Эрагон тоже поднялся.
— Ты — наш друг, Орик. Король ты или нет, мы с Сапфирой всегда рады поговорить с тобой. И ты прекрасно знаешь, что мы не болтливы, так что тебе не нужно беспокоиться, расскажем ли мы кому-то еще о нашей беседе.
— Да, Эрагон, я это знаю. — И Орик вдруг подмигнул ему. — И знаю, что ты, участвуя, можно сказать, в переустройстве нашего мира, все же сумел избежать паутины интриг, которую вокруг тебя сплели.
— Меня интриги не интересуют. И потом, в данный момент есть дела поважнее, чем какие-то интриги и сплетни.
— Это хорошо, что ты так думаешь. Всадник всегда должен стоять как бы в стороне от мирской суеты, иначе в нужный момент он не сможет принять правильного решения. Я вот раньше даже злился на то, как независимо держатся Всадники, но теперь многое понял и оценил их независимость. Хотя, возможно, всего лишь по весьма эгоистическим причинам.
— Но я вовсе не стараюсь стоять в стороне от обычной жизни, — возразил Эрагон. — Я же дал клятву верности и вам, и Насуаде.
Орик кивнул.
— Это верно. Но и варденам ты принадлежишь не полностью, не являешься их неотъемлемой частью. Как и часть клана Ингеитум, кстати сказать. Но, какова бы ни была причина этого, я бесконечно рад, что мы с тобой друзья и я могу полностью доверять тебе!
Улыбка скользнула по губам Эрагона:
— И я этому рад. Я тоже полностью тебе доверяю.
— В конце концов, мы ведь с тобой названые братья. А братья должны поддерживать друг друга, оберегать друг друга от врагов и предателей.
«Именно так», — подумал Эрагон, но вслух этого не сказал.
— Да, мы с тобой названые братья! — подтвердил он и хлопнул Орика по плечу.
24. Путь познания
В тот же день к вечеру, когда стало ясно, что Империя вряд ли решится атаковать варденов из Драс-Леоны, а в запасе еще было нескольких светлых часов, Эрагон и Сапфира отправились на площадку для фехтования, устроенную рядом с лагерем.
Там Эрагон встретился с Арьей — они теперь упражнялись каждый день — и стал расспрашивать ее о событиях минувшего дня. Но она отвечала кратко, хотя почти весь день провела на совещании с Насуадой и королем Оррином. Затем они вытащили мечи и заняли позиции друг напротив друга, договорившись, что для разнообразия на этот раз воспользуются щитами, чтобы сделать свой поединок максимально приближенным к условиям настоящего боя.
Они кружили по травянистой площадке короткими скользящими шагами, точно танцоры, нащупывая ступнями шероховатости почвы, не опуская глаз и не сводя их друг с друга.
Это была самая любимая для Эрагона часть поединка. Он чувствовал нечто глубоко интимное в этой возможности посмотреть Арье прямо в глаза, не отводя взора и чувствуя, что и она смотрит на него столь же пристально и внимательно. Пожалуй, это даже немного отвлекало Эрагона, и все же он наслаждался ощущением единства, возникавшего между ними в такие мгновения.
Арья нанесла удар первой, и уже через мгновение Эрагон понял, что согнут под каким-то неестественным углом, а клинок эльфийки был прижат к его шее сбоку и довольно болезненно вдавливается в кожу. Эрагон замер, Арья убрала меч и, позволив ему выпрямиться, недовольно заметила:
— Ты слишком небрежен.
— Просто я никак не пойму, как это ты ухитряешься всегда одерживать надо мной верх? — Эрагон был тоже не слишком доволен собой.
— А это потому, — отвечала Арья, делая выпад и стремясь поразить его в правое плечо, так что он был вынужден отпрыгнуть назад и прикрыться щитом, — что у меня более ста лет практики. Странно было бы, если бы я не владела мечом лучше тебя, согласен? Кстати, ты можешь гордиться уже тем, что время от времени все-таки наносишь мне уколы. Мало кто на это способен.
Брисингр просвистел в воздухе, и Эрагон нанес Арье рубящий удар в прикрытое доспехом бедро. Раздался громкий лязг металла о металл, и Арья, с помощью щита отразив удар, ответила весьма хитроумным приемом, угодив острием своего меча в правую руку Эрагона. По всей руке — от плеча до затылка — сразу пробежали леденящие искры боли.
Поморщившись, Эрагон чуть отступил, собираясь с мыслями. Особую сложность в поединке с эльфами представляла свойственная им невероятная скорость движений и сила удара. Они совершали такие прыжки, почти пролетая над землей, на какие не был способен ни один человек. А потому, если Эрагон действительно хотел на время обезопасить себя от выпадов Арьи, то всегда был вынужден отойти от нее шагов на сорок.
Но на этот раз отойти достаточно далеко от нее он не успел: двумя летучими прыжками она нагнала его. Волосы развевались у нее за спиной, как крылья. Эрагон развернулся, когда она была еще в воздухе, и попытался первым нанести удар, но она так ловко отклонилась, что его меч прошел буквально в волоске от нее, так ее и не задев. Затем Арья каким-то незаметным движением поддела краешком своего щита щит Эрагона и попросту отбросила его в сторону. И когда ее противник остался незащищенным, с невероятной скоростью нанесла новый удар. На этот раз ей удалось приставить острие меча ему под подбородок.
Широко расставленные глаза Арьи некоторое время находились совсем близко от лица Эрагона, и в этих глазах было столько дикой жестокости и решимости, что это его смутило, и он не сразу понял, как следует понимать ее внезапную ярость. Впрочем, это дало ему некоторую передышку, когда по лицу Арьи промелькнула неясная тень, и она, опустив меч, отошла от него.
Эрагон потер горло и с упреком сказал.
— Раз уж ты сама так прекрасно владеешь мечом, то почему меня этому не научишь?
Изумрудные глаза Арьи сердито вспыхнули.
— Я как раз изо всех сил пытаюсь это сделать! Но дело не в твоей ловкости, — и она похлопала мечом по правому плечу Эрагона, — а вот в чем. — Она постучала рукоятью меча по его шлему, который звонко загудел. — Я уже просто не знаю, как тебя еще учить. По-моему, только показывая тебе твои же ошибки снова и снова, пока ты не перестанешь их совершать. — И она снова звонко постучала по его шлему. — И я буду это делать, даже если мне придется до смерти тебя измучить.
То, что Арья с таким постоянством одерживает над ним победу за победой, чрезвычайно уязвляло гордость Эрагона. Настолько уязвляло, что он боялся в этом признаться даже Сапфире. К тому же именно это заставляло его сомневаться в том, что он когда-либо сможет победить и Гальбаторикса с Муртагом — особенно если ему не повезет и он будет вынужден сойтись со столь сильными противниками без Сапфиры и не применяя магии.
Отступая от Арьи, Эрагон споткнулся о пень и совсем разозлился.
— Ну? — сказал он сквозь стиснутые зубы. — Продолжай в том же духе, — и немного присел, готовясь к очередной атаке.
Арья посмотрела на него, прищурилась с неожиданной злобой и пожала плечами:
— Вот и отлично.
И они снова бросились друг на друга, испуская воинственные кличи и наполняя все вокруг лязгом мечей. Они сходились и расходились без конца; оба взмокли и покрылись слоем пыли, а у Эрагона к тому же хватало весьма болезненных синяков и царапин. Но они продолжали сражаться с угрюмыми, решительными лицами, и никто из них не просил — и не предлагал — прекратить этот жестокий, мучительный поединок.
Сапфира наблюдала за ними, удобно устроившись на краю поля, где зеленела густая весенняя трава. По большей части свои соображения она держала при себе, чтобы не отвлекать Эрагона. Но время от времени она все-таки делала краткие замечания относительно его техники или техники Арьи, и Эрагон каждый раз находил эти замечания весьма ценными. Он, правда, подозревал, что Сапфира не раз самовольно вмешивалась в ход боя, спасая его от особенно опасных, как ей казалось, ударов. Порой он отчетливо ощущал, что его руки и ноги действуют гораздо быстрее и ловчее, чем следовало, а иногда и опережая его собственные намерения. Когда это происходило, в голове он чувствовал слабое покалывание, и это означало, что Сапфира завладела какой-то частью его сознания и управляет ею.
Наконец он не выдержал и попросил Сапфиру прекратить это:
«Я должен научиться сам противостоять натиску Арьи. Ты же не можешь помогать мне всегда. Мало ли что может случиться».
«Я могу попытаться».
«Я знаю. Я и сам готов всегда тебе помогать. Но пойми, Сапфира: на эту гору я должен взобраться сам!»
Уголки ее губ чуть изогнулись:
«А зачем взбираться самому, если туда можно взлететь? Ты никогда никуда не доберешься до вершины на этих своих коротеньких подпорках, которые вы именуете ногами».
«Доберусь, и ты прекрасно это понимаешь. И потом, летать я могу только с твоей помощью, на твоих крыльях. Зачем мне нечестно завоеванная победа, если она принесет лишь мгновенный и весьма дешевый восторг?»
«Победа — это победа, а мертвый противник — это мертвый противник, как бы ты этого ни хотел».
«Сапфира…» — грозно предупредил он ее.
«Хорошо, маленький брат, я больше не буду».
И, к большому облегчению Эрагона, Сапфира и впрямь его послушалась и перестала ему помогать, позволив решать все задачи самостоятельно, но продолжала зорко следить за каждым его движением.
Рядом с Сапфирой у края поля собрались и эльфы, которым было поручено охранять ее и Эрагона. Заметив их, Эрагон нахмурился: ему было чрезвычайно неприятно, что еще кто-то видит его бесконечные ошибки и поражения. Впрочем, эльфы все равно не согласились бы уйти. Да и кое-что полезное в их присутствии было: прочие любопытствующие старались держаться подальше от поля, где в яростной схватке сходятся Всадник и эльфийка. И не то чтобы Блёдхгарм, этот эльф в волчьей шкуре, делал что-то особенное, чтобы обескуражить тех, кто хотел бы поглазеть на поединок. Обычных зевак достаточно сильно смущало уже само его присутствие.
Чем дольше Эрагон упражнялся в искусстве владения мечом, тем сильней становилось его отчаяние. Он, правда, ухитрился победить в двух поединках. Но, во-первых, с огромным трудом, отчаянно сражаясь, а во-вторых, благодаря скорее удаче, чем умению. На такие увертки он вряд ли решился бы во время настоящего поединка, разве что совершенно плюнув на собственную безопасность. За исключением этих двух, как он считал, случайных побед, Арья продолжала одерживать над ним верх, причем с невероятной легкостью.
Вскоре гнев и отчаяние Эрагона достигли точки кипения, и ему изменило всякое чувство меры. И однажды, вспомнив те, не совсем достойные способы, которые два раза обеспечили ему победу, он поднял правую руку с мечом и приготовился метнуть его в Арью, как метнул бы во врага боевой топор.
И в ту же секунду в его ушах раздался чей-то могучий голос, и это, безусловно, была не Арья, не Сапфира и не кто-то из эльфов. Этот голос явно принадлежал дракону, причем мужского пола. Эрагон попытался прервать эту связь, спешно устанавливая мысленный барьер, ибо полагал, что это голос Торна. Однако громовой голос не умолкал. Он достигал, казалось, самых потаенных уголков его сознания и был подобен грохоту горного обвала. И только тут Эрагон догадался, что с ним говорит Глаэдр.
«Довольно», — сказал золотистый дракон, и Эрагон замер, сделал крошечный шажок вперед, споткнулся и чуть не упал ничком. Он даже на носки поднялся, чтобы удержаться и не метнуть Брисингр в Арью. Однако успел заметить, что и все они — Арья, Сапфира, Блёдхгарм и эльфы — тоже услышали мысленный приказ Глаэдра и сперва притихли, а потом удивленно зашевелились.
По голосу Глаэдра чувствовалось, что душа его, непостижимая и бездонная, по-прежнему истерзана горем. Но впервые после гибели Оромиса во время битвы при Гилиде старый дракон, похоже, испытывал желание с кем-то пообщаться, а не погружаться все глубже и глубже в бездонную пропасть душевных страданий.
«Приветствуем тебя, Глаэдр-элда!» — разом откликнулись Эрагон и Сапфира.
«Как ты поживаешь?..»
«С тобой все в порядке?..»
«А ты?..»
В мысленный разговор с Глаэдром вступили и все остальные — Арья, Блёдхгарм и еще двое эльфов, голоса которых Эрагон определить не сумел. В ушах у него теперь звучала настоящая какофония, созданная этими, перекрывающими друг друга мысленными голосами.
«Довольно, — повторил Глаэдр, и голос его прозвучал устало и раздраженно. — Или вы хотите привлечь к себе нежелательное внимание?»
Все тут же умолкли, ожидая, что золотистый дракон скажет дальше, и Эрагон быстро переглянулся с Арьей.
Глаэдр заговорил не сразу. Он еще несколько минут наблюдал за ними, и его мысленное присутствие тяжело давило на сознание Эрагона, хотя, видимо, и остальным это давалось нелегко.
Затем снова прозвучал звучный повелительный голос старого дракона:
«Вы слишком увлеклись этими упражнениями. Это продолжается слишком долго… А ты, Эрагон, не должен уделять столько времени фехтованию. У тебя есть и более важные дела. Меч в руке Гальбаторикса — это отнюдь не самое страшное, чего тебе следует опасаться: как, впрочем, не следует особенно опасаться и того острого клинка, что у него во рту. А вот тот кинжал, что у него в голове, может быть чрезвычайно опасен. Величайший талант Гальбаторикса заключается в том. что он способен червем заползти в самые глубины, в самые сокровенные уголки твоей души и в итоге подчинить тебя своей воле. Вместо боев с Арьей тебе следовало бы сосредоточиться на умении управлять собственными мыслями. Пока что твои мысли прискорбно недисциплинированны… Или ты все-таки будешь настаивать на этих бесконечных и бессмысленных сражениях?»
Тысяча ответов промелькнула в голове Эрагона. Во-первых. ему приятно было фехтовать с Арьей, несмотря на то что редкие победы давались ему исключительно тяжело. Во-вторых, он и впрямь хотел стать самым лучшим фехтовальщиком среди людей, если уж эльфов ему перещеголять в этом не суждено. Кроме того, он хотел объяснить Глаэдру, что эти упражнения делают его гораздо сдержаннее и укрепляют его тело. Еще много причин он мог бы привести, но попытался подавить в себе это желание. Эрагону не хотелось сейчас до такой степени раскрывать свою душу. Он не видел необходимости нагружать Глаэдра ненужными сведениями, которые лишь утвердили бы старого дракона в том, что ему, Эрагону, не хватает самодисциплины. Но полностью скрыть от Глаэдра эти мысли не удалось, и он почувствовал, что тот слегка разочарован.
И тогда Эрагон выбрал, как ему казалось, самый сильный из всех своих аргументов:
«Если я смогу не допускать Гальбаторикса в свои мысли, то, даже не сумев победить его в бою, мне удастся просто держать его за пределами своего сознания. Однако же в итоге проблему все равно придется решать с помощью меча. И потом, Гальбаторикс — не единственный наш враг, с которым мне, возможно, придется сойтись в поединке. Во-первых, есть еще Муртаг, а во-вторых, кто знает, какие еще твари находятся у Гальбаторикса на службе? Я не смог самостоятельно победить Дурзу, Варога или Муртага — у меня всегда были помощники. Но я не могу вечно полагаться на помощь Арьи, Сапфиры или Блёдхгарма. Я просто обязан лучше владеть клинком, а пока у меня ничего не получается, сколько бы я ни старался».
«Кто такой Варог? — спросил Глаэдр. — Я никогда раньше этого имени не слышал».
И Эрагону пришлось рассказать Глаэдру о взятии Финстера и о том, как они с Арьей убили только что народившегося шейда. Это случилось в тот момент, когда Оромис и Глаэдр в небе над Гилидом встретили свою смерть — разную смерть, но все же настигшую их обоих. Затем Эрагон сообщил Глаэдру, каких успехов с тех пор добились вардены. После гибели своего Всадника Глаэдр настолько ото всего отрешился, что почти ничего не знал об их теперешней жизни. Рассказ этот занял у Эрагона всего несколько минут, и все это время и он, и эльфы стояли на поле без движения, глядя куда-то невидящими глазами, ибо все их внимание было обращено внутрь собственной души, как это происходит всегда при столь быстром обмене воспоминаниями, образами и чувствами.
Последовала еще одна длительная пауза — Глаэдр переваривал услышанное. Когда же он снова заговорил, то в голосе вместе с удовлетворением звучал и легкий оттенок насмешливого удивления:
«Ты слишком честолюбив, если считаешь, что способен и дальше безнаказанно убивать шейдов. Даже самые старые и мудрые Всадники не решились бы в одиночку напасть на шейда. Однако ты уже дважды сходился с ними в поединке, а это, на мой взгляд, ровно в два раза больше, чем для большинства людей вообще возможно. Будь же благодарен судьбе за подобное везение и остановись на этом. Пытаться превзойти шейда в умении драться — все равно что дракону пытаться лететь выше солнца».
«Согласен, — ответил Эрагон, — однако у нас немало таких же сильных врагов, как шейды, а может, и сильнее, а Гальбаторикс может создать еще более могущественных тварей, чтобы погубить нас или хотя бы замедлить наше продвижение к столице. Всех созданных им чудовищ он использует совершенно беспечно, даже не задумываясь о том, какие разрушения и беды они приносят всей Алагейзии».
«Эбритхил, — сказала Арья, — Эрагон прав. Наши враги стали чрезвычайно опасны… Впрочем, ты и сам это прекрасно понимаешь, — прибавила она очень мягко. — Тогда как Эрагон еще во всех отношениях не успел достигнуть нужного уровня мастерства и подготовиться к тому, что ждет нас впереди. Я старалась сделать все, что в моих силах, чтобы его научить, но всякое мастерство, прежде всего, должно зависеть от стремления самого человека, а не от усилий его наставника».
Слова Арьи, сказанные в его защиту, согрели сердце Эрагона. Но Глаэдр отвечать ей не торопился.
«Ты права, — промолвил он наконец, — однако Эрагон не научился и должным образом управлять своими мыслями, чему, безусловно, обязан был научиться в первую очередь. Ни одна из его способностей — как умственных, так и физических — не слишком ценна по отдельности. Эти способности важны лишь все вместе, но все же способности умственные стоят на первом месте. Можно одержать победу, сражаясь и с умелым заклинателем, и с умелым фехтовальщиком, благодаря одной лишь силе собственного ума. Твой разум и твое тело, Эрагон, должны пребывать в равновесии, но когда приходится выбирать, что именно тренировать в первую очередь, то разум, конечно же, предпочтительней. Арья, Блёдхгарм, Йаела — все вы прекрасно знаете, что это именно так. Почему же никто из вас не вменил себе в обязанность продолжить обучение Эрагона в этом направлении?»