Глеб в Бога не верил. То есть допускал, что есть какая-то сверхсила, сверхразум. Теория Дарвина его не устраивала хотя бы в силу оскорбительности лично для него. На философском уровне он исходил из того, что Бога, о котором говорят все религии, быть не может. Иначе, почему те, кто в него верят, живут так жутко? Он, благополучный, в Бога не верил. А обиженные Богом почему-то верили.
— Ну хорошо. Скажи мне, Оля, а почему ты начала работать?
— Я — не Оля. Я Катя. Но если хотите, можете называть меня Олей.
Глеб рассмеялся. То, что он ошибся и эту девчонку звали совсем не так, как его дочь; что он обманулся; что он самоуверенный болван, — все это подняло настроение. Глеб впервые за полчаса испытал к девочке что-то схожее с симпатией.
— Ну, хорошо, скажи мне, Катя, почему ты пошла на улицу?
— Надоело просить у мамы деньги на сигареты!
Глеб ожидал любого ответа, кроме этого. Не исключал и варианта — „Не твое дело“. В любом случае он должен был прозвучать с вызовом. Наверное, самый ожидаемый, самый стандартный, как ему казалось, ответ мог быть: „Все из-за приватизации“. Глеб улыбнулся, У политиков, журналистов и деловых людей всегда и во всем был виноват Чубайс. Не собственная глупость или неудачливость. А шлюшка оказалась честнее, сказала правду.
— Мама знает, чем ты занимаешься?
— Знает — не знает! Давайте к делу перейдем. Мне работать надо.
— Хорошо, ты только ответь.
— Думаю, что не знает. Хотя, может, и догадывается. Ну, так что делать-то будем?
— Давай ничего не будем. Просто поговорим.
— Нет, разговорами я денег не заработаю, а время потрачу.
— Хорошо. Что там, в ассортименте, самое дешевое?
— Минет. Но я вам советую минет с ласками. Это — триста.
— Давай так, я тебе дам двести, как за обычный минет, но делать мы его не будем. Просто поговорим.
Она посмотрела на Глеба с некоторым удивлением. Но только некоторым. „Наверное, считает меня импотентом“, — подумал Глеб.
— Как скажете. Только, пожалуйста, дайте деньги сейчас.
— Да я не убегу.
— Понимаю. Но так принято. Считайте, что такая примета у меня. Вам это должно быть понятно.
— А почему ты считаешь, что для меня важны приметы?
Глеб искренне удивился. Он действительно был суеверен. Во всяком случае, идя на важные переговоры, всегда надевал одни и те же „счастливые“ запонки, входил в комнату, где должна состояться ответственная встреча, с правой ноги…
— Вы — богатый. А богатые всегда боятся, что что-нибудь случится.
— Ну, ладно. Получи, коли ты такая умная, — сдался Глеб и полез за портмоне.
С раздражением обнаружил, что сотенных нет. Достал пятисотрублевку и, держа ее в руках, сказал:
— У меня мельче нет. Давай так, когда мы с тобой отсюда поедем, я разменяю и отдам.
— Хорошо. Только пускай деньги будут у меня. — В голосе Кати прозвучали жесткие нотки.
— Пускай. Я тебе доверяю, — согласился Глеб.
— Так что вы хотели узнать еще?
Глеб задавал вопросы. Она отвечала. Подробно. Без эмоций.
Глеб узнал, что Катя москвичка. Это его удивило: он всегда считал, что придорожные московские проститутки — либо с Украины, либо из Белоруссии.
Оказалось, что Катю и били несколько раз, и насиловали. Не так давно четыре здоровых „лба“ затащили в машину. Она сопротивлялась, кричала. Но никто из прохожих глазом не моргнул. Проходили, отводя взгляд в сторону. Только алкаш, хихикая, крикнул от пивного ларька: „И за меня ее трахните, хлопцы“.
„Лбы“ отвезли Катю на пустырь, долго насиловали, тушили об нее сигареты. Катя показала две круглые ранки на правом плече.
Больше всего Глеба поразило то, как спокойно и даже отрешенно Катя сказала: „Не понимаю, как можно так обращаться с женщиной. Она ведь слабее. Она — будущая мать“.
Катя рассказывала Глебу о том, что чистый средний заработок за день — рублей шестьсот. Платить приходится и милиции, и бандитам. Катя видела между ними разницу. Бандиты, во-первых, брали точно по таксе — тысячу рублей в месяц. Во-вторых, они хоть как-то, но защищали. Например, тех четырех „лбов“ они словили, побили и отобрали все деньги, что нашли. Половину отдали Кате.
А милиция вела себя некорректно. Катя так и сказала — „некорректно“. У москвичек, поскольку они были с паспортом, забирали половину денег, что при них находили, и отпускали. Иногородним много хуже: у них выгребали все деньги, да еще устраивали „субботник“.
Хуже того, метны иногда шли и на прямые подлости — с месяц назад порвали Катин паспорт и сделали ее „невыходной“. Без паспорта выходить на работу опасно — могут использовать как иногороднюю. Слава богу, у нее хорошие отношения с участковым, и всего за два минета он быстро выдал ей справку об утере паспорта, а потом поспособствовал скорому получению самого документа.
Слушая эту часть рассказа, Глеб то вспоминал стихи Маяковского про советский паспорт, то старался сообразить — это у Катюши Масловой из Толстого были проблемы с паспортом или у другой литературной проститутки? Так и не вспомнив, подумал, что давно перестал читать книги.
Спросил Катю, что она читает. Катя удивилась такой смене темы. Но ответила спокойно:
— Александру Маринину.
— А по телевизору любишь смотреть сериал про ментов? — попытался угадать Глеб. Катя кивнула.
Глеб был в шоке. Понять этот народ действительно невозможно. С одной стороны, в реальной жизни менты — злейшие враги, варвары, почти нелюди. А с другой — любимые персонажи.
Катя продолжала рассказывать, что на этой трассе их, девочек, пятьдесят две. Бывают залетные. Но это редкость.
Глеб сразу посчитал, что бандиты имеют за месяц в среднем около двух тысяч долларов, и хмыкнул, Негусто!
Глеб слушал Катю уже не очень внимательно. Размышлял о том, что жизнь — штука сложная и непредсказуемая. Он в том возрасте, когда мужик может в одночасье умереть от инфаркта. Рак вообще косит, не разбирая возраста. Случись с ним что, не окажется ли и его дочь „на трассе“? Не окажется. Полтора миллиона долларов, лежащих в одном из лондонских банков, должны обеспечить Оле спокойную жизнь при любом раскладе. Да и сама она подавала надежды стать деловой сукой. В этом определении для Глеба заключался положительный смысл. Глеб любил таких, они были интересны ему. С ними было приятно во всех отношениях. Если, разумеется, ты не находился в зависимости от них.
Собой как отцом Глеб §ыл доволен. Дочь знала три языка, много ездила по миру, училась на втором курсе Финансовой академии, была хороша собой, что оценивал не только он — отец, но и взрослые мужики, с которыми Ольга уже пару лет тусовалась и на телевидении, и в элитных московских клубах. Глеб не покупал ей успех. Она всего добивалась сама. Правда, не без помощи его денег. Глеб верил в правильность утверждения, что самые надежные инвестиции — инвестиции в собственных детей.
— А где твой отец? — неожиданно для самого себя перебил он Катю.
— Помер.
— Давно?
— Два года назад.
— А кем он был?
— То есть?
— Ну, кто по профессии?
— Он был офицер. Работал в КГБ. А когда КГБ распустили, ну, в начале девяностых, ушел на пенсию, стал пить. Потом инсульт. Наверное, пил слишком много. И умер. Я его не очень помню. Помню только, что часто мать бил. Это когда пил, еще до инсульта.
— А мать кто?
— Продавщица в магазине.
— А ты кем хочешь быть? На улице-то долго не проработаешь.
— Понимаю. Пару лет — не больше. А то сядешь на иглу — и п…!
Катя выругалась, что для Глеба стало неожиданностью. Даже рассказывая про „лбов“-насильников, про ментовской беспредел, она не материлась. А тут выругалась зло, резко. Именно выругалась, а не „вставила матерное слово для придания речи большей эмоциональности“, как выражались деловые суки.
— И кем же ты хочешь стать?
— Прокурором.
Он ожидал услышать что угодно, только не это. В его сознании образ прокурорши ассоциировался с „синим чулком“, с повзрослевшей комсомольской активисткой, с неудавшимся адвокатом.
Глеб прокуроров не любил. Тех, с кем можно было договориться за деньги, презирал. Тех, кто не брал, — не понимал, не видя резона жить в нищете ради принципов. Сам, конечно, осознавал парадоксальность подхода. Однако факт был именно таков — прокуроров он не любил. Имелся и личный мотив: затащить в передачу прокурора намного сложнее, чем представителя любой другой профессии.
— А почему именно прокурором?
— Их менты боятся. Их мой отец боялся. Они знают законы. А еще их защищает мундир.
— Да, но зарабатывают-то они мало. Или ты будешь взятки брать?
— Не буду. Прокурор брать взятки не должен. Он как-никак закон представляет. А что до зарплаты, так мне много не надо. Мне главное, чтобы меня не трогали. Да и посчитаться кое с кем хочется.
— Мстить будешь?
— Не мстить. За меня Бог наказывает. А вот сделать так, чтоб некоторые подонки другим девчонкам жизнь не отравляли, — сделаю.
— И что тебе для этого надо?
— Как что? Прокурором стать.
— Нет, я имею в виду, что надо, чтобы прокурором стать? Как ты этого добиваться-то собираешься?
— А-а, вы об этом. Просто. Накоплю денег, поступлю в коммерческий, и все. А в прокуратуру меня возьмут. Хоть раз папашино прошлое поможет. Я же по анкете — дочь офицера КГБ.
— Ну а деньги как накопишь? Здесь, на улице?
Глеб опять принялся считать: шестьсот рублей в день, двадцать рабочих дней. Хотя нет, у нее может быть и тридцать рабочих дней, КЗОТ тут не действовал. Это — восемнадцать тысяч в месяц. Минус расходы на жизнь — минимум три тысячи. Остается пятнадцать, то есть пятьсот долларов. Итого в год — шесть тысяч. Этого на три курса института хватит…
— Вы что, считаете? — спросила Катя.
— А как ты догадалась? — удивился Глеб.
— Так у вас губы шевелились, — равнодушно-спокойно ответила она.
„Девчонка с головой“, — отметил Глеб. Катя начинала его интересовать. Он не ожидал увидеть в уличной проститутке ни смекалки, ни четких, пусть и наивных, планов на жизнь, ни чистой речи. Глеб легко допускал ее веру в Бога, но веры в честных прокуроров, которые не должны брать взяток, поскольку служат закону, он предполагать не мог.
— Да, считал. Получается, что тебе года полтора придется работать тут.
— Я считала — два. Это если чего не подцеплю и если не убьют.
Последние слова Катя произнесла, будто говорила о насморке. Это спокойствие поразило Глеба. Не мог человек, не должен был, по его мнению, так спокойно говорить о смерти. Тем более когда это реально.
— А что, кого-то из твоих товарок убили?
— Кого?
— Товарок. Ну, подруг, кто на улице работает.
— А-а. Да, двух порезали. По пьянке. Можно я вас спрошу что-то?
— Спроси.
— Почему вы все время говорите „работать на улице“ и ни разу не сказали слово „проститутка“. Презираете?
Глеб растерялся. Как она заметила? Нет, дело не в презрении. Скорее боялся обидеть. Хотя неправда. Он же в машину ее посадил именно для того, чтобы обидеть. Унизить деньгами. Заставить делать то, чего хочется ему. А словом обидеть побоялся.
Глеб почувствовал, что в голове заваривается каша. Похоже, не он ее, а она его смутила.
— Скажи, а ты уйдешь с улицы сразу, как накопишь на институт?
— Да, я перестану быть проституткой сразу, как только накоплю денег на институт, — с вызовом и с ударением на слове „проститутка“ ответила Катя.
Глеб, гордившийся умением веста переговоры, привыкший к тому, что собеседник всегда подчинялся его воле, то есть говорил не только о том, о чем хотел говорить Глеб, но и то, что он хотел услышать, — понял, что этот разговор — не его. Не он заставляет девушку подчиняться, а она загоняет его в тупик.
— Ладно. Поехали, — сказал Глеб и завел машину.
— А вы не хотите дать мне четыреста рублей? Я времени провела с вами больше, чем на трех клиентов потратила бы. Дайте четыреста.
— Нет, — зло отрезал Глеб. — Мы договаривались на двести, двести и получишь.
Глеб тронул машину. Настроение было испорчено всерьез и надолго. Унижен — он. Она, уличная шлюха, сильнее и цельнее, чем он, преуспевающий и богатый телепродюсер. Она знает, чего хочет, и знает, на что готова ради своей цели! А он? Он знает, чего ему надо?
И вдруг Глеб сообразил, что не все потеряно. Еще есть возможность убедиться в собственном превосходстве.
Глеб вырулил на какую-то улицу. Искал магазин. Решил, что отправит Катю разменять пятьсот рублей, и когда она смоется со сдачей, он снова почувствует себя хорошо. Воровка не может быть лучше его. Глеб никогда ни у кого ничего не воровал!
Слева, на противоположной стороне улицы, Глеб увидел супермаркет.
— Иди поменяй деньги. Оставь себе двести, как договаривались, и принеси сдачу. Только быстро, а то я опаздываю.
Катя вышла из машины и быстрым шагом пошла в магазин. Глеб отметил, что пакет она взяла с собой. „Точно, значит, смоется!“ — обрадовался Глеб.
Через две-три минуты Катя вышла из магазина и направилась к машине. Глеб понял, что его надеждам сбыться не суждено. И тут Глеба осенила мысль, которая показалась спасительной.
Глеб вышел из машины, подошел к багажнику и вынул из пластикового пакета одну из десятитысячных пачек. Сунул в карман и опять сел на водительское место.
Катя с удивлением наблюдала за маневром Глеба и даже замедлила шаги. Когда она дошла до машины, Глеб сидел и довольно улыбался.
Катя открыла дверцу и протянула Глебу триста рублей.
— Сядь! — приказал Глеб.
— Зачем?
— Сядь, я сказал.
Катя села в машину и с интересом, но и с опаской посмотрела на Глеба:
— Ты что, из милиции? Так я ничего не сделала.
— Нет, не из милиции. Ты говоришь, что уйдешь с улицы, если у тебя будут деньги на институт. Так?
— Так. А что?
— Вот тебе десять тысяч. Этого достаточно, чтобы заплатить за все пять лет обучения. Но прежде поклянись мне, что ты действительно пойдешь учиться и потом будешь честным прокурором. — Сказав это, Глеб понял, что слова его звучат столь же высокопарно, сколь и наивно.
— А это не чеченские деньги? Настоящие? — вместо клятвы услышал он вопрос Кати.
— Настоящие.
— А вы не наркотиками торгуете?
Глеба в который раз поразила Катина реакция, ход ее мысли. Глеб понимал, что Катя не возьмет деньги, если они с ее точки зрения будут грязными.
— Нет. Я не торгую наркотиками. Я эти деньги выиграл в казино, — соврал Глеб.
— Тогда обещаю. Клянусь!
„Наверное, именно так она представляла себе посланника Божьего“, — не без самоиронии подумал Глеб.
Катя взяла деньги, сунула в пакет и вышла из машины. Потом обернулась и протянула Глебу триста рублей, которые все еще были зажаты в кулаке, державшем пакет.
Глеб ехал на дачу. У него было прекрасное настроение. Все мысли сводились к одной формуле — деньги хорошая штука, при их помощи умный человек всегда найдет способ получить удовольствие. А десять тысяч за заказную передачу — это все равно больше, чем могут срубить его коллеги. И с Сашей он делиться не будет. Потому что Саша — настоящая проститутка!
Конкурс
Ни то, что пресс-секретаря Президента подбирали по конкурсу, ни то, что решили найти нового, удивления у Кузина не вызвало. Рейтинг первого лица шел вниз, умных людей в его окружении становилось все меньше, а подобострастных чиновников — все больше. Даже опытные аппаратчики в связи с надвигающимся окончанием второго срока старались незаметно отползти в сторону, дабы сохранить себя, а точнее, сохранить для себя шанс поработать со следующим Президентом. Серьезные люди понимали, что третий срок не предвидится — это будет совсем неприлично, а вот при удачном проведении операции „Преемник“ — старую-то гвардию в первую очередь и погонят.
„В первую очередь“ не означает сразу, но именно в первую очередь, то есть через год. При условии, что преемник будет. А это и совсем не факт. Второй раз новогоднюю шутку Ельцина проделать было нельзя.
Кроме того, сам факт выбора пресс-секретаря по конкурсу — очень неплохая пиар-акция. Не для населения, разумеется, а для немногочисленной группы интеллигенции, которая, сама порой не сознавая, и формирует мнение этого самого населения.
Кузин считал, что в России только двести человек составляют аудиторию, с которой следует работать политтехнологам. По каналам телевидения и радио из передачи в передачу кочуют человек триста — писателей, политиков, спортсменов, актеров, журналистов, певцов и ученых от гуманитарии. Они-то и промывают мозги электората. Конечно, промывщики уверены, что критикуют власть, что чуть ли не диссидентствуют. А на деле служат то „выпускным клапаном“, то „впускным“ — когда через них вбрасываются посылы, нужные власти для очередного политического зигзага, как бы в ответ на запрос народа. Если отбросить спортсменов и певцов, то оставшимся двумстам „разрешенным к говорению“ идея подбора пресс-секретаря по конкурсу не могла не понравиться.
Кузин подал документы исключительно ради того, чтобы испортить власти праздник, Он представлял, какие удивленные лица будут у деятелей из Администрации Президента, когда они получат бумаги! Кузин — один из самых ярых критиков и Президента, и правящей партии, правительства, режима и т. д. — на конкурсе! Ясно, что его задвинут. А вот тогда появится прекрасный повод для хорошей статьи. Громкой, четкой и — наотмашь! Он покажет читателям, кто победил — очередной питерский выдвиженец, и кто проиграл — Кузин, лауреат всех журналистских премий последних лет, ну и еще кто-нибудь из приличных людей.