Князь печально опустил голову.
— К чему все это ты говоришь мне, я не понимаю? — прошептала Ирена, глядя на него широко раскрытыми глазами.
Князь поднял голову и продолжал с горькой улыбкой:
— Сейчас поймешь, немного терпения!
Она печально улыбнулась.
— Ты же, моя милая, несомненно, прелестнейшая из женщин, когда-либо встреченных мною на жизненном пути, но, увы, принадлежащая к другому классу общества, и ввести тебя в "наш круг" на правах княгини Облонской я не могу.
Ее лицо омрачилось, нижняя губа конвульсивно задрожала — она смутно начала понимать.
Князь не заметил этого, так как говорил, опустив глаза вниз.
— Ты понимаешь также, что мы, члены этой аристократической семьи, все-таки люди, что подчинять наши чувства и наши страсти суровым правилам света не всегда для нас возможно, мы можем встретиться с девушкой другого круга, искренно и сильно полюбить ее, как это случилось со мной. Что делать тогда? Для этого-то в нашем кругу изобретен так называемый "морганатический брак", в котором муж и жена считаются таковыми перед Богом, так как клялись перед Его алтарем, но не считаются ими перед людьми. Я, со своей стороны, далеко не одобряю такого иезуитского выхода и никогда бы не решился на него, если бы не был связан с обществом моими дочерьми. Я не имел права, действуя иначе, обречь их на изгнание из среды, в которой они родились и выросли. Надеюсь, что ты согласна с этим?
Он остановился и бросил на нее вопросительный взгляд.
Она молчала, продолжая в упор глядеть на него.
— Ты можешь заметить мне, что все это я был обязан сказать тебе ранее, что я все-таки обманул тебя, — ты будешь бесконечно права, и в свое оправдание я не посмею сказать ничего, кроме того, что я безгранично, безумно любил и люблю тебя, что я боялся, что ты не решишься на такой шаг, что любовь твоя ко мне вначале не была еще настолько сильна. Когда она будет моей, думал я, я сумею доказать ей, насколько серьезно мое чувство — она оценит его, простит мне и хотя бы задним числом сочтет меня достойным принесенной ею, хотя и бессознательно, мне жертвы, одобрит задним числом сделанный ею шаг, в котором я никогда не заставлю ее раскаяться.
Он снова замолк на секунду и искоса поглядел на нее.
Она сидела, не меняя позы, и молчала.
— К тому же, думал я, — продолжал он, — я сам приношу ей в жертву то общество, ту среду, в которой я провел столько лет. Я не извергнут из него, но сам не пойду в него. Я сумею составить ей и себе круг знакомых в России, где ее будут уважать, как мою вечную подругу жизни, как мою жену, хотя и не перед людьми, но перед Богом — она поймет, что к ее ногам я кладу самого себя и все свои прошлые знакомства и связи. Мои дети — члены этого общества, я откажусь и от них. Она, она одна заменит мне все и для себя найдет все в беззаветной любви моей.
Она продолжала, молчаливая, недвижимая, сидеть перед ним, как бы воплощенным упреком его совести.
Он с самого начала разговора с ней почувствовал, что не в состоянии сказать ей то, что так, казалось ему хорошо было им придумано, что он выучил почти наизусть и вдруг позабыл, как забывает порой оробевший дебютант-актер назубок приготовленную роль.
Он сознавал, что говорит бессвязные нелепости, но продолжал нанизывать слова, спеша и путаясь, с единственною мыслью как-нибудь и чем-нибудь закончить.
Ее молчание раздражало его и производило еще большую путаницу в его мыслях.
— Что же ты молчишь? Скажи мне хоть слово! — весь дрожа от волнения, произнес он.
На лице его то и дело выступали красные пятна, на лбу крупные капли пота.
— Моя мать знала и знает все это? — снова вместо ответа задала она ему вопрос.
— Нет, и в этом моя еще большая вина перед тобой, — заметил он, — она, конечно, не согласилась бы, мы обвенчались тайно от нее, она ничего не знала.
— Значит, она предназначала мне другого, а не тебя… Я поступила против ее воли, и она… она отказалась от меня.
Последние слова она через силу выкрикнула каким-то сдавленным голосом и быстро отодвинулась от Сергея Сергеевича.
Он с испугом поглядел на нее.
Все мускулы лица ее конвульсивно сократились, глаза приняли почти бессмысленное, стеклянное выражение, и взгляд устремился в одну точку.
— Прости, прости меня! — простонал испуганный князь.
Она не отвечала.
Он взял ее руки, бессильно опустившиеся на колени, они были холодны как лед.
— Скажи мне хоть одно слово… — умолял он.
Все было напрасно: она сидела как окаменелая, и когда он выпустил из своих рук ее руки, они безжизненно упали снова на ее колени.
Он понял, что она находится в столбняке, и окончательно в первые минуты растерялся.
III БОЛЕЗНЬ ИРЕНЫ
Семь дней провела Ирена в состоянии, близком к каталептическому.
Уложенная с помощью сбежавшейся на зов встревоженного князя прислуги в постель, она уже целую неделю лежала как мертвая, без малейшего движения.
Собиравшиеся около нее доктора — все знаменитости парижского медицинского мира — своими унылыми лицами красноречиво свидетельствовали о бессилии науки перед загадочной для них болезнью.
Они констатировали лишь, что больная, видимо, вследствие моральных причин, потеряла способность чувства и движения и жила исключительно растительной жизнью.
Они поддерживали эту жизнь искусственным питанием, испробовав перед тем все известные в медицине средства против столбняка, каковым, по исключительному и единогласному их диагнозу, была болезнь молодой женщины. Но на последнем консилиуме — их было несколько — парижские знаменитости решили, что наблюдаемая ими болезнь произошла, несомненно, вследствие сильного душевного потрясения и, таким образом, должна если не быть совершенно причисленной, то считаться близко граничащей с душевными болезнями.
— Надо пригласить Шарко! — сказали они князю.
Он тотчас же помчался за этим столпом европейских психиатров.
Знаменитый психиатр не замедлил явиться.
Собрались и все врачи, посоветовавшие обратиться к нему.
После тщательного исследования больной и продолжительных дебатов врачи согласились со своим знаменитым коллегой, что к этому загадочному, еще не наблюдавшемуся в их практике виду столбняка, не поддающемуся никаким испытанным методам лечения, необходимо попробовать применить не менее загадочный новый способ — способ лечения гипнотизмом.
Сам князь Сергей Сергеевич невольно тормозил самую возможность правильного и, быть может, успешного лечения Ирены.
На все вопросы приглашенных им к постели больной врачей, с доктором Шарко во главе, о причинах, заставивших впасть молодую женщину в такое состояние, он отвечал, что решительно не может себе самому объяснить их.
— Не получила ли она перед этим какого-либо потрясающего известия? — допытывались эскулапы.
— Насколько я знаю, никакого! — отвечал князь, не поднимая глаз.
— При каких, по крайней мере, обстоятельствах это случилось?
Сергей Сергеевич сообщил, что это случилось после только что отпитого утреннего кофе, когда они, сидя еще за столом, разговаривали вдвоем.
— О чем вы с ней говорили?
— О каких-то пустяках, я, признаться, даже позабыл о чем именно, пораженный случившимся с ней припадком.
Врачи, как мы видели, терялись в догадках и решили, по совету Шарко, попробовать гипнотическое внушение.
Знаменитый психиатр в этот же день прислал князю визитную карточку рекомендованного им после консилиума гипнотизера.
Jacques Bertheau
medecin — hypnotiseur
membre des plusieures societes savantes.
Rue St. Anne, 14 bis.
[Жак Берто,
врач-гипнотизер,
член многих ученых обществ.
Улица Сент-Анн, 14 (франц.)]
Сергей Сергеевич немедленно послал приглашение этому "члену многих ученых обществ".
Посыльный вернулся с ответом, что доктор будет на другой день утром.
Князь не спал всю ночь; это, впрочем, была не первая ночь со времени болезни Ирены, проведенная им в мучительных думах.
Он испытывал невыносимые нравственные страдания — беспомощное и почти, по приговору докторов, безысходное положение молодой женщины, загубленной им, принесенной в жертву старческой вспышке его сладострастья — князь наедине с собой не мог не сознавать этого — тяжелым камнем лежало на его, довольно покладистой в подобных делах, совести.
Смерть этого так нагло обманутого им существа представлялась ему каким-то страшным, роковым событием, долженствовавшим отравить весь конец его жизни.
Анализируя свои чувства к недвижимо лежавшей в соседней комнате больной, полумертвой Ирене, князь, к ужасу своему, ясно понимал, что не одно обладание ею как красивой женщиной, находящейся в периоде пышного расцвета, связывало его с ней — он чувствовал в своем развращенном сердце еще нечто вроде привязанности к этому чистому и слабому существу.
Анализируя свои чувства к недвижимо лежавшей в соседней комнате больной, полумертвой Ирене, князь, к ужасу своему, ясно понимал, что не одно обладание ею как красивой женщиной, находящейся в периоде пышного расцвета, связывало его с ней — он чувствовал в своем развращенном сердце еще нечто вроде привязанности к этому чистому и слабому существу.
Эта связь не была любовью, это было какое-то тяготение противоположностей, какое-то притягательное свойство положительного к отрицательному, — свойство магнита.
Единственным средством освободиться от этой привязанности и разорвать эту связь было низвести молодую женщину ниже себя, вывести ее на такой путь, идя по которому она стала бы относительно его в положение, которое даст ему возможность смотреть на нее сверху вниз, а не наоборот, как было до сей поры.
Он лелеял эту мысль и уже стремился к этой цели. Ее смерть в настоящую минуту окружила бы ее в его собственном сознании ореолом мученичества, а это и было бы главной причиной мучительных угрызений совести.
Когда он пустит ее на ту широкую дорогу, по которой пустил уже многих подобных ей, когда увидит, что она беззаботно и весело, как десятки других, бывших в его руках женщин, пойдет по этой дороге, он успокоится.
Следовательно, она должна была жить, и не только жить, но и отрешиться от своих прежних чувств и взглядов, думать обо всем его умом, глядеть на все его глазами.
Как это сделать? Как, прежде всего, заставить ее жить? Эти вопросы гвоздем сидели в непривычной к напряженной умственной работе голове Сергея Сергеевича.
Приговоры врачей тяжелым камнем давили его душу.
Если бы он откровенно объяснил им причины болезни Ирены, то, быть может, они могли бы найти средства вывести ее из этого ужасного, загадочного для них столбняка.
Но как объяснить?
Князь не решился бы никому в мире рассказать всю правду.
Мысль его перенеслась на ожидаемого гипнотизера. "Он тоже начнет допрашивать… Что отвечу я ему?" — думал он.
Он не ошибся.
Явившийся аккуратно на другой день рекомендованный доктором Шарко гипнотизер, оказавшийся маленьким, юрким еврейчиком, с большими бегающими глазами, горевшими каким-то темным огнем, осмотрев больную, обратился к князю и в упор спросил его:
— Что привело ее в такое состояние? Мне надо знать не только все малейшие причины, которые могли повлиять на нее до пароксизма, но, кроме этого, мне еще необходимо, чтобы вся душевная, если можно так выразиться, жизнь больной не была для меня тайной.
Он глядел на Сергея Сергеевича своим пронизывающим насквозь взглядом.
— Но я, право, не знаю, я сам положительно недоумеваю… о причинах, — бессвязно пробормотал князь, чувствуя себя положительно не по себе под этим убивающим в нем волю устремленным на него взглядом.
— Подумайте, — голосом, в котором звучали металлические ноты, произнес доктор Берто, продолжая глядеть на него, — иначе, поймите, искусство мое бессильно, я не буду в состоянии помочь, а ведь вам нужно, чтобы она была жива…
Последние слова он произнес с убийственной для князя хладнокровной расстановкою.
У Сергея Сергеевича положительно опустились руки: этот человек, с которым он встретился первый раз в жизни, сразу, после нескольких минут разговора, угадал его самую сокровенную мысль.
Так, по крайней мере, решил Облонский, нервы которого от бессонной ночи и от фиксирующих его глаз "загадочного жида" — так назвал мысленно он доктора — были потрясены до крайности.
У него даже не появилась мысль, что доктор Берто мог выразить свое мнение о необходимости для него жизни Ирены совершенно случайно, вывести его из расстроенного вида князя.
Вдруг в его уме блеснула счастливая мысль.
"Надо переговорить с ним, надо спасти Ирену!"
IV КНЯЗЬ И ГИПНОТИЗЕР
— Я буду с вами откровенен, но не здесь, — обратился он к доктору.
Казалось, князь боялся, несмотря на бессознательное положение молодой женщины, при ней повести этот щекотливый разговор.
Доктор Берто отвел от него глаза.
Это было все-таки облегчением для Сергея Сергеевича. Оба они удалились в соседнюю комнату.
— Насколько мне известна сущность гипнотизма, — начал князь, опустив глаза и избегая взгляда гипнотизера, который сидел против него у письменного стола, — она состоит в особой способности лица, настолько подчинять себе волю другого человека, что последний бессознательно и беспрекословно исполняет его приказания, хотя бы исполнение их длилось целый неопределенный период времени. В настоящее время область, в районе которой действительны эти приказания, или, как их называют, "внушения", настолько расширилась, что путем их происходит даже выздоровление болезней.
— Это почти так! — кивнул доктор головой в знак согласия.
Он произнес это тоном, в котором звучало снисходительное удовольствие, что профан, каким являлся его собеседник, имеет почти верное, хотя и поверхностное понятие о его науке.
— Из нашего разговора с вами у постели больной, — продолжал между тем князь, — я вынес предположение, что лечение гипнотизмом особенно применимо к болезням, причины которых лежат в нравственной, духовной стороне человека, на каковую сторону гипнотизер может действовать почти неотразимо. Полагаю, что я прав.
Доктор Берто молча кивнул головой, видимо, ожидая конца этого предисловия и угадывая, к чему клонит его собеседник.
Это красноречиво утверждала чуть заметная, змеившаяся на его тонких губах хитрая усмешка.
— Потому-то все доктора, не добившись от меня причины, полагали у Ирены Владимировны — так зовут больную, — вставил князь, — не могли определить болезни, а прозорливый Шарко, угадывая, что эта причина непременно лежит в моральном потрясении, рекомендовал обратиться к вам. Вы начали с того, что подобно им категорически спросили меня об этих причинах, а из тона вашего голоса я увидел, что вы в этом случае не подобно им внутренне глубоко убеждены, что такие причины существуют и что я их знаю. Пасуя всецело перед вашею проницательностью, я принужден сказать вам, что вы не ошиблись.
Лицо гипнотизера приняло почти надменное выражение, как бы говорившее, что он не допускает даже мысли о возможности какой-нибудь ошибки с его стороны.
— В таком случае скажите мне их! — произнес он, снова фиксируя князя своим металлическим взглядом.
— Это дело другое, — нервно повел плечами последний, не глядя на Берто, но чувствуя на себе его взгляд. — Об этом-то я и хотел серьезно переговорить с вами.
— Вы ни за что не хотите сказать их?
— Не столько не хочу, сколько не могу, — перебил его Сергей Сергеевич, — и как велика эта невозможность, вам будет ясно из того, что я сейчас скажу вам.
Он остановился.
Гипнотизер не сводил с него глаз.
— Я люблю эту женщину, — повел князь головой по направлению к комнате больной, — люблю горячо и сильно, но готов лучше обречь ее на раннюю смерть, нежели открыть эту тайну.
Доктор вдруг сделался необычайно серьезным.
— В таком случае мне здесь нечего делать, — холодно заметил он, взяв шляпу, поставленную им на пол около кресла, на котором сидел.
— Куда же вы? — остановил его князь нетерпеливым движением. — Я не только не отказываюсь от ваших услуг, я, напротив, прошу их, рассчитываю на них, за платой я не постою.
Доктор снова поставил на пол свою шляпу.
— Какого же рода услуги угодно вам от меня? — будто недоумевающе поглядел он на Сергея Сергеевича.
— Вот десять тысяч франков, — быстро вынув бумажник и отсчитав десять банковых билетов, сказал Облонский, подавая их доктору Берто. — По окончании лечения вы получите еще столько же, но она должна быть жива и здорова.
От князя не ускользнуло выражение лица гипнотизера, когда он упомянул ему, что за платой не постоит.
"Жид! — промелькнуло в его голове. — Надо возбудить в нем корысть".
Гипнотизер как-то инстинктивно опустил руку на билеты, положенные на стол.
— Конечно, — уже более мягко заговорил он, — можно посредством внушения пробудить в больной чувство движения, она встанет, к ночи выздоровеет, но я не скрою от вас: при малейшем воспоминании о том неизвестном мне факте, сообщение о котором привело ее в настоящее положение, столбняк может повториться. Зная же этот факт, можно легко внушить ей во время гипноза, чтобы она смотрела на него иначе, и он потеряет гнетущую ее душу силу.
— А не может этого сделать кто-либо другой?
— Кто же другой, я вас не понимаю?
— Я, например!
Берто внимательно и пристально посмотрел на Облонского.
— В чертах вашего лица, в ваших глазах есть, несомненно, задатки "силы влияния", так именуем мы "силу внушения" в сыром, необработанном виде. Вы можете попробовать, и даже, думаю, с успехом, тем более, что больная — данный объект гипноза — будет отзывчивее на ваше внушение. Она вас любит?