— Стасик! А почитай балладу про молоденького майора!
— Да! — сразу оживилась Виктория.
— Когда я воевал, это было самое любимое наше стихотворение!
Стас собрался выполнить просьбу друга.
Но передумал.
— Ты сам почитаешь его Вике! — сказал он. — Его без труда можно найти в интернете[7]. А я лучше почитаю то, что написал, пока ты там воевал…
И, не дожидаясь согласия друга, чуть громче и выразительней, чем предыдущее стихотворение, принялся читать:
Как трудно, встав, идти под пули,
Когда вся жизнь лишь началась,
И в Омске, Томске или Туле
Тебя невеста заждалась!
Упасть бы, долг забыв солдата,
Зарыться в землю и молчать…
Но там, куда ведут, — ребята,
Которых надо выручать.
Над головою — как обрили! —
Промчался трассера пунктир:
Война, что б там ни говорили!
А дома — выходной и… мир.
Весь город спит, хоть спать негоже,
Когда звонят колокола…
Колокола?! О, Боже, Боже!
Дай добежать мне до угла!..
Стас оглядел сидевших за столом…
Ваня, тяжело опираясь локтями о стол, крепко зажал лицо своими изуродованными ладонями.
Его мама, не с силах сдержать себя, плакала.
Отец трудно глотал слюну.
Лена застыла, словно боясь дышать.
Даже Виктория и та на миг стала сама собой — чуть отклонившись назад, она смотрела на Стаса притихшая и открытая…
А тот продолжал:
За углом — дом.
А в дому том:
Гильзы от автомата
И… распятое тело солдата.
На груди крест
Из родных мест.
Руки-ноги прибиты.
Но глаза голубые открыты.
«Потерпи, брат!»
Только солдат
Прошептал: «Не снимайте!
Так и уйти мне дайте…»
«Шок! — сказал док[8]. —
Бредит браток!
А ну, осторожно, ребята,
Давайте снимать солдата!»
А в ответ: «Нет,
Это не бред!
Мне хорошо, поверьте,
Здесь нет ни боя, ни смерти!
Я ведь с креста
Вижу Христа!»
Хотел врач укол поставить,
Но ротный сказал: «Отставить!..»
Стас сделал новую паузу.
И положил ладонь на вздрагивавшие плечи друга…
Как трудно жизнь переосмыслить
В водовороте городов:
Ведь веру цифрой не исчислить,
Не испытать рассудком слов.
От Бога, словно озаренье,
Она приходит к нам сама,
Внезапно всякое сомненье
Прогнав из сердца и ума.
Она приходит, словно милость
В болезни, скорби, тесноте,
Или, как это вдруг случилось —
С тем самым парнем на кресте.
Его друзья, вернувшись с боя,
Направились в походный храм
И вместе с ротным до отбоя
Все, как один, молились там.
— Надо же, почти как у нас… — с трудом вымолвил Ваня.
— А это и написано на основе подлинного случая, — подтвердил Стас.
После этого все долго молчали.
И, наконец, Виктория спросила:
— А вы что, читаете только свое?
— Нет, не только! – ответил Стас.
— И все — обязательно связанное с духовным? Разве нельзя без этого?
— Нет, — решительно сказал Стас. Если мы уж заговорили на поэтическом языке, то моя позиция выражена следующими словами:
Взирая на жизненную панораму,
Я прихожу к такому итогу:
Что за дорога, если она не ведет к храму?
Что за слово, если оно не ведет к Богу?..
— Ой, только не надо! — поморщилась Виктория. — Ведь договорились, что отдохнем. А сами… Можно о чем-то просто мирском и житейском? Разве мало других тем? Ну есть же что-то другое в жизни — тоже важное и насущное?
— Есть!
Стас переглянулся с Леной.
Оба они разом поняли, что больше такой возможности может уже не представиться.
Кивнули друг другу.
И Стас сказал:
— Пожалуйста. Стихотворение называется «Поздняя встреча»…
— Вот это совсем другое! Многообещающее название. Прямо как в бульварном романе! — одобрила Виктория.
— Давай! — подбадривающе погладила руку Стаса Лена.
И тот — эта баллада всегда давалась ему с немалым трудом, обычно горло то и дело перехватывало во время ее чтения — начал:
Жил-был малыш по имени — раб Божий.
Не шевелясь, не открывая век,
Еще на человека не похожий,
Но чувствуя уже, как человек.
Он слышал всё, что рядом говорится
О горестях и о своей судьбе,
И так хотел скорей пошевелиться,
Чтобы напомнить маме о себе!
А мама шла куда-то торопливо.
И он, всецело доверяясь ей,
Всё торопил ее нетерпеливо:
Скорее, мамочка, пожалуйста, скорей!
Он ждал с надеждой, что прогулка эта
Ему откроет то, как мир хорош.
Но вместо долгожданного рассвета
Увидел страшный медицинский нож…
Застигнутый, как пойманная птица,
Он закричал бы, если бы умел…
И первый раз сумел пошевелиться —
Все то, что в этой жизни он успел…
И он летел: ведь смерти нет на свете!
И утешало бедного одно:
Что с мамой на одном для всех Рассвете
Он встретится однажды все равно!
Она его с виной непоправимой
Тогда прижмёт с раскаяньем к себе…
И тут уж он расскажет ей, родимой,
О горестях и о своей судьбе…
Стас с Леной ожидали, что Виктория сейчас зарыдает или, в крайнем случае, бросится вон из комнаты.
Чтобы, по своей гордыни, сделать это так, чтобы никто не видел.
Но она словно ни в чем не бывало, правда, слегка озадаченно, дослушала до конца и с удовольствием принялась есть торт, запивая его успевшим остыть чаем.
Изредка бросая в сторону Лены косые взгляды.
Ваня тоже с недоумением посмотрел на Стаса: зачем такое стихотворение? Тем более при беременной, то есть очень ранимой женщине. Мало ли что ли у тебя других — о храме и вере?
Стас только лишь головой покачал.
Ну Ваня ладно…
Он ничего не знает.
А вот Виктория…
И, неотрывно глядя прямо на нее, он прочитал самое короткое за весь этот вечер, но, пожалуй, ничем не менее важное и большое, чем другие, стихотворение:
Как мы наивны и беспечны,
Всё кажется, что будем вечны.
Да, вечны. Но такая вечность —
Лишь наказанье за беспечность!
8
Стас вошел в свою комнату и тяжело опустился на диван.
После ужина все еще допоздна посидели, поговорили, но — пора и честь знать! — Стас в сопровождении Вани с Леной отправился к себе домой.
Виктория, которую Лена уже называла, разумеется, за глаза, чтобы не обиделась, «Викуксей», сказала, что устала и, как ни приглашал ее Ваня прогуляться перед сном на свежем воздухе, наотрез отказалась.
— А я не хочу-у! Мне это не нра-равится! — только и слышалось капризное из приоткрытой двери в Ванину комнату.
Стас вспомнил свое давнее: «А мне все равно!»
Без которого он просто не мог жить.
Подумав, что и тут история повторяется.
Так что со временем, как знать, есть все основания, что Вика изменится благодаря Ване, и еще далеко не все потеряно!
Но пока, на этот раз они пошли втроем.
Дом, который лет десять назад родители Стаса купили под дачу, был совсем рядом.
Всего две-три минуты небыстрым шагом.
Но Стас с Леной, не в силах расстаться, предложили Ване пойти вокруг села.
Тот, понимая их и в то же время стремившийся к молодой жене, немного помявшись, вынужден был согласиться.
Все-таки друг — есть друг.
Стас с Леной, не обращая внимания на то, что Ваня постоянно поторапливал их, шли, еле-еле передвигая ноги.
Иногда останавливаясь под фонарями.
Разговаривая…
Разговаривая…
Словно пытаясь наверстать упущенное.
И с каждым шагом идя все медленнее.
Но, как ни длись любая дорожка, закончилась и эта.
Трое давних друзей к великому облегчению выполнившего долг Вани, в конце концов, встали перед небольшим деревянным домом, обнесенным старым, покосившимся забором.
— Его я тебе, если не в этот приезд, то в следующий обязательно подправлю! — на радостях пообещал Ваня. — А дом — ничего! Вполне еще хороший!
— Да, что бы ты понимал! Это не просто хороший, а самый лучший дом на земле! — воскликнула Лена. — Правда, Стасик?!
— Еще бы! — согласился он.
Ведь благодаря этому дому они и познакомились, когда ему с Ваней было по двенадцать лет, а Лене и того меньше.
Чуть больше восьми…
Как все-таки, хоть это и банально звучит для будущего писателя — одно оправдание, пишущего на исторические темы — быстро летит время!
В доме горело одно окно.
Стас вопросительно посмотрел на Лену.
— С тех пор, как ты разрешил сделать этот дом гостиницей для паломников к могилке отца Тихона, он почти никогда не бывает пуст, — объяснила она. — И, как я ни старалась, многое в нем изменилось. Да ты сам все сейчас увидишь.
— А мы пойдем, даже входить не будем! — добавил Ваня.
— Но надо же все-таки предупредить, что хозяин приехал! — так и не в силах расстаться со Стасом, умоляюще попросила Лена.
Но терпение Вани иссякло окончательно.
— Это не КПП, в смысле, не контрольно-пропускной пункт, вход сюда всем открыт! — уже командирским голосом сказал он. — В крайнем случае, подумают, что он тоже паломник!
— Ну да, конечно, как же — Викукся заждалась! — нахмурилась Лена.
— Я, между прочим, тоже! — напомнил Ваня.
Лене только и осталось, что горько вздохнуть.
Она тоже хорошо понимала брата.
Незаметно от него она быстро поцеловала Стаса в щеку и теперь уже под руку с братом, то и дело оглядываясь, хотя, конечно, и не могла видеть своего любимого, пошла по самой короткой дороге.
Стас проводил их долгим — пока они не скрылись за поворотом — взглядом и вошел в дом.
Бросил на знакомую вешалку вязаную шапочку.
Повесил куртку.
Огляделся…
В коридоре и на кухне все оставалось почти по-прежнему.
Даже запахи были теми же.
Зато в родительской комнате…
Он даже не узнал ее, открыв туда дверь.
В ней — не иначе, как со всего села сюда собрали — стояло так, что почти не было прохода, не меньше трех диванов и пяти старых деревенских кроватей.
На одной из них сидел худощавый высокий мужчина, читавший книгу.
Увидев Стаса, он встал, вежливо поздоровался и, заметив, что тот собирается пройти дальше, сказал:
— Простите. Там — комната хозяина дома, и ее, как мне сказала девушка в очках, которая меня сюда вчера определила, разрешается занимать только, когда больше нигде нет места!
— А я и есть хозяин! — улыбнулся Стас. — Бывший, конечно.
И виновато добавил:
— Просто пошел туда по старой привычке. Да и хочется, честно говоря, взглянуть, как там…
— А, ну тогда, конечно, конечно! Я ведь не знал — простите! — еще раз извинился паломник.
— Да ничего страшного… — пробормотал Стас.
Только теперь он почувствовал, как устал…
Вошел к себе.
Не включая света, тяжело опустился на кровать.
Собрался сразу раздеться и лечь.
И…
Так и подскочил от радостного гортанного крика, идущего откуда-то со стороны окна:
«Добр-рое утр-р-ро!»
— Ой, простите! — извинился Стас.
Вернулся к выключателю.
Зажег свет.
Странно: никого.
«Добр-р-ое утр-ро!» — снова поприветствовал его тот же голос.
И только тут Стас увидел сидевшую на карнизе маленькую черную ворону.
Или большого грача.
Он не очень хорошо разбирался в орнитологии.
Но благодаря логике быстро сообразил: грачи прилетают весной.
Картина еще такая есть: грачи прилетели.
До весны еще далеко.
И значит, это — ворона.
Только какая-то странная.
И, вроде бы, как немного горбатая.
«Добр-рое утр-р-ро!» — уже словно слегка разочарованно в третий раз сказала ворона.
— Так вечер вроде уже, и даже ночь! — усмехнулся Стас. — Залетела, что ли, сюда по ошибке? Ну, давай я тебя выпущу!
Он открыл окно, в который сразу рванулся морозный воздух, но ворона и не думала воспользоваться его предложением.
Наоборот, подалась еще дальше к углу.
Стас подошел ближе и увидел, что на подоконнике лежала пустая миска и банка из-под консервов, на дне которой была вода.
— Ах, вот оно что, — понял он. — Да ты, стало быть, домашняя? Или, как правильнее будет сказать — ручная! И, наверное, хочешь есть и пить? Не беда, сейчас принесем!
Он прошел в родительскую комнату.
Спросил у паломника, нет ли здесь на кухне чего-нибудь съестного.
Нет, не для него.
А для птицы.
Да не синички — вороны!
Тот дал ему хлеба и рыбы.
Стас накрошил все это в миску.
Наполнил банку водой.
И, принеся в свою комнату, поставил на подоконник.
Ворона тут же подлетела к нему.
Еду она демонстративно обошла стороной.
Зато пила долго и жадно.
Тогда Стас сам взял кусочек рыбы и протянул ей:
— На, ешь!
Но ворона решительно отвернулась от еды и снова взлетела на карниз.
— Ишь ты какая — гордая! — покачал головой Стас. — Ну ничего, проголодаешься, сама все склюешь!
Он снова хотел выключить свет.
Но передумал и огляделся вокруг.
Да, права была Ленка: если к столу и кровати тут ничего не добавилось, то стены, действительно, благодаря усердию паломников стало не узнать.
Все они были завешаны большими и маленькими иконами, вырезками из журналов с изображением монастырей, церквей и портретами старцев…
С текстами молитв…
— Когда-то под ними, — усмехнулся Стас, — висели следы моих поисков смысла жизни.
После того, как впервые придя к ним знакомиться, бывший крупный чиновник на пенсии, ближайший сосед Григорий Иванович сказал, что главное в жизни — это власть, Стас вырезал — откуда только смог — фотографии президентов, генералов и других людей, обладающих этой властью.
Тоже стал вырабатывать ее в себе.
И, по-своему, разве что не молился на них…