— Четыре восемьдесят, а где еще полтинник? — грозно спросила мадам Кивенко, и щеки ее, краснея от выпитого вина, стали сизоватыми.
— Мало бросали сегодня … — пытался оправдаться Вася, краснея и отходя все ближе и ближе к двери, — я вам завтра принесу больше.
Вася жил у Варвары Павловны, и она кормила его, но каждый день парень должен был приносить своей тетке пять рублей. Он добывал их самыми разнообразными способами: доставал монеты с морского дна и носил чемоданы через весь город, но очень часто случалось так, что пяти рублей не набиралось. Вася выдерживал целую бурю гнева и издевательств мадам Кивенко.
Так и в тот день она встала со своего места и подошла к Васе, грозная и красная.
— Давай сюда полтинник, — повторяла она, сдерживаясь, чтобы не ругать Васю при Глобе.
— Не было никакого полтинника, — стараясь говорить твердо, отвечает Вася, но губы его дрожат. Он вот–вот заплачет. Ему очень не хочется расставаться с большой серебряной монетой. И не в том дело, что это пятьдесят копеек. Их можно заработать в порту. Дело в том, что этот полтинник он достал с морского дна почти посередине бухты. Там глубоко и темно, там скользкие камни и безбоязненные рыбы, там трещит в ушах от огромного давления воды. Он сам достал оттуда эту монетку, а тут почему–то надо отдать ее мадам Кивенко.
Мадам Кивенко ничего не говорит. Величественным жестом она открывает дверь в кухню. В комнату врывается запах жареного мяса и лука, шипение сала на сковороде, треск поленьев в плите и звон посуды. Мадам Кивенко машет рукой, и в ту же минуту в дверях появляется толстое, грязное от угля и жира лицо торговки, которая сидела на пляже, продавая яблоки.
— Был полтинник? — грозно спрашивает ее мадам Кивенко, и торговка сразу же начинает испуганно и мелко креститься.
— Как бог свят, был! Чтобы мне до вечера не дожить, чтоб меня гром побил, — начинает клясться она.
— Давай, — снова протягивает к Васе свою мощную ладонь мадам Кивенко.
Торговка уже скрылась за дверью; Вася стоит перед разъяренной мадам Кивенко, маленький и беззащитный.
Глоба смотрит то на него, то на Варвару Павловну, и на его губах играет ехидная улыбка.
Вася оглядывается, словно прося спасения, но от Глобы ждать помощи не приходится. Тогда Вася набирает полную грудь воздуха, глотает его ртом так, будто боится, что через несколько минут ему нечем будет дышать, сжимает кулачки, поднимает на мадам Кивенко глаза, стараясь не выпустить ни одной слезинки, и впервые в жизни не слушается своей тетки.
— Не отдам! — твердо говорит он, делая усилие, чтобы мадам Кивенко не услышала, как от ужаса и удивления перед собственной смелостью мелко дрожат и стучат зубы. — Не отдам! Я за ним на самое дно моря нырял. Я за него вам завтра рубль принесу, а его не отдам.
Мадам Кивенко на секунду остолбенела. Кровь отливает от ее лица, но сейчас же щеки снова становятся пунцовыми, и она взрывается целым фонтаном черной ярости.
— Такая благодарность, — кричит она, упираясь руками в бока. — Такая благодарность! Ты о нем заботься, ты корми его, ты болей за него, а он, грубиян такой, будет тебе разные пакости делать! Да как ты можешь сказать «не отдам», когда я тебе приказываю? Да как ты подумать об этом можешь!
Глоба видит, что Вася колеблется. Он вспоминает, что Вася — это тот самый мальчик, который доставал монеты с морского дна. Еще минута — и испуганный Вася отдаст полтинник. Глоба решает сам вмешаться в это дело.
— Варвара Павловна, — говорит он. Разъяренная мадам Кивенко тотчас забывает о своей ярость и пытается приятно улыбнуться. — Варвара Павловна, я думаю, что в честь нашей встречи можно сделать маленький праздник для него, — он показывает пальцем на Васю. — Пусть все будут радостными в день, когда мы так приятно встретились.
Мадам Кивенко уже забыла о своих угрозах. Она даже может ласково улыбнуться Васе, хотя Вася хорошо знает цену этой улыбки,
— Ну, иди на кухню, ты, грубиян, — сжалившись, говорит она, — и поблагодари Петра Андреевича. Если бы не он, плакал бы твой полтинник.
Петр Андреевич наливает себе в стакан вина и водки, залпом выпивает и говорит:
— Нечего благодарить. Услуга за услугу.
Вася выходит в кухню, ничего не поняв из последних слов Глобы. Полтинник лежит у него в кармане; он вытягивает его, чтобы еще раз посмотреть и вспомнить полумрак морского дна, усатых безбоязненных рыб и солнце, блестяще солнце, солнце и ветер над морем.
Но Мария, торговка и кухарка, уже давно ждет Васю. Горы немытой посуды, ненарубанные дрова, невынесенные помои и мусор, еще много всякой кухонной работы она оставила для него. Далеко за полночь, когда мадам Кивенко уже давно крепко храпит в своей постели, а кухарка засыпает в своем углу, светится окошко маленькой кухни.
Вася ложится только тогда, когда вся посуда перемыта, перетерта и выставлена рядами в шкафу, медные тазы сияют, как солнце, под светом лампы; кастрюли сохнут на теплой плите; чисто вымытый пол начинает подсыхать; а в окне, поднимаясь из–за моря, встает серый и бледный предосенний рассвет.
Глава третья
Первым в школу пришел Гриша Глузберг. Он пришел рано. Все двери еще были закрыты. Грише пришлось ждать, пока проснется сторож.
Однако Гриша ничуть не жалел. Он многое расскажет товарищам, а разве успеешь на нескольких переменках выложить все, собранное за целое лето?
Гриша ходил у дверей школы и ждал, когда, наконец, придут товарищи и он сможет начать рассказ. Рассказывать Гриша любил. Далеко не все его рассказы были правдивыми. Достаточно ему было увидеть или услышать о каком–то небольшом событии, как оно сразу приобретало в его рассказах размеры катастрофы. Говорил Гриша всегда с таким восторгом и так искренне верил в выдуманное, что не слушать его было невозможно.
Сам Гриша был невысокий черноволосый мальчик со спокойными, будто сонными глазами. Толстый и неуклюжий, он редко и неохотно бегал наперегонки или боролся с кем–то, но уже раз взявшись, соревновался деловито, с упоением и до конца.
Грише надоело ходить возле школы, и он сел на скамью. И чего они до сих пор не приходят, его товарищи? Ведь у него столько новостей. Он знает такие вещи, о которых, наверное, ни один школьник и не догадывается.
Вот, например, он знает, что по географии у них новый учитель. Кто из школьников знает такую новость? Кто знает, как собирают чай в Батуми? Никто! А Гриша знает, потому что он туда ездил и видел, как обрывают маленькие листочки с чайных кустов. Кто видел чилийские пальмы и обезьян в Сухуми? Может, кто–то и видел когда–то, а Гриша видел совсем недавно! И еще множество новостей различной важности знает Гриша, а рассказать их некому. Досадно!
Начинают сходиться школьники.
Сначала пробегают совсем маленькие школьники младших классов, они боятся опоздать и приходят на полчаса раньше. Наконец подходят Гришины товарищи и он чувствует, что вот сейчас сможет освободиться от всего своего бремени новостей.
Товарищи подходят к Грише, они здороваются, рассматривают друг друга, словно виделись кто знает когда. И действительно, за лето все выросли, загорели, окрепли, у некоторых уже начинают срываться голоса, и они совсем не похожи на тех робких мальчиков, что сдавали экзамен весной.
Гриша начинает рассказывать. Давно ожидаемая минута наступила, но все важные новости проходят мимо ушей товарищей. У каждого есть много чего рассказать, каждый за лето видел и узнал много нового. Грише с болью в сердце приходится признать, что он переоценил важность своих новостей. Многие его товарищи видели чайные плантации в Чакви под Батуми и сухумских обезьян, а кроме того еще тысячи вещей, о которых Гриша и понятия не имел. Но на несколько минут Гриша становится центром внимания: это тогда, когда значимо и даже с таинственностью в голосе он говорит о новом учителе географии, которого видел сам своими глазами.
Однако ему не удается как следует почувствовать наслаждение. Звонок, чистый и мелодичный, звенит в школе так, словно по камням набережной рассыпаются серебряные кольца.
Школьники, которые сновали перед школой, развлекаясь, разговаривая, вместе идут в дверь, и этот поток несет за собой Гришу.
Школа встречает их приветливо. Заново отремонтированная, она сияет огромными, чисто вымытыми окнами. Заново окрашенные полы, такие чистые и красивые, что по ним даже ходить неудобно, а в воздухе еще носится едковатый и приятный запах извести и ремонта. Вазоны с цветами стоят в коридоре на окнах и в классах. Это необычно и красиво. Даже отчаянные проказники притихают и ведут себя совсем так, как почтенный Гриша Глузберг.
Учителя встречают школьников. Сегодня они веселые, приветливые и совсем не похожи на самих себя в те моменты, когда, например, ставят двойку.
Школьники и учителя встречаются как старые знакомые, уже немало поработали вместе и еще много будут работать.
И вот, когда все уже разошлись по своим классам и последние двери с грохотом закрывались за учителями, в школу вбегает Вася. Он босой и без шапки. Красный галстук лежит аккуратно, а книги под рукой придают его облику озабоченный и серьезный вид. Он успевает быстро проскользнуть в свой класс именно тогда, когда Борис Петрович Коротков подходит к двери.
Борис Петрович открывает двери и пропускает Васю вперед, улыбнувшись.
Васе не до улыбок. Ему стыдно. Как он мог опоздать, прийти после звонка? Скорее на свое место на последней парте, у самой стены, и слушать, внимательно слушать, что говорит этот новый учитель географии!
Рядом с Васей на парте никто не сидит. Его товарищ еще не приехал с каникул. Вася несколько минут смотрит на знакомые лица товарищей, на тщательно зачесанные головки, на красные галстуки, на улыбающиеся лукавые лица и думает, что учиться будет так же весело, как и в прошлом году, а если бы еще не было немецкого языка, — было бы совсем прекрасно.
У Васи немного болит голова. Такое впечатление, будто кто–то сжимает виски. Он знает, от чего это. Мария заставила его почти всю ночь возиться на кухне, перебирать вместе с ней сухие вишни; спал он часа три; но все это скоро пройдет, потому что он уже привык.
И Вася начинает внимательно слушать, что говорит Борис Петрович.
Класс встречает нового учителя сдержанным гулом. Вот он какой, новый учитель географии, а они думали, что он совсем другой, а этот будет у них физкультурником!
Всем интересно услышать, какой голос у нового учителя, и поэтому первое слово Борис Петрович говорит в полной тишине. Перед ним стоит большой глобус. Возле доски висят две огромные карты полушарий. Какие–то альбомы с картинами и фотографиями лежат на столе.
Учитель не спешит начинать урок, а рассматривает свежие и приятные детские лица. Какие они похожие друг на друга и какие они в то же время разные. Вот прямо перед ним сидит русая круглолицая девочка. Она внимательно смотрит на карты, словно пытается запомнить их сразу на всю жизнь, и боится пропустить хотя бы одно слово учителя. Чуть дальше сидит мальчик со стриженой головой и черными маленькими глазами, бегающими быстро, как мышата. Он, пожалуй, первый проказник и забияка во всем классе, но сейчас сидит важно, сидит и ищет, не найдется ли чего смешного в новом учителе. Дальше, у окна, сидит важный, маленький и солидный Гриша Глузберг. А совсем у стены виднеются среди веселых ученических лиц белые выгоревшие волосы и немного бледненькие лицо Васи.
Борис Петрович начинает. Он говорит спокойно, не спеша, иногда улыбаясь: голос у него мягкий и приятный, и сколько Андрюша Кравченко ни старается к чему–то придраться, ничего смешного найти не может. Особенно интересно становится тогда, когда Борис Петрович открывает большие тяжелые альбомы, лежащие на столе, и звери, птицы и растения неизвестной, далекой и чудесной, жаркой страны появляются перед школьниками. Андрюша Кравченко сидит, приоткрыв рот, и слушает, а если даже Андрюша слушает, то дело уже ясное: рассказ увлек и его.
Гриша Глузберг просто за всю свою школьную жизнь не может припомнить случая, чтобы на каком–то уроке было так тихо.
А на последней парте, пытаясь внимательно слушать, сидит Вася, и лицо его бледнеет все больше и больше. Что–то все сильнее и сильнее сжимает виски. Смотреть на окна становится неприятно, свет режет глаза, и так хочется на секунду положить голову на руки и сомкнуть веки.
Только на одну секунду. Этого, наверное, никто не заметит, а оно будет так хорошо. И Вася, стараясь не пропустить ни единого слова, закрывает глаза и медленно опускает голову на сложенные руки. Через секунду он вдруг поднимает ее и, широко раскрыв испуганные глаза, смотрит, не заметил ли вдруг кто–нибудь, что он, Вася, почти заснул на таком интересном уроке.
Но все заняты тем странным зверем, которого показывает Борис Петрович, и Вася минуту тоже внимательно смотрит на странное животное, похожее то ли на утку, то ли на ежа.
Затем свет снова начинает резать глаза, и он медленно, уже не состязаясь с дремотой, охватившей его, как темная, глухая и спокойная пелена, опускает голову вниз. Он дремлет чутко, настороженно. Кажется, он слышит каждое слово учителя, но это только кажется, потому что Борис Петрович уже перестал рассказывать и сейчас вызывает к доске Нину Иванову, чтобы она показала на карте основные реки далекой страны.
Поднявшись со стула. Борис Петрович заметил, что на последней парте исчезло бледное лицо Васи. Пока Нина искала реки со странными названиями, Борис Петрович прошел в самый конец класса. Вася тихо дремал, положив голову на сложенные руки. Борис Петрович обернулся к доске и тогда уже тихо тронул Васю за локоть.
Все в классе были заняты — это же действительно интересно видеть, как Нина Иванова, лучшая отличница, смотрит куда–то в конец класса и безнадежно путается в обычных названиях рек. Все в классе пытались помочь Нине — хорошо, что Борис Петрович ушел куда–то назад, но из этого ничего не получалось: Нина ничего не могла понять.
И только тогда, когда Борис Петрович разбудил Васю, Нина пришла в себя.
Все реки, что минуту назад безнадежно путались, вдруг встали на свои места.
Борис Петрович отошел от Васиной парты. Только он и Нина видели, как проснулся Вася, как испуганно забегали его глазки.
Урок продолжался.
Глава четвертая
Недалеко от моря, на уютной неширокой улице, засаженной каштанами и акациями, за невысоким забором стоит дом. Он стоит в саду, и ветви яблонь с большими налитыми яблоками лезут в окна и касаются веранды. Между деревьями разбито много клумб, и цветы, самые разноцветные, яркие цветы, покрывают их. Цветы сплетаются в удивительные узоры, они подобраны по цветам и оттенкам. Клумбы напоминают огромные ковры, сотканные рукой опытного мастера.
Иногда под вечер, когда тишина и сумрак заполняют сад и входят в дом, на веранде слышится тихая музыка скрипки. Мягкие приятные звуки разносятся по саду и долго раскачиваются между деревьями. Прохожие останавливаются у небольшого парка, чтобы послушать музыку. Затаив дыхание, стоят они, пытаясь ничем не выдать своего присутствия.
Темными вечерами на веранде дома в глубоком кресле часто сидит седой старик и на столе перед ним лежит скрипка. Ему много лет, он много знает и много видел. Он пережил трех царей, видел три революции. За свою жизнь побывал в столицах всего мира. Когда–то он был знаменитым скрипачом.
Теперь он ушел на покой.
Днем он работал в саду. На его клумбах первыми в городе появлялись нарциссы и последними исчезали астры. Красно–кровавые пионы и темно–красные георгины украшали его клумбы. Профессор знал и выращивал такие цветы, которых никто никогда в городе не видел, и названия их были неизвестны.
Иногда профессору становилось грустно сидеть в своем саду, и тогда он выходил в город, на берег моря, садился на набережной на скамью и смотрел на людей, на корабли, на море.
Однажды вечером профессор играл на своей скрипке, и звуки теплыми огненными волнами заливали сад. Именно тогда Вася проходил по улице.
Он остановился, как прикованный к невысоким решеткам, стоял, прижимаясь к ним лицом, всем телом, чтобы лучше услышать волшебную музыку, что влекла и не позволяла уйти.
Пока играла скрипка не было ничего — ни земли, ни неба, ни улицы, ни его самого. Существовала только музыка, сильная и нежная, мощная и прозрачная, мятежная и победная. Стоял, слушал и чувствовал себя странно взволнованным. Что–то сжимало сердце, не позволяло свободно дышать, и на мгновение ему показалось, что у него от неистового счастья кружится голова и сердце вот–вот перестанет биться. Но музыка умолкла, Вася вспомнил о поручении Варвары Павловны и быстро побежал в город.
С тех пор Вася часто появлялся перед невысоким забором. Пытался как можно чаще проходить возле дома профессора и, когда слышал музыку, останавливался и стоял, словно окаменевший. Слушал, пока она не прекращалась, и такой день был для него праздником.
Сквозь решетки он не раз видел высокого седого старика. Видел Вася, как профессор поливает цветы и выбирает сорняки с клумб, как отдыхает на солнце в глубоком кресле, но ни разу не видел, как играет профессор.
И однажды вечером, когда с притихшего сада на улицу доносилась замечательная музыка, Вася не выдержал и, оглядываясь, как вор, быстро перелез через забор. Пробрался к веранде между клумбами, ступая бесшумно и легко, как тень. Подкрался к самой веранде, откуда неслись уверенные тревожные аккорды.
Двое черных блестящих глаз выткнулись из уголка из–за перил веранды.
Вася увидел профессора, высокого, седого, в теплом толстом халате. Он стоял у стола и держал в руках что–то блестящее, коричневое, прекрасное. В первую секунду Вася даже не понял, что профессор держит в руках обычную скрипку старинной работы. Вася не раз слышал, как играли на скрипке в оркестрах, состоявших из скрипки, рояля, виолончели и барабана. Такие оркестры играли во всех парках и пивных города, но как непохожа была музыка тех скрипок на эту музыку, полнозвучную и мощную, волнующую и бурную, как весеннее половодье, как бурные струи воды с гор.