Спартакиаду мы выиграли только благодаря гению Бескова. После нее все игроки сборной Москвы получили звания мастеров спорта международного класса. У меня, правда, оно уже было за победу на чемпионате Европы среди молодежных команд. По большому счету, мне заслуженного должны были дать, как я это себе представлял.
В материальном плане поощрением стали квартиры и машины. Мебель вообще была мелочью. Ее делали по телефонному звонку Деда. Старостин придавал материальным благам большое значение, в отличие, скажем, от Льва Ивановича Яшина. Тот, будучи начальником команды в «Динамо», не пробивал ничего. Он говорил: «Какие «Волги», если вы по мячу не попадаете?! Радуйтесь, что в московском «Динамо» играете».
За это на него многие обижались. Но Яшин был бессребреником. Севидов, в отличие от Льва Ивановича, понимал, что за здорово живешь никто играть не будет, и делал все возможное, чтобы футболисты «Динамо» не чувствовали себя обделенными в сравнении с другими.
Бесков, если надо, тоже пускал в ход свои обширные связи. Однажды пробил через Совет министров сумасшедшие премиальные за южноамериканское турне, когда мы с Аргентиной вничью 1:1 сыграли. Тогда даже за поражение нам было положено по 500 долларов. Колоссальные по тем временам деньги! Бесков сказал, что Аргентина — чемпион мира, а мы с ней, да еще на выезде, да еще с Марадоной во главе аргентинцев вничью сгоняли! Причем экспериментальным составом.
• • • • •Как-то Дед в перерыве спартакиадного матча против Украины мне говорит:
«Саша! 2:0 — это еще не победа. Хохлы сейчас понесутся».
А я ему: «Знаю, Николай Петрович, не переживайте».
И выиграли.
В финале нас ждала сборная Грузии, фактически тбилисское «Динамо». И когда мы победили 2:1, Дед, потирая руки, сказал: «Ну, теперь держитесь!» Он имел в виду, конечно, не нас, а профсоюзное руководство.
Севидов в «Динамо» тоже говорил: «Выиграйте что-нибудь. А там мне только за ручку двери надо взяться. Если надо, я ее и ногой вышибу».
То есть материальные блага тогда выбивать умели, и Дед в этом деле был лучшим. Это сейчас контракт подписал, и деньги капают. А раньше наше благополучие зависело от Старостиных и Севидовых.
После окончания спартакиады Бесков нас поздравил и больше не появлялся. От Старостина же позвонил тренер Иван Варламов и сказал, что встречаемся на Красносельской. Приглашены были все, кроме спартаковцев. Сели в приемной и оттуда по одному заходили к Деду. Брали в основном машины, тогда популярны были «шестерки». Кто ездить, кто продавать.
На Красносельскую пригласили динамовцев, Валерия Петракова из «Локомотива», Юрия Чеснокова из ЦСКА и Николая Васильева из «Торпедо».
Захожу. Дед сидит за столом.
«Александр! Выбирай, что хочешь. Для тебя ничего не пожалею».
Он мог себе позволить это сказать, потому что обладал колоссальными связями. Именно поэтому он занимался распределением, как сегодня говорят, бонусов. Квартиры делались через Моссовет, где у Старостина были прекрасные отношения с его председателем Владимиром Промысловым. А Моссовет в любом новом доме имел 20 процентов квартир. То есть возможности Деда были поистине безграничными.
Потом уже я узнал, что далеко не все шло в «Спартак». На «Спартак» выделяли квоты, но Дед, политик и стратег, втихаря отдавал квартиры нужным людям, у которых он позже мог попросить ответные услуги. Старостин считал, что игроки потерпят и что лучше помочь нужному человеку из министерства. Команда из-за этого, конечно, страдала. Бывало, игрокам давал худшие квартиры, а нужным людям — лучшие. Но в те времена получить любую квартиру в Москве считалось за счастье. Дед этим пользовался.
Работники «Динамо», которые знали историю братьев Старостиных, рассказывали мне, что в сталинские лагеря их отправили за воровство. Политика была здесь ни при чем! То есть посадили-то их по закону. Другое дело, они не для себя воровали, а для команды. Но какая разница! Уже потом из них сделали жертв политических репрессий. Но нас тогда это мало интересовало.
Дед обязательно приходил в раздевалку и перед матчем, и во время перерыва. У него был свой стул, он на него садился и все слушал и видел. Его слово порой было решающим. Сначала шумел Бесков, потом вступал Дед. Во время матча Старостин сидел на скамейке вместе с командой, а Бесков мог наблюдать за игрой с трибуны. Дед был начальником команды, который работал с ней 24 часа в сутки. Для игроков он был как отец. Его так все и воспринимали. Бескова же боялись.
Дед говорил коротко и лаконично. В этом смысле он был гением. Но больше всего меня поражало то, что он говорил очень конкретно. Двумя-тремя словами попадал прямо в точку. Помню, перед Киевом Бесков что-то долго рассказывал. Потом обратился к Старостину:
«Николай Петрович! У вас есть что сказать?» — «Два слова».
Он всегда говорил: «Два слова».
Дед начал:
«Знаете, если вас каждого поставить друг против друга с киевлянами, физически им не проиграет только Бубнов. Остальные с вами что угодно сделают. Поэтому если вы с ними будете тягаться в физике, проиграете. Играйте в свою игру. Ни под кого не подстраивайтесь. Тогда уже им будет ж… Забивайте, они вас не поймают».
То есть он повторил то же самое, что Бесков, только простыми и доступными словами. Причем произнес все это очень спокойно, сняв тем самым напряжение. Если Бесков мог закипеть, то Старостин всегда говорил спокойно, без накачки: «Мужики вы или не мужики?»
Рассказывают, однажды в перерыве Дед обратился к Нетто:
«Игорь! Ты можешь встряхнуть команду?» — «Не могу, Николай Петрович». — «Почему?» — «Эти бараны меня не слушают!»
И это говорилось на полном серьезе. «Бараны», а там половина — олимпийские чемпионы — попадали на пол. Вот такие разговоры были.
После игры все суетятся, бегают, а Дед уже работает. Надо собираться, надо успеть на поезд или самолет, и Дед никому не дает возможности расслабиться независимо от того, выиграли или проиграли. Но это не мешало Деду попить чайку. Он любил чай. Кофе не пил, только чай.
Еще он любил поговорить. Со мной, как мне казалось, вел довольно откровенные разговоры. В «Спартаке» никто к нему не мог подойти, как я, и начать беседовать. Может быть, он чувствовал, что я видел в нем уникального человека и ценил каждую секунду общения с ним. Он ко мне тоже с уважением относился, тем более что я дурацких вопросов не задавал. Интересовался историей, культурой, а Николаю Петровичу было что на эти темы рассказать.
Дед любил на тренировки ходить, если дел не было. Причем сам в Тарасовку ездил. Шофера отпускал и ехал на метро к трем вокзалам — от Красносельской, где находился офис МГС «Спартак», было недалеко. На Ярославском вокзале садился на электричку и — в Тарасовку.
Пока ехал 40 минут, успевал «Советский спорт» почитать, другие газеты. В Тарасовке первым делом заходил в столовую. Все сразу к нему бежали:
«Николай Петрович! Что покушаете?» — «Ничего не хочу, чаю принесите».
Попьет чаю и идет на установку или на теоретическое занятие. Если их нет, садится на трибуну и смотрит за тренировкой. Но такое не очень часто случалось, потому что у Деда все время были дела.
• • • • •Как-то спросил Старостина:
«Николай Петрович! Какой самый лучший чай?»
Он никогда сразу не отвечал. Прежде чем ответить, брал паузу. В зависимости от того, насколько был сложным вопрос, пауза была или короче, или длиннее.
«Ты знаешь, Саша, никакого секрета нет. Надо просто побольше заварки сыпать».
И все понимали, что в лагерях Дед привык чифирить.
Если Бескова я не раз видел подшофе, то Деда никогда. Он вообще не пил, не курил и все время находился в работе.
К Деду можно было обратиться по любому вопросу, настолько большой он накопил жизненный опыт. С Бесковым это было невозможно. Деду очень нравилось ездить в ночь в аэропорт. Бескова возил на машине шофер. У Деда тоже был шофер, но он, вот старая закалка, был человеком демократичным. Барских замашек, как Бесков, не приобрел. Он понимал, что шофер устает, и часто давал ему отдохнуть. Даже избаловал в какой-то степени!
Если нам предстояла поздняя поездка, Дед приезжал в Тарасовку, обедал, потом шел в свою комнату, где мог отдохнуть, или смотрел телевизор. Вечером садились в автобус и ехали в аэропорт. До Домодедова или Внукова из Тарасовки был неблизкий путь. Обычно Старостин садился на кресло в первом ряду, а Бесков — во втором. У них были железные места, на которые никто не имел права садиться. Остальные могли занимать места только с третьего ряда, а то и дальше. Иногда кто-то специально садился в третьем ряду, чтобы послушать рассказы Деда. При Бескове он особо не распространялся, а когда Бесков ехал отдельно, тогда блистал. Дед «Бориса Годунова» и «Евгения Онегина» рассказывал наизусть!
Сколько ему было лет, не знал никто. Но родился он не в 1902 году, как было написано в паспорте, а раньше. То ли в 1898, то ли в 1899-м. Год рождения ему поменяли, чтобы избежать призыва в армию в Первую мировую войну. По другой версии, годы ему позже добавили, чтобы в сталинских лагерях не послали на лесоповал, куда зэков старше 50 лет не отправляли.
Спрашиваю однажды:
«Николай Петрович! Как вы все помните?» — «Ты знаешь, Саша, как с Лениным встречался, помню, стихи помню, а вот что вчера было, забываю».
К нему можно было прийти в любой жизненной ситуации. Можно было сказать: «Николай Петрович! У меня проблема, тупик, не знаю, что делать. Помогите».
Дед решал любые материальные вопросы. Конечно, санкции Бескова тоже были нужны, но многое Дед втихаря делал. Бесков, когда узнавал об этом, возмущался, мол, Старостин футболистов развращает.
Но как что плохо, все сразу к Старостину шли. И слышали:
«Хе! Такая же проблема у меня была еще в 20-м году. Решить ее можно так-то и так-то».
У него на все были ответы, и он всем помогал. Поэтому к человеку, который к тебе так хорошо относится, все относились так же хорошо, несмотря ни на что.
Дед не любил «Динамо». Мне он симпатизировал, но говорил так: «Бубнов — классный футболист. Но все-таки это человек Бескова. Он ведь шел не в «Спартак», а к Бескову».
• • • • •Однажды Дед пригласил нас с Федором Черенковым к себе домой. Его квартира находилась в самом центре Москвы, на улице Горького, напротив кинотеатра «Россия». Я сразу согласился. Было очень интересно посмотреть, как живет Старостин. У Бескова я уже бывал, а у Деда нет.
Приняли нас очень хорошо. Сестры Николая Петровича, их мужья, дети, внуки, правнуки — все жили в этой квартире, которая больше напоминала музей. Комнаты — анфиладой, одна переходила в другую. На стенах — портреты и фотографии родственников, снимки команд и футболистов, какие-то кубки. Дед сам нас провел по всей квартире. Показал огромную резную антикварную кровать: «Здесь я сплю». Ванную комнату: «Здесь я моюсь. Ванна скользкая. Недавно упал, чуть ребра не сломал». Туалет: «Здесь я…»
Все в квартире Деда было старым и крепким, как и он сам. И он ничего не хотел в ней менять.
Дед посадил нас за стол, принесли хорошо заваренный чай в стаканах с серебряными подстаканниками:
«Вот за этим столом мы всей командой разборы проводили. Все сами решали, без тренера. Состав обсуждали. Посылали друг друга куда подальше, если не согласны были. Тренер скорее как организатор был. И все родственники здесь тоже были. Потом многие переженились».
Я слышал, что именно от Старостина пошла спартаковская демократия. На самом деле это была не демократия, а семейственность, клановость. Я потом спрашивал Деда про спартаковский дух.
«Какой дух! — отвечал он. — Это все журналисты придумали. А мы здесь просто собирались, пихали друг другу, вот и весь дух».
Точно так же Дед говорил и про спартаковскую погоду: «Нет никакой спартаковской погоды. Это миф. Кто-то придумал, и все повторяют».
Да, мифы вокруг «Спартака» возникали, но правдой было и то, что в клубе никогда не было диктатуры. Не было отношений, построенных на жестком подчинении, как в ЦСКА или «Динамо». И все это шло от братьев Старостиных, от отношения к «Спартаку» как к семейному делу.
Конечно, кто-то был старшим, но его не боялись. В лицо могли сказать все, что угодно. Дед всячески такую семейную атмосферу старался поддерживать. Он считал, что наказывать можно жестко, но в то же время игроки, как дети, должны были понимать, что они остаются родными и любимыми.
После посещения квартиры Старостина я понял, почему у него такое скептическое отношение к тренерам. Дед на самом деле считал, что все решает команда. Хотя рассказывали, что когда Дед сам был тренером, ставил себя очень жестко, пусть и не был диктатором.
У него и любимчики были. Рассказывали, когда Симонян не стал Виктора Папаева в состав включать, Дед пожаловался на него брату Андрею:
«Ты знаешь, Андрей, Никита сошел с ума. Он Папаева не поставил». — «Да ты что, Моцарта футбола на поле не выпускает?! Я на матч не пойду, мне такой футбол не нужен».
И это при том, что Симоняна они оба уважали и ценили, иначе он никогда не стал бы тренером той великой команды.
Старостин в душе меня любил. Не случайно написал в своей книге: «Если бы в «Спартаке» было 11 Бубновых, мы бы далеко ушли». Когда я только пришел в «Спартак» и поселился в Тарасовке, чтобы иметь возможность полноценно тренироваться, Дед не верил, что такое возможно. Как многие тоже не верили. Для Старостина такое предельно профессиональное отношение к делу было чем-то из ряда вон выходящим.
Хотя, говорят, Дед тоже был профессионалом до мозга костей. Всегда режимил, следил за весом.
Однажды я спросил Деда: «Николай Петрович! А как вы в футбол играли? Никогда вас не видел на поле, хотя хронику всю пересмотрел».
Дед взял паузу, а потом произнес: «Ты знаешь, Саша! Футболист я был… так себе!»
Я чуть не упал.
Поэтому его брат Андрей Петрович говорил Бескову: «Кость! Ты не слушай этого дурака. Он в футболе ничего не понимает».
Но Дед к этому спокойно относился, и авторитет его от этого не падал. Рассказывал: «Я бежал, как ломовая лошадь, и подавал в штрафную. Вот и вся игра».
Те, кто видел Старостина на поле, говорили, что он был очень скоростным и очень выносливым.
• • • • •Дед никогда не выходил из себя. Единственный раз я видел его в гневе, когда мы проиграли «Днепру» 2:4. Он сидел на скамейке запасных, смотрел, как нам забивают голы, и рычал: «Ненавижу!» Я в первом тайме получил травму и потому сидел рядом с ним. То, что увидел и услышал, поразило.
У Старостина были, как я говорил, свои симпатии и антипатии среди футболистов. Он не любил, например, Сергея Швецова, которого взяли в «Спартак» из «Зенита» по настоянию Бескова. Или Алексея Мелешкина из «Локомотива», которого также пригласил в «Спартак» Бесков.
Что еще поражало: ни Дед, ни Бесков не ругались матом. У них даже не вырывалось! А сегодня ругаются все, по губам видно. Орут как бешеные! Эти, особенно Дед, в любой ситуации находили слова, которые пробирали сильнее любого мата.
Дед любил меня брать на различные собрания. С годами он стал плохо слышать, и я повторял ему на ухо заданный вопрос. Дед любил встречаться с болельщиками, его приглашали в МИД, в посольства. Когда начинали задавать вопросы, Старостин говорил: «Мы обязуемся говорить вам правду и ничего, кроме правды». Он всегда оригинально и интересно отвечал. Я любил его слушать. Причем и на таких встречах отвечал Старостин не сразу, а брал паузу. Подумает, все взвесит и начинает говорить.
Он был большим жизнелюбом. Мне рассказывали, что за несколько лет до смерти Старостину должны были вручать орден Ленина. Когда Дед узнал об этом, сказал: «Не дождетесь».
Как-то раз в Днепропетровске нас подвезли на аэродроме к самолету. Пилоты еще не подъехали, ждем их у трапа, потому что внутрь стюардесса не пускает. Ночь, холодно. Дед стал замерзать. И чтобы согреться, начал бегать вокруг самолета с высоким подниманием ног. В его-то годы!
У Николая Петровича была «коронка». Куда бы он ни приезжал, всегда на стадионе ходил по полю и промерял его ногами: сколько метров в длину и ширину. Иностранцы смотрели на него как на сумасшедшего. Мы никогда у него не спрашивали, зачем он замеряет, но Дед всегда это делал.
Когда мы летели на самолете, Старостину и Бескову брали билеты на соседние места. Они садились впереди, за ними команда. Однажды Бокий оказался рядом и стал свидетелем разговора, который передал мне. Бесков по какому-то поводу начал предъявлять претензии Деду. На что Дед ему ответил: «Ты сколько раз чемпионом стал?» На тот момент «Спартак» лишь раз выиграл чемпионат. Бесков молчит.
«Костя! Ты прекрасный тренер. Но за 12 лет, что ты в «Спартаке», мы всего раз были чемпионами. А с другими тренерами, плохими, мы десятикратными стали. И Кубок мы с тобой ни разу не выиграли».
Бескову нечего было на это ответить. Хотя в принципе он мог сказать, что из первой лиги команду вывел именно он, что непонятно с кем играл первые годы, что при Гуляеве в «Спартаке» было 8 или 9 чемпионов Олимпийских игр и Европы и что Старостин не может ему приобрести звезд, которых Лобановскому подвозили пачками.
В 1988 году «Спартак» занял в чемпионате 4-е место, впервые с 1978 года оказавшись за чертой призеров. Но еще до конца первенства состоялось то самое знаменитое собрание, на котором игроки вынесли Бескову вотум недоверия. В команде произошел раскол. Хотя не столько в команде, сколько между главным тренером и игроками. Бесков остался дорабатывать до конца сезона, а «Спартак» посыпался.
Такую стабильность в те годы не демонстрировал ни один клуб. И все благодаря фундаменту, который заложил Бесков. Даже у Лобановского такого не было. Киевляне опускались аж на 10-е место, хотя возможности у Лобановского были куда шире, чем у Бескова.