– Это вы? – спросила она меня.
Я сдвинул папаху на затылок и стянул шарф с подбородка.
– Я.
– Идемте скорее!
Она ухватила меня под руку и прижалась своим телом так, будто мы уже были любовниками и шли в гостиницу.
– Куда? – спросил я, млея.
– Тут недалеко есть маленькая кофейня. Идемте скорее!
Ее маленькая, но сильная рука уверенно задала направление – мы прошли вперед, молча пересекли Трубную площадь и свернули в переулок направо. Я даже немного расстроился – если бы Лиза повела меня налево, мы попали бы на Грачевку, в район «красных фонарей». И тогда самая моя смелая фантазия вполне могла стать реальностью. Но – нет так нет.
Действительно, это было маленькое кафе. Я бы сказал, маленькое гибнущее кафе – обстановка тут была несколько обветшалая, стулья хоть и венские по виду, но изготовленные явно в какой-нибудь подмосковной мастерской. Скатерть на столе пытались отстирать от пятен, однако они так и не сошли полностью. И еще в воздухе пахло не кофе, а скорее сивушным перегаром. На столах стояли керосиновые лампы с коричневыми подпалинами копоти на стеклах. Но я решил не обращать на все это никакого внимания. Понятно, что Лиза не была богачкой, а потому такое захудалое место было ей привычней, чем сверкающие большими чистыми стеклами и позолотой кофейни недалекой Тверской.
Худой, как кляча конки, половой принял у нас заказ на чашку шоколада для мадемуазель и стакан глинтвейна для меня. Лиза скинула свою шубку прямо на соседний стул, и я последовал ее примеру.
– Вы прекрасно выглядите, но очень бледны, – сказал я. – Что-то случилось?
– О, да! – сказала она горячо. – Я погибла!
Я аж крякнул от неожиданности.
– Я погибла, если мне никто не поможет. Но мне никто не поможет. Мне не у кого просить помощи.
– Да что такое?
Половой принес наш заказ. Лиза деловито отпила из чашки и спросила:
– А молоко свежее?
– Ага, – ответил половой и, поставив передо мной едва теплое вино с мелко нарезанной антоновкой, ушел.
– Так что с вами стряслось, – спросил я.
Лиза отпила из чашки и розовым язычком облизала верхнюю губу.
– Пузырек с ядом!
– Простите?
– Тот пузырек, который нашли у Дурова, – это я ему подкинула.
Вот это да! Вот это признание!
– Вы?! – спросил я пораженно.
– Я! Представляете?
– Но зачем?
– Потому что нашла его у себя в гримерке. Кто-то подкинул его мне! Кто-то хотел меня подставить!
– Вас?
– Да! Я машинально схватила его и выбежала в коридор.
– Зачем?
Лиза откинулась на скрипнувшем стуле.
– Вам легко говорить! А что мне было еще делать? Кричать – идите, смотрите, у меня в комнате пузырек с ядом? Я испугалась и бросила его в первую попавшуюся дверь.
– А как вы решили, что это яд?
Лиза на мгновение замешкалась, а потом снова пригнулась ко мне и тихо сказала:
– Ну, я же не безграмотная. Там было написано.
– Что?
Она отшатнулась.
– Зачем вы так, Владимир Алексеевич? За что? За что вы меня подозреваете? Ведь я бросилась к вам с мольбой о помощи! Неужели я ошиблась в вас?
Я вдруг почувствовал себя очень неудобно.
– Простите, Лиза, я вовсе не имел в виду…
– А что вы имели в виду? – громко сказала Лиза. – Я… Впрочем, теперь неважно. Я ошиблась!
– Нет-нет, – пробормотал я извиняющимся голосом, – вы меня не так поняли…
У нее на глазах вдруг появились слезы. Она заговорила сдавленным от подступающего рыдания голосом:
– Ну за что? Неужели вы не понимаете? Я не виновата, что природа создала меня такой. Знаете, что мне стоит сдерживаться? Чтобы не броситься к таким, как вы, на грудь, не раствориться в вас, чтобы почувствовать себя за каменной стеной вашей силы, вашей доброты? Вот! Я призналась вам! Вы этого хотели? Хотели признания дурочки, что влюбилась с первого взгляда? Что была готова сразу броситься в ваши объятия? Так смотрите! Упивайтесь!
Мое сердце застучало сильно, как цирковой барабан.
– Лиза! Лиза! – вскричал я. – Что вы такое говорите! Ведь я женат!
– Ну и что? – спросила она, и глаза ее вмиг просохли. – Ну и что? Пусть тайком, пусть на месяц, на полгода…
Она сняла перчатку и схватила меня за руку своими тонкими горячими пальцами:
– Но почему мне нельзя украсть хоть немного вашего внимания, хоть уголок вашей улыбки, Володя?
Этим внезапным порывом она совершенно победила меня. Все эти дни я обманывал себя, думал, что наблюдаю за ней просто как за еще одной красивой женщиной. Но это было не так – один момент изменил мир вокруг меня и меня самого – я понял, что сейчас скажу ей слова, которые все изменят. Слова, за которые, возможно, мне потом будет очень стыдно. И я готов был это сказать, но тут Лиза убрала свою руку и поникла.
– Нет, – громко прошептала она, – не надо.
– Почему? – спросил я с великим огорчением.
– Судьба. Время против нас. Они поверят Дурову, поверят в то, что пузырек ему кто-то подкинул. Начнут искать и выйдут на меня. Это возможно?
Я перевел дух и залпом выпил свой стакан вина.
– Когда вы брали его, на вас были перчатки?
– Нет. Точно нет.
– Значит, на пузырьке остались отпечатки ваших пальцев.
– Это возможно?
– Скорее всего, да, – кивнул я. – Они возьмут отпечатки пальцев у всех, кто был вчера в цирке, сличат с теми, что на пузырьке, и выйдут на вас. Начнут вас допрашивать.
Лиза посмотрела на свои пальцы долго и внимательно.
– Вот как, – тихо сказала она, – значит, я пропала… Что же мне делать?
В тот момент мне в голову пришла только одна мысль.
– Уехать, – твердо сказал я, – вы должны срочно уехать. Для вашей же безопасности. Знаете, что на рождественской афише опять появился череп?
Она с усилием кивнула.
– Значит, вы тоже в опасности. У вас есть родственники в другом городе?
– В Ростове.
– Сейчас поезжайте к себе, соберите вещи и поезжайте в Ростов. А в цирке скажите… ну, скажите, что ваша бабушка при смерти.
– Хорошо.
– И не медлите.
Она быстро схватила мою руку и вдруг поцеловала своими нежнейшими губами.
– Что вы делаете! – оторопело спросил я.
– Я благодарю вас. Благодарю вас, Владимир Алексеевич, за то, что вы тут, за то, что вы так сопереживаете мне, за ваш прекрасный совет, за вашу помощь.
– Лучше бегите собирать вещи. Хотите, я пришлю к цирку извозчика?
– Нет.
Я замолчал и недоверчиво посмотрел на нее.
– Но так вы быстрее доберетесь до вокзала.
– Нет, – сказала она легко, изящно откинулась и печально улыбнулась мне. – Ничего не выйдет. Я останусь и буду ждать своей участи.
– Зачем?
Лиза вздохнула.
– Все очень банально и пошло. Я не могу купить билет, потому что у меня нет денег на билет. Я всем должна. У меня нет сейчас, кажется, и копейки. Чтобы купить билет до Ростова, мне надо пойти в Грачевку и продаваться там всю ночь пьяным купчикам и бандитам. А я этого не хочу.
Я сокрушенно вздохнул.
– Не говорите ерунды!
Потом полез в карман и вынул бумажник.
– Вот – тут пятьдесят рублей. Возьмите и поезжайте на вокзал.
– Нет, – Лиза твердо отвела мою руку с деньгами, – я не возьму у вас денег.
– Нет, возьмете! – вскричал я, схватил ее ладошку, положил на нее деньги и загнул пальчики.
Она закрыла глаза.
– Какой вы сильный, – сказала она, слегка улыбаясь, – но все же я не возьму этих денег. Я их не заслужила.
– О чем вы говорите! При чем тут это? Лиза, я прошу вас! Ради меня – возьмите деньги и уезжайте. Сейчас дело не в гордости, а только в необходимости спасти вашу жизнь. Уезжайте! Мне будет больно не видеть вас, но зато я хотя бы буду знать, что вы – в безопасности.
Она помолчала, а потом открыла глаза и посмотрела на меня прямо и торжественно.
– Хорошо, – сказала она спокойно, – я уеду. Да, я пережду, пока весь этот кошмар не закончится. Но потом я вернусь.
Она встала и сама надела шубку.
– Я вернусь и сделаю вас самым счастливым человеком на земле, Владимир Алексеевич, – сказала она, глядя сверху вниз, почти касаясь моей руки своим бедром, – и вы, хотите того или нет, но не откажете мне в этом. Прощайте!
С этими словами Лиза нагнулась и коротко поцеловала меня в губы. Пока я приходил в себя, она выбежала из кофейни.
12 Притон на Грачевке
Когда я вышел на Трубную площадь, уже была ночь. Снег перестал. Его навалило по колено, и так он должен был лежать до самого утра, пока дворники не примутся за работу. Я шел с трудом, вытаскивая ноги из глубокого снега, но не замечал этого. Моя душа пела, я чувствовал себя молодым и сильным.
Правда, недолго.
Все-таки через некоторое время я вдруг подумал, как вернусь домой, где меня ждала Маша.
Развестись? Объясниться с Машей? Уйти из дома? Снять квартиру?
Начать новую жизнь?
Сладостные картины все еще всплывали в моем мозгу, однако темнота, едва прореженная светом фонарей, глубокий снег и ощутимый морозец постепенно начали охлаждать мою голову.
Начать новую жизнь?
Сладостные картины все еще всплывали в моем мозгу, однако темнота, едва прореженная светом фонарей, глубокий снег и ощутимый морозец постепенно начали охлаждать мою голову.
Я остановился, прислонившись к дереву, и вдруг захотел понюхать табаку – хотя и бросил уже довольно давно.
Вдруг неподалеку от меня раздался какой-то шум. Я невольно сделал шаг назад, чтобы укрыться за деревом, и присмотрелся.
Сначала я решил, что это трое подвыпивших гуляк возвращаются из притонов Грачевки. Причем один из них так нагрузился, что даже не мог идти – так что товарищам приходилось волочить его, прихватив за руки. Однако потом, приглядевшись, я поразился, что самый пьяный – тот, который был посередке – что-то слишком легко одет. А вернее, он был раздет до исподнего, до подштанников. Светловолосая голова его болталась, как у неживого. В то время как товарищи этого странного пьяницы время от времени останавливались и начинали вертеть головами – словно опасались – не увидит ли их кто.
Эта троица меня заинтересовала. Поскольку дерево, к которому я прижимался, стояло далеко от фонаря, я укрылся за ним еще тщательней и стал наблюдать.
Наконец, троица остановилась совсем недалеко от меня – прислушавшись, я мог слышать их приглушенные голоса.
– Кидай его тут. Щас снежком прикроем – до весны не найдут!
– Ты че, Лепёха, да на него завтра дворник наткнется. Потащили дальше.
– Не! Ну его к черту! Нам один хрен – завтра или послезавтра. Нас тут не было – и все.
– А вдруг он очухается?
– Ты дурак, что ли?
– Так он, похоже, еще дышит.
– Да и пусть себе дышит. Сейчас его уложим, заметем снежком – он через час и окочурится. Смотри – времени-то сколько! До утра никто тут и не пройдет.
– Ну, смотри, если что.
– А ничто.
Они бросили совершенно раздетого человека на снег и начали быстро наметать над ним сугроб – благо вокруг намело изрядно. Наконец, посмотрев на эту белую могилку, они сплюнули и быстро ушли.
Как только они отошли достаточно далеко, я бросился к сугробу и начал быстро его разгребать. Наконец мне удалось вытащить из снега совершенно закоченевшего человека. В его растрепанных волосах застряли льдинки, лицо показалось мне синеватого оттенка.
Я скинул с себя пальто и расстелил его прямо на снегу. Переложив несчастного, я завернул пальто и застегнул его, как кокон, – только ноги торчали наружу. Стянув вязаный широкий шарф, я обмотал им ноги бедняги, а на голову его натянул свою папаху.
Надо было бы позвать на помощь. У меня имелся при себе свисток, каким полицейские призывают на помощь дворников и своих товарищей. Но я боялся, что пока помощь придет, этот человек может умереть от переохлаждения. Поэтому я сначала сунул руку в карман пиджака и достал оттуда плоскую стальную фляжку, в которой было еще достаточно рома. Приподняв голову мужчины, я оттянул пальцем ему челюсть и тонкой струйкой стал вливать в нее ром.
Вдруг человек поперхнулся и закашлялся. Я поддерживал его голову, пока он кашлял, – положительно, жизнь возвращалась в его сильное тело.
– Что с вами случилось? – спросил я. – Кто вы?
Он приоткрыл глаза и посмотрел на меня сквозь льдинки, налипшие на ресницы.
– Не надо кружка с орлом… – сказал он с сильным немецким акцентом. – Не хочу пить. Кружка с орлом – нет!
Думая, что он скажет свое имя и адрес, я внимательно вслушивался в эту тарабарщину. Но ничего более не сказав, несчастный снова потерял сознание. Тогда я достал свисток и свистнул три раза – обычный полицейский сигнал. Подождал, пока мне не ответили с двух сторон, потом еще раз свистнул три раза. Ответные свистки раздались ближе. Наконец, ко мне подбежали с разных сторон два дворника.
– Держи! Неси скорей в тепло! – распорядился я.
– Чегой-то он?
– Вот, наткнулся.
– А сам кто такой?
– Кто надо! – веско сказал я. – Несите его. А мне надо тут кое-кого догнать. Ну, что встали?
Дворники подхватили белобрысого.
– Небось, на Грачевке опоили бедолагу, – сказал один. – Давай, Мироныч, к тебе снесем – к тебе ближе.
Я поднял со снега свое пальто, шарф и шапку и начал отряхивать их от налипшего снега.
– Быстрей! – крикнул я в спины дворников. – Он совсем еле живой.
Они ускорили шаг.
Преследовать бандитов я не собирался. Мне пора было домой. Но не успел я выйти на свет фонарей, как увидел еще одну фигуру – высокий мощный человек шел, не скрываясь. Голову он повесил, как будто задумавшись. Шапки на нем не было – да и не нужна была ему шапка при такой-то гриве волос. Да, это был Альберт Иванович Саламонский собственной персоной. Но куда же он направлялся в такое позднее время?
Конечно, я мог наплевать и пойти домой. Но, может быть, именно эта необходимость предстать перед Машей и посмотреть в ее глаза заставила меня отложить возвращение. Я пошел по темной стороне, проваливаясь в снег и стараясь не упустить из виду директора цирка. Впрочем, вскоре я заметил, что он идет не оглядываясь. Тогда я перешел на его сторону бульвара и пошел следом, чуть приотстав.
Сначала я думал, что Саламонский направляется в трактир «Крым» на Трубной, где собирались шулера, посетители скачек, букмекеры и приезжие купцы. Но он, перейдя Трубную, свернул влево – в трущобы Грачевки. Это становилось все интереснее – зачем такому человеку, как он, идти в район притонов, причем притонов самых сомнительных.
Грачевка в те времена еще была местом, где проститутки официально занимались своим промыслом, по желтым билетам. Два раза в год их сгоняли в большую колонну и вели под присмотром городовых на медицинский осмотр – в ближайшую часть. То, что все они селились именно на Грачевке, было удобно для властей – вся официальная проституция была как бы под присмотром. Однако во многих притонах орудовали бандиты, опаивая до бессознательного состояния приезжих, – как это, судя по всему, случилось и с тем несчастным, которого я только что откопал из снежной могилы.
Саламонский прошел мимо нескольких дверей с красными фонарями и свернул на Колосовку, где были самые тайные, самые опасные и грязные притоны. Потом он зашел в темный глухой двор и, открыв какую-то дверь, скрылся внутри. Я остановился, чтобы осмотреться. Свет из окон домов здесь почти не пробивался через доски, которыми на зиму забивали окна местные обитатели, оставляя только щели для вентиляции – и то, когда не затыкали их тряпками и ветошью – для сохранности тепла. Из-за двери слышались голоса и звук расстроенного фортепиано.
Я пожалел, что не взял с собой своей трости с тяжелой ручкой в виде железного шара. Оставалась одна надежда – на кастет, лежавший в кармане. Нащупав кастет, другой рукой я толкнул старую толстую дверь.
Сразу за ней я попал в комнату с высоким сводчатым потолком, полную пара, дыма и копоти. По стенам метались какие-то тени, а свет исходил от трех или четырех керосинок. В углу чернело фортепиано, на нем высокая статная женщина с красным злым лицом играла мазурку. Далее стояли три стола, на которых между пустых бутылок и объедков валялись игральные карты. Сами игроки, сидевшие вокруг столов, ругались. Пока я стоял, оглядываясь, один из них – седой малый с кривым носом и оспинами на лице, увидев меня, крикнул женщине за фортепиано:
– Эй, Полковница, гляди, гости к тебе.
Та перестала играть и обернулась.
– Здравствуйте! – сказала она красивым низким голосом. – Проходите, пожалуйста. У нас весело. Все трактиры уже закрыты, а у нас есть пиво и водка. Антре, сессуар!
– Глянь, Оська!
– Это что за стрюк? Легавый, ай нет?
Женщина встала и подошла ко мне:
– Барин! Сессуар! Же ву при!
Она схватила меня за рукав и повела к столику у заколоченного окна.
– Вот тут. Персон не вьяндра трубле!
Повернувшись к игрокам, она прикрикнула:
– Ну-ка! Тише вы! Тезе ву!
Седой бросил карты и подошел ко мне.
– Разрешите представиться, барон Дорфгаузен. Отто Карлович.
– Настоящий барон? – спросил я.
– Всамделишный. Спился, извините. Ни копейки не имею за душой. Но если угостите, могу прочитать вам Шиллера в оригинале. Хоть я и сам – оригинал, хоть куда!
– Ну, Шиллера не надо, а угостить могу.
Тут с разных концов комнаты понеслись крики:
– Че там! И нам проставься! Не жалей целкового! Давай, барин, не жидись!
Я заказал пива всей компании. Полковница налила четыре стакана пива, а мне поднесла настоящую хрустальную кружку с мельхиоровой крышкой.
– Пью за твое здоровье! – крикнул «барон» и выдул свое пиво.
Я тоже поднес кружку ко рту и собирался откинуть уже крышку и выпить, как вдруг заметил на ней изображение орла. Тут же в моей памяти предстал замерзающий человек, шепчущий: «Не надо… кружка с орлом… кружка с орлом».
– Нет, – твердо сказал я, ставя кружку на стол. – Не пью пива. Нет ли у тебя, хозяйка, вина?
Из клубов дыма появился здоровый мужик в грязно-серой рубахе навыпуск. Рожа у него была страшная – черная кудлатая борода закрывала почти половину лица, а нос был сломан в двух местах.