– Денис! – Но он уже ушел в мамину комнату, оставив меня одну. Я стояла посреди кухни, с Сонькой на руках, в драном халате, и вдруг всей своей душой почувствовала, как что-то в этот момент пошло не так. Правда, положа руку на сердце, никак нельзя сказать, что до этого у нас хоть что-нибудь шло правильно. Но тут…
Денис переночевал у мамы в комнате, передав через нее, что он не в силах выносить детские крики, что он разбит и плохо себя чувствует. К тому же не ужинал. А весь следующий день, выходной, Денис ходил будто мимо меня, коротко отвечал на все мои вопросы и делал задумчивое лицо. И только к вечеру, когда я уже совершенно извелась и криком потребовала, чтобы он объяснился, он соизволил хоть что-то мне сказать. Но лучше бы я его и не спрашивала.
– Маша, знаешь, я слишком устал выносить тебя. Ты просто совсем распоясалась. Творишь сама не знаешь что. Ты маме должна ноги целовать, а не спорить с ней. Мы тебя приняли, терпим, хоть я и сомневался в этой затее.
– Разве? – обиделась я. – А когда ты меня замуж звал, говорил, что любишь.
– Это ты меня заманила, заставила жениться, – неожиданно выдал он, заставив меня стоять с открытым ртом и удивляться. Да, мы не очень хорошо жили с ним, у нас были определенные разногласия. Все его знакомые, особенно мама, считали, что я недостаточно хороша для него. Возможно, что это и так на самом деле. Но – но я никогда его ни к чему не принуждала. Что это за бред?!
– Я никогда тебя не заставляла на мне жениться! – очень твердо сказала я, глядя Денису в глаза.
– А как же все эти твои крики: люблю, не могу жить без тебя?! – припомнил мне он.
– Я люблю тебя. Да, это правда. Я люблю тебя и сейчас, – подтвердила я. – Но я никогда не заставляла тебя жениться.
– Нам надо расстаться, – угрюмо буркнул он. – Если бы я знал, что ты такая, – я бы никогда…
– Что? Я не понимаю. Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что мне нужно понять, как нам быть со всем этим дальше. То, что у нас есть, – это не семья. Это кошмар какой-то! – он произнес это так патетично, что я вдруг испугалась. Мне вдруг показалось, что он и в самом деле говорит серьезно.
– Как это не семья? А как же Соня? Мы живем, надо просто как-то договориться. Я тоже не права, – на всякий случай призналась я. Правда, на этот раз я пока не поняла, в чем. Но можно было не сомневаться, что Денис сможет мне это разъяснить.
– Не о чем нам пока договариваться. Я больше не могу. Я даже с работы домой не хочу ехать, как подумаю, что тут ты будешь опять свои номера откалывать.
– Какие номера? Ну какие? – запаниковала я. Тут Денис замолчал, закрыл лицо руками и как-то патетично застыл. – Прости меня. Я исправлюсь. Я буду делать все, что скажет твоя мама! Подожди! – глупо залепетала я.
– Только не надо опять устраивать сцен. Маша, так будет лучше. Ты уже выпила из меня все соки.
– Господи, да что же я такое сделала? – ахнула я. Неужели это так подействовал на него неразогретый ужин?
– Я отвезу тебя домой, – деловито заявил он, и по его лицу было понятно, что он считает это дело уже решенным, выясненным до конца и проясненным во всех углах и поворотах.
– Нет! – крикнула я, пытаясь собраться с мыслями. Мысли путались и выдавали какую-то ерунду. Хотелось реветь, но я знала, что слезы приводят Дениса в полнейшее бешенство. К тому же и без меня Сонька выдавала достаточно слез.
– Собирайся, – зло бросил мне Денис, доставая сверху чемодан. Я в изумлении смотрела, как он самолично вытряхивает из шкафа вещи – не только мои, но и Сонькины. Бутылочки, соски, памперсы…
– Это просто какой-то бред, – прошептала я. – Я никуда не поеду.
– Поедешь, – зло бросил мне он. – Или ты думала, я буду растить тут неизвестно чьего ребенка? Нет уж, дорогая, ни за что.
Честно говоря, если я и хотела что-то у него еще спросить, то в этот момент я совершенно онемела и просто застыла на месте, как соляной столп. Поразительно, как пара брошенных Ядвигой слов, обычных, в общем-то, и банальных, моментально упали на благодатную почву. Он что, поверил? Что это за фигня? Я была настолько потрясена так быстро и здорово проведенной генетической экспертизой, так сказать, в домашних условиях – по глазам и крику, что сказать мне больше было нечего. Я молча вырвала у него чемодан, сложила вещи, села в машину – и, собственно, вот так и получилось, что через почти два года супружеской жизни я образовалась на пороге собственного отчего дома под Рождество, с годовалым ребенком на руках, с чемоданом пеленок, с коляской и собственными вещами, судорожно засунутыми в чемодан.
– Что такое? – ахнула мама, никак не ожидая увидеть за дверью меня. Сонька спала на этот раз как ангел. Я не позвонила маме, что приеду, до последнего момента я не верила, что Денис действительно сделает это, высадит меня с нашей дочкой и уедет. Я все надеялась, что он передумает, образумится, что хоть этот чертов инстинкт как-то проявит себя… Но он вытащил мои вещи, помог загрузить их в лифт и укатил на своей «восьмерке», даже не обернувшись.
Глава 3 Ходоки
Итак, приехали. Что и говорить, отличный итог семейного счастья. В колонке анкеты в пункте «семейное положение» теперь можно смело писать «безвыходное». Я сижу снова в нашей многострадальной и совсем не резиновой квартирке на Ярославке и игнорирую злобные взгляды Нинки. Оно и понятно, ведь после двух лет безоблачного счастья жизнь в одной комнате с собственным мужем и ребенком Вениамином, разбойником пяти лет, совсем не входила в ее планы. А если считать еще и котов… В общем, первая ее реакция на мое появление оказалась сугубо отрицательной.
– Что ты наделала? – возопила она. – Неужели нельзя было держать себя в руках!
– Что ты имеешь в виду? – сощурилась я.
– В кои-то веки сподобилась выйти замуж – и что? Ты всегда была ни на что не годной, – брызгала ядом она.
– Отстань от Марии! – отгоняла ее от меня мама. – На себя лучше посмотри. За кого ты замуж-то вышла? Хоть бы уже съехала от нас, на что тебе муж, если он даже квартиру тебе снять не может!
– Мама! Ты же знаешь, какое сложное у Юры положение, – обижалась Нина и пускалась реветь у себя в комнате, предварительно хлопнув дверью.
– Мам, чего она меня так ненавидит? – рыдала я, обливая реками слез свой старый диван. Мама прижимала меня к груди, а свободной рукой пыталась удержать на месте папу, который порывался пойти и прирезать этого подлеца.
– Как он мог! Он что, считает, что у маей дочэри нэт чести?! – кипел папа, сметая углы и опрокидывая стулья. – Да я ему покажу, у кого нэт чести!
– Подожди, папа, а вдруг у него были основания? – высовывалась из комнаты вроде бы ушедшая к себе, но все же активно подслушивающая Нинка. – Вдруг наша Маша и правда… ну, ему изменила?
– Что? Да как ты можешь так гаварить! – возопил папочка, но на всякий случай пронзил меня рентгеновскими лучами отцовского вопрошающего взора. Что и говорить, вопросы чести в нашем доме всегда охранялись так люто, как будто мы жили не в двадцать первом веке в Москве, а где-то в Средневековье.
– Даже не начинай, – всхлипнула я и уткнулась в мамино плечо.
Примерно так все и было, по крайней мере в первую неделю после моего позорного возвращения домой. Все ссорились, ругались, Нинкин сын Вениамин активно пытался подружиться с Софией, несмотря на разницу в возрасте, а София в свою очередь экспериментировала на кошках, пыталась оторвать хвосты у Бивиса и Батхеда, за что в первые же дни была исцарапана. По утрам все мы выстраивались в очередь перед ванной и туалетом; матерясь под нос, мужчины (папа и Юрик) пытались вытравить из ванны женщин – Нину, как правило, ибо мне не то что ухаживать за собой, даже умываться не хотелось. Я сидела на диване и безразлично смотрела в окно, стараясь думать как можно меньше и о как можно менее значительных вещах. Мама металась между всеми нами, стараясь восстановить мир и покой, а также пытаясь хоть чем-то меня покормить. Есть мне тоже не хотелось, как, впрочем, и ничего вообще. Впервые в жизни мне не хотелось ничего. Странное, кстати, чувство.
Помню, когда мы с Денисом только еще женихались, вернее сказать, когда я еще только сохла по нему, а он почти меня не замечал, я тоже, бывало, страдала. Даже ночами не спала, особенно когда он сообщал мне, что я все-таки не подхожу ему духовно и физически и он принял решение, что нам лучше расстаться. Я рыдала, я смотрела на его фотографию и молила Бога, чтобы случилось чудо и он сменил гнев на милость, вернул мне моего Дениса, без которого я жить не могу. Когда он уходил, мне казалось, что мир перевернулся, что моя собственная жизнь не имеет никакого смысла. Но то было тогда – в прошлом, когда мы еще не поженились и все было так несерьезно, так по-детски, а сейчас – я чувствовала такую боль, что даже на мольбы не оставалось сил. Проснувшись в первый раз в своей старой комнате, я вдруг явственно услышала очень простую и громкую мысль: если бы Денис меня любил, он бы не поступил так со мной. А это значит, что… неужели мой муж, с которым связана вся моя жизнь, мой первый мужчина, которого я так сильно любила и так терпеливо ждала, неужели он меня просто не любит? Совсем, ни капельки. От этой мысли у меня отшибло не только аппетит. Исчезло само желание просыпаться по утрам. Да, и кстати, вдобавок к этому пропало молоко, отчего проблем только прибавилось, ибо Софья требовательно расстегивала на мне халат и проявляла крайнее недовольство в связи с бесполезностью этой процедуры.
– Доченька, ты должна что-то покушать, – увещевала меня мама.
– Я покушаю. Потом, – отвечала ей я и снова утыкалась в потолок.
Так прошло недели две. Жизнь входила в русло, но лодку изрядно потряхивало. Денис Александрович не объявлялся. Это вызывало определенные вопросы, настораживало, заставляло меня по ночам сжиматься в комок. Я всеми силами старалась делать вид, что ничего не происходит. Живу себе и живу, никого не трогаю. Но даже я понимала, что так долго продолжаться не может, не должно. И вот, в начале третьей недели, начались визиты. Сначала заявилась свекровь. Человечнейшая Ядвига Яковлевна, видимо, чувствуя некоторым образом и свою вину в произошедшем, так как именно она нечаянно, но вполне успешно заронила в Денисе зерна сомнения в собственном отцовстве, пришла с конфетами и большой громыхучей погремушкой, от которой у кого угодно могла разболеться голова.
– Ты как?
– Отлично, – кривенько улыбнулась я. – Все просто прекрасно. Я счастлива.
– Понимаешь, надо же что-то делать, – с недоумением смотрела на меня она. – Я, конечно, Дениса не оправдываю, но…
– Но? – подняла бровь я.
– Знаешь, может быть, ты… ну…
– Что? – заинтересовалась я.
– Сейчас же есть такие тесты специальные. Можно все установить точно. И он не будет сомневаться, – свекровь говорила, опустив глаза и краснея.
– Это он вас попросил? Это его идея? – спросила я. – Ему нужны доказательства?
– Нет, что ты. Он вообще ничего не говорит. Но ты понимаешь, все-таки надо же быть людьми. Ведь была же семья, надо же все сделать, чтобы ее сохранить. Сонечку же жалко.
– А если она не его? – полюбопытствовала я. Свекровь помрачнела.
– Это правда? То есть… это возможно?
– Нет, это невозможно. Но Денису, я думаю, это совершенно безразлично. Ему просто надо было от нас отделаться, – зло бросила я. – Он просто нас не любит. Меня не любит.
– Это не так, – возразила свекровь. – Он тоже страдает.
– Да? И в чем же это выражается?
– Ну… – затруднилась с ответом свекровь.
Тут мама позвала нас пить чай, и разговор как-то сам собой перетек на Соню, на мое пропавшее молоко, на то, что надо ей делать прививку, а как ее делать, если поликлиника у нас там, в Алтуфьеве, а мы тут, на Ярославке. И что у Сони, кажется, аллергия на молочную смесь. И что я с ней мало гуляю, что, признаться, было не совсем правдой, потому что я с Соней не гуляла вообще. Настроение не располагало, да и за окном стояла зима, морозы. Ничто не располагало трястись от озноба, толкая перед собой коляску. Мне и без того было холодно и плохо.
После визита свекрови мне позвонил друг Дениса Алексей. Он долго делал вид, что он звонит просто так, по собственной инициативе, но потом все-таки сдался и сказал, что он просто в ужасе от того, что Денис вот так поступает, и хочет сказать, что если от него, от Алексея, будет зависеть хоть что-то, то он обязательно постарается повлиять на Дениса.
– Спасибо, конечно. Как ты собираешься на него влиять? Мне тут уже предложили сделать генетический анализ. Может, я и сделаю, – поделилась я.
– Может быть, это что-то и изменит, – все-таки предположил он.
– Ты тоже думаешь, что он выставил нас из дому, потому что действительно сомневается в том, кто Сонькин отец?
– Он, по крайней мере, именно так и говорит. И то, что ты очень изменилась, что совсем не этого он ожидал.
– Что? А чего он ожидал? – удивилась я.
– Не знаю. Нет, ничего не могу сказать, – заюлил Алексей. На том мы и попрощались. Потом еще звонил Яков Львович, благородный отец человечной Ядвиги, звонил только затем, чтобы сказать: он уверен, что все образуется, и мне надо сделать все-таки эту экспертизу, раз уж у него внук – такой болван упертый. Со мной говорило много разных людей, в том числе какая-то странная женщина, представившаяся психологом от Ядвиги Яковлевны. Она пообещала решить все мои проблемы и долго спрашивала про то, как мама меня рожала. Долго ли, коротко ли, не было ли каких родовых травм.
– А зачем это? – не поняла я, но психологиня сказала, что все это очень важно, что-то приплела про карму и сообщила, что сеансы с ней стоят по тысяче рублей.
– Звоните сразу, как надумаете. Мы вернем вам мужа, – пообещала она, и от одних этих слов мне захотелось броситься проплатить сразу сеансов так сорок. Чтобы вернуть мужа, я была готова на все. Но, правда, не могу сказать, чтобы я как-то ей поверила. Все же генетический анализ представлялся мне средством куда более действенным, хоть и довольно унизительным для меня. Таким образом, поток желающих помочь молодой семье в кризисе (все решили именовать произошедшее именно так) начал иссякать и завершился на моей лучшей и любимой подруге Люське, по которой я уже совсем истосковалась. Привыкла я как-то за всю жизнь плакать именно на ее плече. Людмила была девушкой самостоятельной, уверенной в себе. Она работала в финансовом отделе большой компании, торгующей автомобилями, очень искусно материлась, когда ее кто-то подрезал на дороге, курила тонкие сигаретки с ментолом и вообще знала жизнь куда лучше, чем я. Когда мы были маленькими, доходило даже до того, что папа пытался запретить мне с Люськой дружить. Она начала курить, когда поступила в институт. У нее еще в школе был бойфренд со всеми вытекающими отсюда поцелуями и потерями невинности, пока родители на даче. Папа никогда не одобрял ее, а я только на ней, можно сказать, и держалась. Она, как глоток свежего беспокойного ветра, всегда оживляла мою жизнь. И вот она приехала наконец из отпуска, накатавшись на лыжах где-то в Финляндии. С удивлением обнаружив по возвращении меня в невменяемом состоянии, в апатии, прямо у себя под носом, она обрадовалась и немедленно вознамерилась меня спасти. Как всегда.
– Тебе следует понять, что это не ты должна бегать за ним, а он за тобой. Ты что, в своем уме – так убиваться? Не стоит этого ни один мужик, – бодрым голосом внушала она, всматриваясь в мое лицо.
– Знаешь, как я тебе рада! – жалко улыбалась я, остро вдруг почувствовав, как не соответствую я ни ее силе, ни миру, в котором она живет. Вместе с ней в мою маленькую, пропахшую детскими смесями комнату ворвался кусочек свободы, и теперь ему было неуютно и тесно здесь.
– Она мне рада! – фыркнула Люська, впрочем, довольная. – Еще бы. Все тебе тут мозги накрутили или еще нет?
– Все, – кивнула я.
– И какие планы?
– Ты не знаешь, где делают генетическую экспертизу? – поделилась планами я. Люська от возмущения открыла рот и забыла его закрыть. Я продолжила, пока она не пришла в себя и не смешала меня с грязью. – Люсь, я ничего не могу с собой поделать. И не хочу по нему убиваться, хочу, знаешь, как-то прийти в себя, освободиться, снова зажить, но не могу, никак, и все. Не получается ничего. Как подумаю, что между нами все кончено, так хочется волком выть. Я люблю его.
– Как все запущено, – всплеснула руками Люська, справившись с собой.
– Я хочу сделать эту экспертизу, – жалобно кивнула я. – Ты мне поможешь?
– Лучше бы ты себе маникюр сделала! – укоризненно кольнула она. – Ты себя в зеркало давно видела?
– Маникюр мне не поможет.
– Почему? – возмутилась она.
– Да потому! Посмотри на меня, – всхлипнула я. – Я хоть с маникюром, хоть без красавицей не стану.
– Но не в этом же дело!
– А в чем?
– Надо же как-то порадовать себя, – нерешительно добавила она, глядя на то, как я реву, а слезы катятся по щекам.
– Я не могу без него. Я люблю его.
– Господи, что ж такое! Ладно-ладно, я не против. Хочешь экспертизу – будет тебе экспертиза. Я все узнаю, если ты выполнишь одно мое условие. – Люська хлопнула в ладоши и с хитрой улыбкой осмотрела меня с головы до ног.
– Какое условие? – насторожилась я.
– Очень простое. Ну-ка, вставай, – скомандовала она и дернула меня за рукав халата.
– Зачем?
– Пойдем со мной. – Она потащила меня куда-то через мамину комнату, мимо Нинки, с укором глядящей на нас из-за своей двери.
– Опять что-то затеяли! – фыркнула она. – Вечно эта Люська.
– Привет, Нинуль, – хмыкнула Люська и подмигнула мне. Ей уж точно сам черт не страшен, куда там моей сестре. – Ну-ка брысь, – шикнула она на Батхеда, застрявшего в дверях ванной.
– И что ты хочешь от меня? Окатишь холодной водой? – испугалась я. Людмилка выглядела весьма решительно.
– Давай смотри, – сказала она и кивнула куда-то в сторону. Я оглянулась и уперлась взглядом в себя.
– Ой! – вздрогнула я.
– Нравится?
– Не очень, – призналась я шепотом и попыталась отвернуться.
– Не-а, смотри внимательно. Что ты там видишь? – спросила Люська, как натуральный гестаповец.
Из нашего зеркала, которое, как назло, было достаточно большим, на меня исподлобья испуганно смотрела особа женского полу со взъерошенными тусклыми серыми волосами, к тому же жирными и давно не мытыми. Бледное лицо выгодно оттеняли густые синяки под глазами, голубыми, но какими-то потускневшими и оплывшими от бесконечных слез.