— Ты только вот что… Маме о том, что я тебе сейчас сказал, не говори.
Стас невольно покраснел.
Был у него в детстве случай.
Когда он перед тем, как на несколько дней сбежать от обиды из дома под новогоднюю ночь, сгоряча выдал секрет отца, который доверил ему спрятать деньги, что копил маме на шубу.[3]
Вот ведь как в жизни бывает…
Стоит один раз подвести, и доверие после этого может быть подорвано надолго.
Если не навсегда.
Но по отцу было видно, что это он напомнил не из-за того, что когда-то между ними было. С его незлобивым и быстро отходчивым характером он наверняка уже все забыл.
А предупредил сына, просто не желая обострять отношений с женой.
Он радостно встретил ее, входящую с подносом.
Заботливо взял его у нее.
Поставил на стол.
И, потирая ладони, словно ни в чем не бывало, сказал:
— Ладно, попьем чайку и будем вставать на молитву!
— Как — опять? — возмутилась мама. — Да ты же ведь сам говорил, что ребенку лежать надо!
— Правильно, пусть этот «ребенок» лежит, нечего ему во время молитвы о ногах, как бы не упасть, думать! — выделяя нескрываемой иронией слово «ребенок», охотно согласился отец. — Сегодня я по молитвослову читать буду. Господь ведь что сказал человеку — дай мне не ноги, а сердце!
И, не давая маме возразить, добавил:
— Ты думаешь, это я пилюлями да таблеткой его сегодня вылечил? Или других своих пациентов? Да мы, врачи, если хочешь знать, только помогаем больным. А лечит — сам Бог!
7
Владимир Всеволодович, словно впервые видя, поглядел на Стаса…
На следующий день Сергей Сергеевич, к явному недовольству мамы, разрешил сыну немного пройтись, развеяться.
Но только не в университет или институт.
Даже в магазин и то не стоит.
— А к Владимиру Всеволодовичу мож… — осторожно спросил Стас.
— …«но»! – охотно подхватил отец. — Только не надолго.
Впрочем, он мог бы и не напоминать об этом.
У постоянно занятого работой Владимира Всеволодовича и так долго не засидишься!
К тому же, он не любил, чтобы к нему ходили просто так, без серьезного повода.
Стас озадаченно почесал затылок.
Что делать?..
Нести на литературно-историческую консультацию в этот раз ему было совершенно нечего.
Роман в прошлый день не то чтобы не писался.
Но даже не обдумывался.
Правда, у него скопилось много книг, которые он брал из огромной библиотеки Владимира Всеволодовича.
А еще… были две магазинные монеты, которые он вот уже несколько вечеров никак не мог точно определить.
На одной, совсем дешевой, круговая надпись не уместилась при чекане. Можно было атрибутировать ее, как рядовой антониниан правителя Галлии Постума. Либо принять за монету другого провинциального императора — Викторина. И выставить, как это просил сделать клиент, за копейки. Но что-то мешало так сразу это сделать. Уж слишком портрет относительно молодого императора не походил на солидного, длиннобородого старика Постума или, как правило, насмешливого Викторина.
Другая монета — огромный, прекрасно сохранившийся сестерций Нерона — наоборот, была очень дорогой.
Но… явно вырезанной и отчеканенной не в античные времена.
И в то же время, судя по крепкой, тонкой, абсолютно подлинной патине, не современной подделкой.
— Вот! — обрадовался он, найдя действительно серьезный повод.
И уже через полчаса был в кабинете академика.
Поздоровавшись с гостем, Владимир Всеволодович первым делом красноречиво посмотрел на старинные — с густым мелодичным боем — часы.
Это означало, что у Стаса было пять, максимум десять минут.
Но, присмотревшись к нему, спросил:
— У тебя что-то случилось?
— Нет-нет, — поспешил ответить Стас.
Быстро положил на нижнюю ступеньку лестницы около переполненных полок книги, помня, что хозяин сам любит расставлять их по своим местам.
Затем показал монеты.
Высказал свои сомнения.
— Да, — разглядывая первую под большим увеличительным стеклом с подсветкой, сразу сказал Владимир Всеволодович. — Ты прав. Это никакой не Постум и тем более не Викторин.
— А кто же тогда?
— Император Марий. Он был выбран взбунтовавшимся войском, убившим Постума за то, что тот не позволил им грабить захваченный город. И знаешь, почему? Только потому, что носил имя Марк Аврелий Марий. То есть, напоминал всем золотой век императора-философа Марка Аврелия и знаменитого, жившего еще раньше, сначала народного трибуна, а затем консула и полководца Гая Мария. Безусловно, суеверные воины посчитали все это счастливым предзнаменованием. Увы, лично Марию оно не принесло никакого счастья! Он правил всего три дня. И был убит, к чему склоняется большинство историков, по каким-то личным причинам. Видишь, грубоватое лицо простолюдина, небольшая курчавая бородка и курносый, совсем не римский нос. Да, это определенно Марий. Безусловно, дорогая монета. И я бы посоветовал, договорившись по-джентельменски с ее владельцем, приобрести её в свое личное пользование. Другого такого случая, учитывая большую редкость этой монеты, может не представиться за всю жизнь.
Вторая монета, действительно, оказалась поддельной.
Но — несколько веков назад.
Так называемый падуанец — от названия города, где была сделана.
Что, однако, не делало ее от этого дешевле.
Тем не менее, Владимир Всеволодович с пренебрежением вернул ее Стасу.
Он тоже не любил любых подделок и, пусть даже отлично сделанных, копий.
Вся консультация заняла не больше пяти минут.
Но Владимир Всеволодович уже явно не торопился.
— И все-таки у тебя что-то произошло! — настойчиво повторил он.
И так вопросительно посмотрел на Стаса, что тот решил пожертвовать полуправдой. К тому же, Владимир Всеволодович, с его знаниями и умом, мог дать дельный совет.
— Да вот, мыслефон хочу изучить, — сказал он. — А он никак не дается.
— Что-что? — переспросил Владимир Всеволодович.
— Мыслефон, — обведя руками воображаемый небольшой предмет, пояснил Стас. — Это такой прибор, который смог бы передавать, например, звуковым способом, а то и прямо на бумагу — мысли. Ну, как диктофон, только сложнее…
— Час от часу не легче!
Владимир Всеволодович медленно опустился в кресло.
Словно впервые видя, оглядел Стаса с головы до ног.
И обратно.
— Ты хоть понимаешь, что это аналог вечному двигателю, то есть то, что не может быть изобретено никогда? — наконец, спросил он.
— Ну почему? — возразил Стас. — Всякое большое изобретение, как правило, проходит три стадии. Первая: такого не может быть никогда. Вторая: в этом что-то есть. И третья: так было всегда!
— Да, — согласился Владимир Всеволодович. — Но всему есть предел, положенный для человека Богом. Поэтому вечный двигатель, несмотря на все попытки, так и не изобретен. Но дело даже не в этом. И не в том, что с этической точки зрения такой прибор просто неприемлем! Мыслить может только разумная душа. Ты что — хочешь возомнить себя богом и создать такую душу?! То есть, поработать в том, где могут помочь только темные силы?..
— Зачем? — даже испугался никак не ожидавший такого поворота Стас. — Я только хочу считывать свои мысли.
— А другие — захотят знать чужие! Об этом ты хоть подумал?
— Нет…
— А надо бы! — упрекнул всегда деликатный академик. — Ну зачем тебе это все нужно?
— Как это зачем? Чтобы стать, наконец, писателем. Ну, и это потом, как минимум, Нобелевская премия, всемирная известность.
«Чтоб Ленка знала, кого потеряла!» — мысленно добавил он то, что было, пожалуй, еще главнее.
Но, к счастью, у Владимира Всеволодовича не было мыслефона, и он не мог узнать этого.
Поэтому только со вздохом покачал головой:
— Ох, уж это тщеславие… тщеславие…
И вдруг хитро посмотрел на Стаса:
— А знаешь, что мне помогло однажды избавиться от него раз и навсегда?
Не дожидаясь ответа, он взял со своего письменного стола, над которым висел портрет Насти, тонкую, очень острую полоску из камня, похожую на лезвие ножа, только без рукоятки, и протянул Стасу.
— Что это? — тоном экзаменатора спросил он.
— Ножевидная пластинка. Мезолит либо ранний неолит. Возраст не менее семи-восьми тысяч лет. Место находки, судя по материалу и обработке — район Оки, — уверенно ответил Стас, которому встречались подобные предметы, только гораздо худшего качества изготовления, во время раскопок неподалеку от Коломны.
— Правильно. Садись, пять! — одобрил Владимир Всеволодович и, когда тот сел на старинный резной стул, продолжил: — Ее подарил мне один мой знакомый, впрочем, и отчасти твой тоже. Не будем называть его имя. Хватит и того, что оно известно всему миру. Так вот, когда я одно время начал превозноситься и чаще подобающего говорить «я» да «я», он дал мне эту пластинку, рассказав, как она помогла избавиться ему от этого «я».
— Как? — заинтересовавшись, рывком подался вперед Стас.
— Осторожней! — предупредил Владимир Всеволодович. — Этот стул прослужил людям триста лет и послужит еще сто, а то и двести, если на нем так не будут вертеться!
И продолжил:
— Видишь, как искусно и гармонично сделана эта, казалось бы, простая пластинка. Во-первых, изящно. Во-вторых, необычайно красиво. И, в-третьих, максимально удобно для работы. Использована каждая природная выщерблинка или наоборот, выступ. Безусловно, изготовил ее гениальный мастер. И его имя наверняка гремело на всю округу. А как звали его, ты, случайно, не знаешь?
— Откуда? — с удивлением во все глаза уставился на академика Стас. — Да и разве это — возможно?!
— Вот и тот мой знакомый, а вслед за ним и я, подумали. Пройдет тысяча… пять… десять тысяч лет. Наконец, если даст Господь, миллион. И точно также и о нас, несмотря на всю нашу сегодняшнюю известность, никто не узнает. Так стоит ли, скажи мне, после этого хоть чем-то тщеславиться в этой жизни?
— Нет, — подумав, согласно кивнул Стас.
— Вот так и ты. Забудь об этом мыслефоне. Не уподобляйся тому, тоже наверняка талантливому, но мало что соображающему мастеру, который вместо того, чтобы сделать что-то действительно полезное и нужное людям, высунув, наверное, от старания язык, вырезал поддельный сестерций Нерона. И потом…
Владимир Всеволодович встал, прошел к своим полкам и принес маленькую, изрядно потертую, медную монетку.
Положил ее на стол перед Стасом.
Тот посмотрел на нее и с удивлением взглянул на академика.
Это была одна российская копейка 1903 года.
Пожалуй, самая распространенная и не имевшая никакой цены даже среди начинающих нумизматов монета.
То есть, цена у нее, конечно, как и всем предметам старины, была, но, по нынешним временам, — тоже копейки!
Да и то, тем более в таком состоянии, никто не возьмет!
Тем не менее, Владимир Всеволодович почему-то бережно взял ее и задумчиво сказал:
— Видишь дату? В этот год в России произошло великое духовное событие: был канонизирован преподобный Серафим Саровский. В его прославлении участвовал весь народ, начиная с Государя и заканчивая простолюдином. А сколько чудес было явлено в это время! Какая благодать сошла к нам с Небес! И, заметь, — перевернув монетку оборотной стороной, продолжил академик. — В этот же самый год создается партия большевиков, которая через четырнадцать лет сделает из великого государства бедную страну и поведет самую настоящую богоборческую войну. Один год — и два столь полярных события…
Владимир Всеволодович положил копейку на стол.
— Это всего лишь один пример того, что наша жизнь и все в ней — обоюдоострый меч. И таких примеров — тысячи, миллионы… Взять тот же хирургический скальпель. Им можно вырезать злокачественную опухоль, либо выйти с целью грабежа на большую дорогу и убить человека. Так и твой мыслефон. Возможно, он и нужен был бы в судебной практике, как более совершенный детектор лжи. Но им вполне могут воспользоваться и преступники.
А что будет со словом? Каждый тогда, независимо есть у него талант или нет, порядочный он человек или, мягко говоря, наоборот, сможет стать писателем и выдавать человечеству свои материализованные на бумаге мысли. И так сейчас уже не знаешь, что творится на книжных полках магазинов. Классика — этот водораздел между истинно ценным в человеческой культуре и низкосортным, пошлым, словно плотина еле-еле выдерживает этот страшный напор. А что будет тогда? Грязевой поток! Сель! Всеобщее засорение умов! Нет, безусловно, будут и достойные, а может, и достойнейшие произведения, но…
Слушая такое, Стас только удрученно качал головой.
А Владимир Всеволодович продолжал:
— Настоящий писатель испокон веков был хранителем истинных культурных ценностей своей страны, всего человечества. Не случайно бытовала пословица: «Государство, которое убивает поэтов, обречено на вырождение!» Ведь человек, создающий книги, трепетно даже сказать, является служителем в храме слова! И, как признавались многие из них, это хоть и приятный, но прежде всего — каторжный труд! Когда исследователи творчества великого Гоголя познакомились с его черновиками, то были просто потрясены. Первые варианты оказались слабее сочинений школьников-двоечников. Но переделывая их вновь и вновь — на десятый раз, Гоголь довел их до образца совершенства во всей русской словесности!
А знаешь, как работал Жюль Верн? — Владимир Всеволодович посмотрел на Стаса и, увидев, что тот отрицательно покачал головой, сам же ответил: — Сначала он все из своих — заметь, почти сотни! — больших романов писал простым карандашом. Потом тщательно редактировал при помощи того же карандаша и резинки. И, наконец, обводил каждую букву чернильным пером!
Я вообще считаю благословенным то время, когда писатели работали гусиными перьями. А еще лучше — высекали свои книги на камне. Вот тогда действительно не было ни единого лишнего слова! А ты — мыслефон…
Настенные часы громко и выразительно отстучали семь раз.
Владимир Всеволодович спохватился и выразительно посмотрел на них.
Стас поднялся.
Попрощался.
И когда Владимир Всеволодович в третий раз спросил:
— Так у тебя точно ничего не случилось?
Вздохнув, направился к выходу.
— Ну, тогда передавай привет Лене! — крикнул ему вдогонку хозяин.
Стас, словно налетев на невидимую преграду, остановился.
Медленно обернулся.
И беспомощно посмотрел на Владимира Всеволодовича.
Так конец встречи стал ее новым началом.
— Вы что поругались? — спросил Владимир Всеволодович, когда Стас, по его жесту, снова осторожно присел на самый краешек стула.
— Да вроде как нет. Но — расстались! И судя по всему навсегда…
— Ты что, чем-то обидел ее?
— Нет… — решительно замотал головой Стас.
— Тогда в чем же дело?
— Если бы я сам знал…
— Тогда тем более это надо выяснить, — возмутился Владимир Всеволодович. — Причем здесь и немедленно! Чтобы только зря не мучились ни ты, ни эта славная девушка!
— Не могу, — развел руками Стас. — Она не возьмет трубку, как только увидит мой номер…
— Ну что ж, тогда позвоню я! — решительно сказал Владимир Всеволодович, взял свой телефон и, перехватив недоуменный взгляд Стаса, усмехнулся: — Думаешь, один ты такой особенный, что только у тебя ее номер есть? Нет, брат, она и мне время от времени позванивала, все спрашивала, как ты. Да вот только в последнее время, и правда, как-то нехорошо замолчала.
— Алло! — нажав нужные кнопки, сказал он. — Это — Елена Будко? Точно Будко? Я не ошибся? Ну, здравствуй, Леночка! Здравствуй, моя славная! Да-да, он самый. Владимир Всеволодович. Как говорится, собственной персоной. Что? Стас? Д-да… И он тоже здесь!
Стас что было сил вцепился пальцами в ребро стула…
— Не буду, не буду! — между тем упрашивающе заговорил академик.
И он понял, что Лена сразу предупредила, что не станет разговаривать, не то что когда ему вдруг передадут трубку, но даже и вообще, если речь будет идти о нем.
Где-то бесконечно далеко, едва различимо слышался ее голос.
И даже от этого Стас был уже счастлив…
А Владимир Всеволодович, тем временем, продолжал разговор.