— Вернее, не для меня, а для халифа.
— Для халифа? — поразился заключенный.
— Для халифа, — подтвердил начальник, — надо помочь задержать одного бунтовщика. Если сделаешь, тебя помилуют и, кроме того, получишь награду, деньги.
— Как я это сделаю?
— Тебе нужно будет войти в доверие к исмаилитам. Человека, которого мы ищем, зовут Убайдаллах. Они считают его махди, мессией. Ты должен узнать, где он находить и выдать его нам.
— Я согласен, — сказал Имран, — только денег мне не надо.
Сахиб аш-шурта с подозрением посмотрел на заключенного.
— Дело нечистое, — объяснил Имран, — в обмен на мою жизнь и ради своих детей я могу это сделать, но не ради денег.
— Ну что ж, пусть будет так.
Ахмад Башир достал из рукавов халата веревку и пучок шерсти.
— Когда стражник принесет тебе еду, свяжешь его и засунешь ему в рот кляп. Наденешь его платье. Выйдя отсюда, пойдешь по коридору налево и попадешь во внутренний двор, во время обеда там будет стоять мой человек, он тебя проведет через ворота. Вот тебе деньги.
Ахмад Башир протянул ладонь, на которой лежали несколько дирхемов.[20]
— Купишь себе другую одежду, но не покупай новую. На рынке найдешь красильщика, его зовут Бургин, скажешь, что от меня. Все остальные указания получишь у него. Ты все запомнил?
— Да.
— Смотри, ничего не перепутай.
Сахиб аш-шурта, не прощаясь, вышел из камеры.
* * *Имран сделал все в точности. Оказавшись на улице, он быстро переcек маленькую площадь перед зданием тюрьмы и углубился в одну из узеньких улочек, расходившихся лучами от площади. В свое освобождение он поверил только когда купил себе одежду в лавке старьевщика, — мало поношенную джубу[21] серой шерсти и такую же чалму, сразу став одним из многочисленных прохожих. До этого он долго шел, плутая меж высоких глинобитных стен. За свои двадцать пять лет он всего второй раз был в Сиджильмасе. Пшеницу, которую он выращивал на арендованном поле, у него забирал посредник. Он же привозил Имрану из города товары, в которых нуждался сельский житель. Имран знал только, что его пшеница отправляется дальше с торговым караваном не то в Сирию, не то в Йемен. Сборщик налогов, которому он разбил голову мотыгой, был родом не из Сиджильмасы, а из Кайруана. Это спасло семью Имрана от кровной мести. Но, на всякий случай, он отправил их в горы. Имран купил лепешку с жареным мясом и, жадно поедая ее, стал бродить меж торговых рядов, с любопытством деревенского жителя разглядывая горы сырых и обработанных кож, византийские шелковые и шерстяные ткани, пурпурные ткани из овечьей шерсти, различное сукно, стеклянную посуду, металлические изделия, оружие и множество других товаров, привезенных из Аравии, Сирии, Йемена и Индии.
Мастерская красильщика находилась рядом с рынком. Плут-мальчишка, скаля зубы, вызвался проводить его за пол даника.[22]
Дверь мастерской была открыта, хозяин сидел в глубине помещения, что-то объясняя ученикам, которые тщательно растирали краски.
— Я от начальника полиции, — шепнул ему Имран.
— Одну минуту, — сказал Бургин, — я сейчас закончу с этими олухами, присядь пока, — и обращаясь к ученикам: — Я еще раз повторяю, что краски, которые клиент хочет употреблять на бумаге, надо смешивать с настоем аравийской камеди. Если же надо приготовить краски для смазывания деревянных предметов, то их замешивают на яичном желтке, чтобы они были блестящие и не скоро портились. Всякую краску, которую употребляют для окрашивания калыбов[23] для тканей, следует смешивать с кровью, растворенной в воде. Сейчас вы будете делать краситель для волос. Запоминайте хорошенько, я не собираюсь весь день это повторять. Возьмете одну укию[24] хны, две укии листьев индиго и по одной медной окалины, квасцов, каменной соли, один ратль[25] зеленых чернильных орешков и одну укию железной окалины. Все это растолочь и растереть с уксусом. Приступайте.
— Уф-ф, — сказал мастер, — в горле пересохло.
С этими словами он отпил воды прямо из кувшина.
— Прошу, — сказал он Имрану, указывая на дальний угол мастерской. Имран поднялся и пошел за мастером. За пологом оказалась комната с выходом во внутренний дворик.
— Посиди здесь, — сказал Бургин, — я сейчас пошлю за человеком, который будет говорить с тобой.
Имран остался один. Огляделся и, подойдя к дверному проему, выглянул во двор. Две маленькие девочки играли в куклы. Некоторое время Имран с улыбкой глядел на них. Затем вспомнил своих детей и, скривившись от сердечного холода, присел на корточки, продолжая наблюдать за девочками.
— Бог не дает мальчиков, — сказал Бургин.
Имран не заметил, как тот возник за его спиной.
— Не теряй надежды, — поднимаясь, сказал Имран.
Красильщик улыбнулся и спросил:
— У тебя есть дети?
— Есть.
— Да храни их Аллах.
— Да хранит Аллах твоих детей.
В эту минуту Абу-л-Хасан, следуя за мальчишкой посыльным, вошел в мастерскую. Мальчишка исчез за пологом, и тут же оттуда выглянула голова хозяина.
Прошу вас сюда, господин, — пригласил он гостя.
* * *Абу-л-Хасан покинул мастерскую красильщика во второй половине дня и направился в мечеть на молитву салят аль-аср,[26] во время которой он должен был встретиться с начальником полиции. Добравшись до мечети, Абу-л-Хасан обошел ее со всех сторон. На всякий случай. Стены были сложены из обоженного кирпича и покрыты известковой обмазкой, которая местами облупилась и попадала на землю. Сама стена была расчленена пилястрами и укреплена по углам башенными выступами. В нескончаемой длине белых стен и в монотонном чередовании пилястров было что-то неестественное, ему стало не по себе, и Абу-л-Хасан вернулся к входу, прошел через портал и очутился в залитом беспощадным солнечным светом мощеном дворе. Абу-л-Хасан огляделся. По периметру двор окружала открытая арочная галерея. Высокий айван оформлял вход в молитвенный зал. В центре двора находились два низеньких колодца, их украшали прорезанные мраморные базы античных колон. До начала молитвы еще оставалось время, и Абу-л-Хасан решил подняться на минарет. Узкие стертые ступени в толще башни, обвиваясь вокруг глухого центрального столба, привели его на верхнюю площадку, откуда открывался вид на бескрайнюю ровную степь и раскинутые на ней древние кладбища. Сверху здание мечети представляло собой неправильный четырехугольник, а город казался составленным из мелких кубиков.
Абу-л-Хасан шел за махди третий год, начиная с того времени, когда тот, покинув Саламию, возглавил карматские восстания в Сирии и Ираке.
Его деятельность не на шутку встревожила халифа, и он отдал приказ о его задержании. Ответственность за эту операцию была возложена на Абу-л-Хасана, катиба дивана тайной службы. Этот диван подчинялся непосредственно Ал-Аббасу ибн Хасану вазиру халифа ал-Муктафи. Задумавшись, дабир не услышал звука шагов и поэтому вздрогнул от неожиданности, когда, повернув голову, увидел муэдзина.[27] Это был человек лет тридцати с редкой бороденкой. Он постоял, бормоча под нос слова шахада,[28] затем вдруг замер и неожиданно спросил, глядя на Абу-л-Хасана:
— Кто здесь?
Муэдзин был слеп.[29]
Абу-л-Хасан, помедлив, отозвался.
— Что ты здесь делаешь? — строго спросил муэдзин.
— Смотрю, не идет ли махди, — неожиданно для самого себя, ответил Абу-л-Хасан.
Муэдзин провел ладонями по воздуху, пытаясь коснуться собеседника. Черты лица его смягчились.
— Это правда, — спросил он, — что махди восстановит справедливость?
— Так говорят, — уклончиво сказал Абу-л-Хасан.
— Значит, он вернет мне зрение, — блаженно улыбаясь, сказал муэдзин.
— Я не знаю, — осторожно ответил Абу-л-Хасан.
— Должен вернуть. Это же несправедливость, что я рожден слепым. За какие грехи я наказан?
Абу-л-Хасан молчал.
— А ты знаешь, что сказал ибн Исхак?[30]
— Нет.
— Ибн Исхаку рассказал Саур бинт Йазид, со слов некоего знающего человека, что посланник Аллаха с одним из братьев пас ягнят за шатрами, и тут подошли к нему два человека в белых одеждах, в руках они держали золотой таз, полный снега. Они схватили Мухаммада, вынули его сердце, рассекли его, извлекли из него черный сгусток крови и выбросили его. Потом они обмыли сердце этим снегом.
Муэдзин помолчал, а затем сказал, мечтательно улыбаясь:
— Я очень хочу увидеть золотой таз полный белого снега. Наверное, это очень красиво.
— Да, — подтвердил Абу-л-Хасан.
— Махди придет с севера, — сказал муэдзин.
— Почему с севера?
— Я чувствую, — сказал муэдзин, затем добавил, — а теперь уходи, здесь нельзя находиться посторонним.
Спускаясь по ступенькам, Абу-л-Хасан услышал протяжный крик муэдзина, а затем слова азана:[31] «О верующие, придите в дом молений».
* * *У двери сидел человек и, раскачиваясь, что-то напевал. В сгустившихся сумерках еще можно было разглядеть, что это дервиш.
— Эй, сеид,[32] — обратился к нему Имран, — где тут собрание?
Дервиш перестал петь и подозрительно глянул на Имрана:
— Какое ты ищешь собрание, прохожий?
— Я ищу тех, кто ждет седьмого совершенного.
Дервиш поднялся, толкнул дверь и крикнул в темноту сада:
— Эй, Алим.
Появился новый человек, приблизился вплотную к Имрану и спросил, сверля взглядом:
— Кто такой, раньше я тебя не видел?
— Я сегодня из тюрьмы бежал, — объяснил Имран, запинаясь и опуская взгляд, — товарищ мой по камере, много говорил о вас.
— Как его зовут?
— Имени я не знаю, он называл себя рафиком,[33] умер два дня назад.
— А кто ты?
— Меня зовут Имран.
— За что тебя посадили?
— Я убил мутаккабиля. Я родом из деревни Гадрут.
Человек переглянулся с дервишем. Тот кивнул.
— Проходи, — сказал Алим.
Следуя за хозяином, Имран прошел через сад. У дверей дома провожатый остановился и сказал:
— Ты опоздал. Входи и не мешай никому. Сядь, где найдешь место.
Имран согласно кивнул и открыл дверь.
У стены, завешенной белой тканью, стоял оратор, замолчавший при появлении нового человека. На Имрана зашикали, потянули за полы джубы.
— Садись, садись, — послышались голоса. Комната была полна людей. Имран опустился на пол и сел, скрестив ноги.
— Продолжай, просим тебя, — крикнул кто-то.
Человек, стоящий у стены, согласно кивнул, протянул руки к лампадам, стоящим слева и справа от него, сделал руками жесты, словно гладил их (его огромная тень за спиной повторила эти движения) и продолжил:
— …Рассказывают также, что посланник Аллаха — да благословит его Аллах и да приветствует — сказал: «Пользуйтесь индийским алоэ, в нем — семь лекарств». Он также сказал: «Лучшее благовоние — мускус». Он умащал себя алоэ, в которое добавлял камфару. Уважаемые горожане, обращаю ваше внимание на то, что идеальным соотношением частей в благовонии он назвал число семь.
Запомните это число. А вот что сказал Ибн Хишама со слов Вахб Кайсана, которому рассказал Убейд: «Посланник Аллаха проводил в уединении целый месяц каждый год и кормил приходивших к нему бедняков. А когда заканчивалось это месячное уединение, первое, что он делал, выйдя из своего уединения, — приходил к ал-Каабе[34] и совершал обход ее семь раз, прежде чем войти в свой дом».
А теперь хочу напомнить вам, что имеется семь планет: Марс, Юпитер, Сатурн, Венера, Меркурий, Уран и Нептун. Мы знаем семь различных металлов, а именно: золото, серебро, железо, медь, олово, свинец и ртуть… Наконец, в неделе всего семь дней, не шесть, не восемь, а семь… Все это говорит об исключительном значении числа семь. Вот имена пророков от сотворения мира Адам, Нух, Ибрахим, Муса, Иса ибн Масих, Мухаммад и Мухаммад сын Исмаила.[35] Сколько их? Назовите число.
— Семь, семь, — вразнобой сказали несколько голосов.
— Теперь ответьте мне, ради Бога, сколько должно быть имамов?
— Семь, — дружно сказали из зала.
— Шестым имамом, как вы все знаете, был Джафар ас-Садик, да будет доволен им Аллах, значит после его смерти седьмым имамом стал его сын Исмаил. Так ли братья?
Гул одобрения был ему ответом. Но вдруг, чей-то одинокий, но звучный и уверенный голос спросил:
— Скажи, ради Аллаха, каким образом Исмаил, умерший в 145 году[36] от неумеренного потребления вина, мог стать седьмым имамом, в то время как его отец Джафар ас-Садик умер в 148 году,[37] то есть на три года позже своего сына. К тому же Джафар лишил Исмаила права наследования имамат за непотребное поведение.
— Кажется, среди нас шпион, — угрожающе воскликнул оратор, — пусть встанет тот, кто это сказал!
В задних рядах поднялся человек в зеленой чалме и спокойно произнес в ответ:
— Я не шпион братья. Меня зовут ходжа Кахмас, я богослов и так же, как вы желаю познать истину. Пусть докладчик отвечает на наши вопросы не оскорблениями, а убедительными доводами.
— Верно! Правильно говорит, — послышались голоса, — пусть отвечает.
— Ну что же, я отвечу, — сказал оратор, — некоторые люди говорили, что Исмаил действительно умер. Другие говорили, что в действительности он не умер, но было объявлено о его смерти из боязни за него, дабы не замышляли убийство. Для этого утверждения имелись доказательства, в том числе следующие — его брат по матери Мухаммад, будучи еще маленьким, подошел к кровати, на которой лежал Исмаил, поднял покрывало, посмотрел на него и увидел, что тот открыл глаза. Он вернулся к своему отцу испуганный и сказал: «Мой брат жив, мой брат жив!». Отец его сказал: «Таково положение потомков посланника — мир ему — в будущей жизни». Другие люди донесли, что они видели в Басре Исмаила после его смерти, как он, проходя мимо паралитика, благословил его и тот исцелился по воле Аллаха всевышнего.
Вновь раздался голос ходжи Кахмаса:
— Говорили люди, что имам Джафар ас-Садик вел жизнь пассивную и праздную. У него был дом, имение. Он получал отчисления от доходов верующих и пенсию из фонда Хумс.[38] Он жил, окруженный многими одалисками из числа рабынь. Кроме того, однажды к имаму Джафару прибыл посланник от Абу-Муслима, возглавившего тех, кто поднялся на защиту истинной веры, с предложением встать во главе восстания. В письме было написано: «Я уже бросил клич и призвал народ к отвержению правительства Омейядов и к признанию покровительства семьи пророка. Если ты хотел этого, то больше тебе и желать нельзя». Но имам спокойно прочитал это письмо, сжег его на светильнике и попросил беднягу рассказать об этом Абу-Муслиму.
— Все не так, братья! — воскликнул оратор. — Имам вел аскетический образ жизни. Его презрение к деньгам достигало таких размеров, что он никогда не прикасался к ним руками. Путешествуя, он никогда не принимал угощение от хозяев. В отношении Абу-Муслима он сказал: «Ты не из моих людей, и сейчас не мое время».
Человек в зеленой чалме спросил:
— Как случилось, что имам Джафар предал Абу-л-Хаттаба и тот погиб?
— Это ложь, — сказал оратор.
— Расскажи об этом, — послышались голоса.
— Среди приближенных Джафара ас-Садика в самом деле был некий Абу-л-Хаттаб. Имам говорил о нем: «Я боюсь его всегда — стою ли я, сижу ли или лежу в постели». В то время выступить открыто против Аббасидов означало обречь себя на погибель. Но фанатика Абу-л-Хаттаба не интересовали тонкости политики. В одном из споров он даже схватил имама за бороду, и окружающие с трудом смогли оттащить безумца. Абу-л-Хаттаб объявил Джафара «Богом на земле».
Когда Джафар ас-Садик узнал о его ложном преувеличении в отношении его, он отрекся от него и проклял. И своим приверженцам приказал отречься от него. Он проявил в этом настойчивость и употребил все усилия в отречении от Абу-л-Хаттаба и в проклятии его. Когда же он отмежевался от него, тот объявил свои притязания на имамат. Когда Иса ибн Муса, военачальник ал-Мансура[39] узнал о его гнусном притязании, он убил его в солончаках Куфы.
— Друзья, — сказал ходжа Кахмас, обращаясь к собранию. — Пусть этот человек объяснит нам, почему власть Аббасидов от дьявола?
Оратор поднял руку и сказал:
— После смерти пророка халифом должен был быть признан Али, муж его дочери Фатимы, который приводился ему двоюродным братом, халифы Омар, Осман и Абу-бекр были узурпаторами. Омейяды обеспечили себе власть убийством сына Али Хусейна и его, близких под Кербелой в 60 г. Аббасиды затем сменили их у кормила власти. Но фактическое обладание властью не может уничтожить права Али и его жены Фатимы.
— Почему именно Али? — воскликнул ходжа Кахмас. — После смерти пророка избрали халифами наиболее достойных людей. А уж если говорить о праве наследования по родству, то Аббас, родной дядя пророка, ближе по крови, чем двоюродный брат Али.
Оратор поднял руку и сказал:
— Коран открыт для всех, но сокровенный смысл его Мухаммад утаил от недостойных сподвижников. Пророк оставил его своей семье, в которой он передается по наследству. Таким образом, законными наследниками являются Али и его потомки. Последним видимым имамом был Исмаил, затем были скрытые имамы, они передвигались по стране тайно, наступило время ас-сатра.[40] Пророк сказал: «Семья дома моего для вас подобна Ноеву ковчегу, кто плывет в нем, спасется, а кто не плывет в нем — утонет».