, ситуацией в стране, обнаглевшими соседями или служакой председателем суда. В процессе он был спокоен и сосредоточен. Единственное, что выводило Олега из равновесия, — непрофессионализм прокуроров и адвокатов. При этом Олег всегда напоминал себе, что потерпевший и подсудимый не могут отвечать за их дурь.
Среди коллег Олег особой любовью не пользовался. И понятно отчего. Он не искал ничьего расположения, что раздражало. Был, бесспорно, самым грамотным юристом на той ступеньке судейской карьеры, на которой находился в тот или иной отрезок времени, писал много статей в юридические журналы и издал две книги — по теории доказательств и по тактике допроса свидетелей. Кто-то считал его выскочкой, кто-то скрытным и некомпанейским. Словом, признавая его превосходство как юриста, коллеги компенсировали свои комплексы неполноценности, приписывая Олегу человеческие недостатки, которыми тот не обладал. Доказывать же, что он — хороший, Олег считал делом постыдным и неразумным в принципе.
О литературном творчестве Олег забыл. Некогда. Да и страшно осрамиться. Ежедневно видя непрофессионалов, самому выглядеть таким же, да еще при том количестве „доброжелателей“, которых он имел, не хотелось.
Однако случилось так, что судебно-правовая реформа, происходившая в России, как всегда, по принципу „шаг вперед — два шага назад“, резко поменяла устоявшийся жизненный график судьи Олега Лебедева. Был учрежден суд присяжных.
Олег с завистью к зарубежным коллегам смотрел американские фильмы с судебными сюжетами или сценами, Сидит за высоким столом надменно-снисходительный, абсолютно уважаемый судья, „курит бамбук“, пока тяжущиеся стороны соревнуются пред очами присяжных, а он, судья, знай себе следит за одним — соблюдением правил игры. Самому Олегу всегда приходилось принимать то сторону обвинения, то сторону защиты. И это абсолютно не зависело от симпатии или антипатии к подсудимому. Если он видел, что прокурор „плавает“, что следствие проведено с дырами, а адвокат — молодец, Олег вставал на сторону обвинения. Не в смысле вынесения обвинительного приговора. Просто старался укрепить аргументы обвинения, выявить противоречия и слабые места в защите и так уравновесить шансы сторон перед ним, судьей. Реже бывало наоборот — адвокат „отрабатывал гонорар“, думал только о том, как произвести хорошее впечатление на родственников подзащитного. В результате срабатывало правило — если адвокат работал на публику, то на суд, на судебное решение его действия производили нулевой эффект, если не отрицательный. (У судей была шутка: „Три года тюрьмы за преступление, плюс год за адвоката, итого — по совокупности четыре года“,) Тогда Олег играл за адвоката, трепал прокурора и свирепствовал со свидетелями-милиционерами, которые врали, не стесняясь, лишь бы засадить избранную ими жертву, отнюдь не всегда повинную. В таких случаях, раздолбав обвинение, Олег возвращал дело для дополнительного расследования, поскольку запрет на вынесение оправдательных приговоров даже он — независимый и непокорный судья Олег Лебедев — нарушать не смел.
Суд присяжных полностью изменил ситуацию. Теперь Олег действительно оказался в положении, когда не только должен был, но и реально мог встать над схваткой. Не он в ответе, если присяжные скажут: „Не виновен“. Судья просто оформит их вердикт оправдательным приговором. А если „виновен“, то либо действительно виновен, либо пусть адвокатов толковых нанимают.
Но суть была даже не в этом. А в том, что если раньше Олег изучал дело от корки до корки, выписывал противоречия, анализировал доказательства и работать начинал задолго до процесса, то теперь от этой кабалы он был избавлен. Теперь пусть прокурор с адвокатом парятся, присяжные — слушают, а он… А что он? Он будет, как его американские коллеги, „курить бамбук“ и следить, чтобы все было по-честному. Теперь он получал одно из ненадоедающих удовольствий — смотреть, как работают другие.
Но каждая медаль имеет две стороны. Олег не просто привык вкалывать, он совсем не умел жить в ситуации нецейтнота. Теперь же метался, как зверь в клетке, не зная, чем себя занять. Не телевизор же смотреть!
И вот в одну из суббот Олег сел за компьютер и написал детективный рассказик, почти полностью основанный на реальных событиях.
Герой рассказа, районный судья, понимает, что подсунутый ментами обвиняемый, как говорится, с преступником рядом не стоял, и сам начинает расследование, Разумеется, он находит преступника и с чувством выполненного долга отправляет за решетку.
Второй рассказ Олег написал в воскресенье.
Плотину прорвало. Через полгода издательство „Страна“, одно из самых крупных в России, опубликовало первый детективный роман Олега Лебедева, чей главный герой — судья, борется за справедливость с халтурщиками-следователями, прокурорами и адвокатами. А через месяц вышел второй роман, с тем же героем и о том же, но с еще круче замешенным сюжетом.
Издательство не печатало первый роман, пока Олег не сдал рукопись второго. Не было смысла вкладывать деньги в раскрутку неизвестного имени ради одной книжки. Издательство обрело нового Автора, своего, эксклюзивного. У конкурентов были Донцова, Маринина, Толстая, Абдуллаев и… другой Олег Лебедев. А у них — свой Олег Лебедев. Для успеха требовался скандал. А ситуация скандал гарантировала. Особую пикантность ей придавало то, что издатели, конечно, знали, что на рынке уже есть писатель Олег Лебедев, а вновь испеченный детективщик, судья Олег Лебедев, естественно, не ведал. „Естественно“, потому что детективы не читал, тем более современные.
Издатели были грамотными бизнесменами, молодыми акулами дикого российского капитализма. Зачем раскручивать новый бренд, когда можно использовать готовый? Тот, в создание которого деньги вкладывали другие. Понятно, что гонорар, предложенный Лебедеву-судье, был мизерным, а цена на обе его книги была даже чуть большей, чем конкуренты ставили на издания Лебедева-писателя. Маржа получалась предостаточной. Да и выпуск книг „нового Лебедева“ рассчитали точно — через месяц после появления на прилавках последней книги „Лебедева старого“. Ясно, что читателя о разнице между Лебедевыми не оповестили.
Продукцию „Страны“ смели с прилавков моментально, пришлось допечатывать тираж.
Подросток-сын книжного обозревателя „Известий“, большой знаток жанра, подсказал своему родителю обратить внимание на то, что у писателя Олега Лебедева появился новый герой. Не чекист, а судья. Журналист, узрев в этом политическую интригу, стал разбираться, в чем дело, позвонил известному ему Олегу Лебедеву и услышал отборный мат.
Цветисто разукрашенная речь интеллигентнейшего Олега Борисовича Лебедева сводилась к простой мысли — „Украли!“, Собственно, мыслью это назвать было нельзя, это был крик тонкой израненной души художника, на чей материальный достаток гнусно покусились нехорошие тати.
Журналист напечатал статью, в коей изложил суть произошедшего, а также объявил, что „настоящий Лебедев“ пойдет судом на лже-Олега.