Итак, разбирая пристально деяния Севера, можно обнаружить, что он поступал как самый свирепый лев и самая хитрая лиса, а все окружающие уважали и боялись его. Войско же не питало к нему ненависти, поэтому неудивительно, что этот новичок сумел удержать за собой императорскую власть: огромный авторитет защищал Севера от той ненависти, которая могла родиться в народе вследствие его хищений. Сын Севера Антонин также обладал выдающимися качествами, поражавшими народ и привлекавшими к нему солдат, ибо он был приучен к военному делу, не боялся лишений, был неприхотлив в еде и чуждался роскоши; это снискало ему любовь всего войска. Однако его кровожадная жестокость привела к тому, что, перебив большую часть жителей Рима и всех жителей Александрии, не говоря об отдельных лицах, он стал ненавистен всем, ибо наводил ужас даже на своих приближённых, так что погиб от руки одного из центурионов [68] посреди своего войска. Заметим, что подобных покушений, устраиваемых одержимыми такой идеей личностями, государи не могут избежать, ибо на это может отважиться всякий, кто не боится смерти; но такие случаи очень редки и потому менее опасны. Не следует только наносить тяжкие обиды кому-либо из слуг или приближённых, составляющих придворный штат, о чём не подумал Антонин, предавший позорной смерти брата упомянутого центуриона и, несмотря на постоянные угрозы последнего, оставивший его в рядах своих телохранителей. Такой поступок был опасным безрассудством, погубившим Антонина.
Перейдём теперь к Коммоду, которому было нетрудно сохранять за собой власть, принятую iure hereditario от Марка, его отца, для чего ему достаточно было идти по стопам последнего, что не вызвало бы протеста со стороны народа и солдат. Но, обладая свирепым и зверским нравом, который подталкивал его к бесчинствам над народом, Коммод стал заигрывать с войском и идти у него на поводу. В то же время он не заботился о своей репутации, снисходя до самоличного участия в боях с гладиаторами и других низких и недостойных императорского титула поступков, что вызывало презрение солдат. Ненависть с одной стороны и презрение – с другой привели к устройству заговора, и Коммод был убит.
Нам остаётся рассказать о качествах Максимина. Он был человеком воинственным, и после смерти Александра, который, как я говорил выше, отталкивал войско своей изнеженностью, императором был избран Максимин. Правил он недолго, потому что ненависть и презрение к нему вызывали две вещи: во-первых, его низкое происхождение, ибо в своё время он пас овец во Фракии (об этом все знали и относились к нему с большим пренебрежением); и, во-вторых, то, что в начале своего правления он не поторопился отправиться в Рим и принять на себя правление в столице империи, а между тем прославился своей жестокостью, потому что в Риме и во всех прочих местах его префекты [69] чинили многочисленные насилия. Таким образом, Максимин вызвал всеобщее негодование низостью своего рода и всеобщую ненависть вследствие страха перед его жестокостью, так что против него сперва взбунтовалась Африка, затем Сенат и весь римский народ, и в конце концов против него восстала вся Италия. К ней присоединилось его собственное войско, которое осаждало Аквилею и претерпевало большие тяготы; утомлённые жестокостью Коммода и укрепляемые сознанием всеобщей к нему враждебности, солдаты убили его.
Я не стану говорить ни о Гелиогабале, ни о Макрине, ни о Юлиане, которые заслуживали полного презрения и очень быстро погибли; перейду к заключению настоящих рассуждений. Скажу, что современные государи не сталкиваются с такой необходимостью угождать солдатам особенным образом и считаться с ними в делах правления, ибо, хотя о них и не следует забывать, tamen с ними нетрудно справиться, поскольку никто не держит постоянных войск, которые десятилетиями находились бы у кормила власти в столице и в провинциях, как это было в Римской империи. Если в ту пору следовало больше считаться с солдатами, чем с народом, то это потому, что солдаты значили больше, чем народ; теперь для государя, кроме турецкого и египетского султанов, более важно угождать народам, чем солдатам, ибо народы теперь значат больше. Для турецкого султана я делаю исключение, потому что он постоянно окружён двенадцатью тысячами пехотинцев и пятнадцатью тысячами конников, охраняющих покой и безопасность его царства; поэтому турецкий властитель прежде всего должен поддерживать их расположение. Точно так же египетский султан зависит от солдат и должен, невзирая на отношение к нему народа, добиваться их приязни. Заметьте при этом, что власть султана отличается от всех остальных видов власти, она подобна власти римского папы, которую нельзя назвать ни наследственной, ни новой, ибо властителями и преемниками прежнего государя становятся не его сыновья, а человек, получающий власть от уполномоченных на это лиц. И поскольку обычай этот древний, речь не может идти о новой власти, ибо здесь не встречаются присущие ей трудности, ведь если государь и новый, то государственные порядки старые, и они так же пригодны для него, как и для наследного государя.
Вернёмся, однако, к нашей теме. Всякий, кто примет во внимание вышеприведённые рассуждения, убедится, что ненависть и презрение были причиной падения названных императоров, и поймёт, почему, хотя образ действия их и бывал противоположным, некоторые из них царствовали успешно, а другие – неудачно, даже следуя тем же путём. Ведь для Пертинакса и Александра, которые были новыми государями, бесполезно и опасно было подражать Марку, который получил власть iure hereditario , а равным образом для Каракаллы, Коммода и Максимина пагубно было следовать примеру Севера, ибо они не располагали той доблестью, которая требовалась, чтобы идти по его стопам. Новому государю, закладывающему основы своей власти, не нужно подражать деяниям Марка и не следует уподобляться Северу, но от последнего он должен взять то, что требуется для основания государства, а от Марка – всё, что помогает сохранить со славой прочное и уже сложившееся государство.
Глава XX. Полезны ли крепости и многое другое, к чему повседневно прибегают государи
Одни государи, дабы обезопасить своё положение, разоружали подданных; вторые сеяли раздоры в подвластных им землях; третьи вызывали нарочно против себя враждебность. Некоторые пытались привлечь к себе лиц, поначалу для них опасных; иные строили крепости; другие их разрушали и сносили. И хотя обо всех этих вещах нельзя судить определённо, пока не перейдёшь к особенностям тех положений, в которых принимаются подобные решения, я стану говорить о них настолько широко, насколько позволяет сам предмет.
Так, никогда не существовало таких новых государей, которые бы разоружали своих подданных. Напротив, если последние были безоружными, государи всегда вооружали их, ведь в этом случае они составляют твою силу: прежде ненадёжные становятся верными тебе, а прежде верные укрепляются в своей верности и из подданных становятся твоими сторонниками. А так как нельзя вооружить всех, то, отдавая предпочтение одним, ты чувствуешь себя увереннее и с другими. Эта разница в обхождении делает первых обязанными тебе, а вторые находят тебе извинение в том, что подвергающиеся большей опасности и несущие более тяжёлое бремя также и заслуживают большего. Но если ты разоружаешь подданных, это вызывает у них обиду, ибо показывает, что ты сомневаешься в них в силу своей трусости или недоверчивости; и то и другое возбуждает против тебя ненависть. А так как безоружным ты не можешь оставаться, тебе приходится обратиться к наёмному войску, о свойствах которого говорилось выше. Да и будь оно отличным, наёмников не может быть столько, чтобы защитить тебя от влиятельных врагов и ненадёжных подданных. И как я уже говорил, новый государь, только что пришедший к власти, всегда заботился об устройстве армии. История полна тому примеров. Если же государь приобретает новые владения, которые присоединяются к прежним, тогда необходимо разоружить их жителей за исключением тех, кто был на твоей стороне в ходе завоевания. Но и этих необходимо со временем ослабить и изнежить, воспользовавшись подходящими случаями так, чтобы все вооружённые силы твоего государства принадлежали только тебе и были набраны из солдат, которые жили с тобою в твоих старых владениях.
Наши предки, причём из тех, кого считали мудрецами, говаривали, что Пистойю следует удерживать с помощью партий, а Пизу – крепостей, поэтому в подчинённых им городах они сеяли раздор, дабы удобнее властвовать в них. В те времена, когда в Италии сохранялось некоторое равновесие, это могло быть и разумным, но не думаю, чтобы сегодня можно было давать подобные рецепты, ибо я не верю, чтобы раскол приносил когда бы то ни было пользу. Напротив того, когда приближается враг, разделившиеся города сразу становятся его добычей, потому что более слабая партия всегда ищет опоры во внешней силе, а более влиятельная не может перед ней устоять.
Наши предки, причём из тех, кого считали мудрецами, говаривали, что Пистойю следует удерживать с помощью партий, а Пизу – крепостей, поэтому в подчинённых им городах они сеяли раздор, дабы удобнее властвовать в них. В те времена, когда в Италии сохранялось некоторое равновесие, это могло быть и разумным, но не думаю, чтобы сегодня можно было давать подобные рецепты, ибо я не верю, чтобы раскол приносил когда бы то ни было пользу. Напротив того, когда приближается враг, разделившиеся города сразу становятся его добычей, потому что более слабая партия всегда ищет опоры во внешней силе, а более влиятельная не может перед ней устоять.
Венецианцы, побуждаемые, как я полагаю, вышеприведёнными доводами, поддерживали в подвластных им городах вражду между гвельфами и гибеллинами, [70] и хотя они никогда не допускали кровопролитий, tamen не давали названным разногласиям затухать, чтобы граждане, занятые своими распрями, не объединились против своих хозяев. Но это, очевидно, не пошло венецианцам на пользу, ибо когда они потерпели поражение при Вайла, одна из партий тут же подняла голову и отняла у них власть. Таким образом, подобные приёмы указывают на слабость государя, ибо уверенная в себе власть не допустит раскола, который только в мирное время выгоден для удобства обращения с подданными; в случае же войны видна вся обманчивость этого способа.
Государи, без сомнения, обретают величие, преодолевая препятствия и трудности, встающие перед ними, поэтому когда судьба желает возвысить нового государя, который больше зависит от молвы, чем наследный государь, она посылает ему навстречу врагов и заставляет сразиться с ними, чтобы, одолев их, государь мог подняться ещё выше на ступень, подставленную ему его врагами. Многие считают даже, что мудрый государь должен при случае умышленно вызвать по отношению к себе некоторое противодействие, дабы, подавив его, прибавить себе величия.
Государям, et praesertim [71] новым, были более верны и приносили большую пользу те люди, которые поначалу вызывали у них подозрение, по сравнению с теми, кто и раньше был облечён доверием. Правитель Сиены Пандольфо Петруччи чаще использовал у себя на службе лиц, вызывавших сомнение, нежели других. Но из этого нельзя выводить общее правило, ибо всё зависит от определённого положения. Скажу только, что если поначалу враждебные к государю люди нуждаются в поддержке, чтобы сохранить за собой своё место, государь легко может привлечь их на свою сторону, и они тем вернее принуждены будут служить ему, что сознают необходимость исправить своими делами невыгодное мнение, которое сложилось о них раньше. Таким образом они принесут государю больше пользы, чем те, кто уверен в расположении государя и потому станет заботиться о его делах с меньшим рвением.
И поскольку предмет того требует, я не премину напомнить государям, получившим новые владения благодаря помощи изнутри, чтобы они внимательно вникали в причины, заставившие их помощников помогать им. И если речь идёт не о естественной привязанности к новому государю, а о недовольстве прежним, то сохранить их благорасположение будет очень трудно, потому что новому государю невозможно удовлетворить их притязания. Подробно разбирая всё на примерах, извлекаемых из современной и древней истории, причины можно увидеть в том, что новому государю куда легче снискать дружбу людей, довольных прежним положением и потому противодействовавших ему, нежели тех, кто стали его друзьями от досады и помогли ему утвердиться в новых владениях.
Чтобы обезопасить свою страну, государи всегда имели обыкновение строить крепости в качестве тормоза и узды для любого неприятеля, а также надёжного укрытия во время неожиданных нападений. Я нахожу этот обычай похвальным, поскольку он ведётся ab antiquo ; [72] тем не менее в наше время мы были очевидцами того, как мессер Никколо Вителли разрушил две крепости в Читта ди Кастелло, чтобы удержать там власть. Гвидобальдо, [73] герцог Урбинский, вернувшись в свои владения, откуда он был изгнан Чезаре Борджиа, снёс все крепости этой провинции funditus ; [74] он считал, что без них будет труднее изгнать его снова. Подобным образом поступили и Бентивольи, вернувшись в Болонью. [75] Таким образом, крепости могут приносить пользу в зависимости от обстоятельств; при этом, выигрывая в одном, ты теряешь в другом. Об этом можно рассуждать следующим образом. Государь, которого больше страшит собственный народ, чем чужеземцы, должен строить крепости, а тот, кто больше опасается вторжения, а не своего народа, должен обходиться без них. Дому Сфорца больше хлопот причинил и причинит ещё Миланский замок, выстроенный Франческо Сфорца, чем какие бы то ни было беспорядки. Поэтому лучшая крепость – это не быть ненавистным народу, ибо если народ тебя ненавидит, крепости не спасут; ведь если народ возьмётся за оружие, у него не будет недостатка в союзниках извне. В наши дни незаметно было, чтобы крепости принесли пользу какому-либо государю, разве что графине Форли, – после смерти её супруга графа Джироламо крепость помогла ей укрыться от ярости народа, дождаться подкрепления из Милана и вернуть себе власть. Тогда обстоятельства складывались так, что чужеземцы не могли прийти на выручку народу; однако впоследствии, когда на Форли напал Чезаре Борджиа и враждебный графине народ присоединился к нему, ей не помогла и крепость. Поэтому и тогда, и прежде вернее всего для неё было бы избегать народной ненависти, вместо того чтобы уповать на крепость. Подводя итог всему вышесказанному, я могу одобрить и того, кто строит крепости, и того, кто этого не делает, но должен осудить всякого, кто, полагаясь на крепость, не станет заботиться о расположении народа.
Глава XXI. От чего зависит уважение к государю
Ничто не приносит государю такого уважения, как великие походы и необыкновенные поступки. Возьмём Фердинанда Арагонского, ныне здравствующего короля Испании. Можно считать его государем почти новым, ибо из незначительного властителя он стал самым главным и знаменитым королём христиан, и, рассматривая его деяния, вы найдёте их великими и иногда необычайными. В начале своего царствования он вторгся в Гранаду и тем самым заложил основание своего правления. Во-первых, он приступил к этому завоеванию в мирное время, и никто не мог ему помешать; при этом войной были заняты умы баронов Кастилии, которые уже не могли замыслить крамолу. Король же в это время увеличил своё влияние и власть над ними незаметным для баронов способом. Фердинанд мог набрать войско на народные и церковные деньги и в течение этой длинной войны заложить фундамент своей армии, которая впоследствии принесла ему славу. Кроме того, чтобы перейти к ещё более великим предприятиям, он прибег к благочестивой жестокости, под прикрытием той же религии, и изгнал из своих владений марранов, [76] почти лишив их имущества. Трудно подыскать пример столь редкой бесчеловечности. Под тем же предлогом он напал на Африку, совершил поход в Италию, недавно вторгся во Францию, и, таким образом, он всегда вынашивал и совершал великие предприятия, которые держали в напряжении и поражали умы его подданных, ожидавших их исхода. Все эти события следовали одно за другим, так что у людей никогда не оставалось возможности в промежутке замыслить против него что-либо дурное.
Государю очень полезно также проявить себя с необычной стороны в вопросах внутреннего управления, как это делал мессер Бернабо Миланский, [77] – когда кто-либо из граждан совершит из ряда вон выходящий поступок, добрый или дурной, и следует наказать или вознаградить его, причём этот приговор будет на устах у всех. Прежде всего государь должен постараться, чтобы во всех его деяниях молва видела черты человека великого и выдающегося.
Государя ценят также, если он бывает настоящим другом и настоящим врагом, то есть когда он открыто принимает чью-либо сторону в споре двух противников. Это всегда полезнее, чем оставаться нейтральным, ибо если два твоих могущественных соседа вступают в схватку, силы их бывают таковы, что победа каждого из них либо представляет для тебя опасность, либо нет. В любом случае для тебя выгоднее открыть карты и начать честную войну, ибо в первом случае, если ты этого не сделаешь, то станешь добычей победителя на радость и в утешение побеждённому, и тебе нечего рассчитывать на защиту и негде искать пристанища. Ведь победитель не нуждается в сомнительных друзьях, которые не протягивают ему руку в несчастье; проигравший же не приютит тебя, потому что ты не захотел вместе с ним попытать военного счастья.
Антиоха призвали в Грецию этолийцы, чтобы изгнать оттуда римлян. К союзникам Рима, ахейцам, Антиох отправил послов с уговорами не вмешиваться в войну; римляне в свою очередь убеждали ахейцев выступить на их стороне. Решение обсуждалось на совете ахейцев, в котором посланник Антиоха призывал их оставаться нейтральными, на что римский легат возразил: «Quod autem isti dicunt non interponendi vos bello, nihil magis alienum rebus vestris est; sine gratia, sine dignitate, praemium victoris eritis» . [78]