Девочка из "Сталкера". Мутантка. Может быть и он тоже мутант? Но мать-то с отцом никогда с атомным производством дел не имели, в зараженных зонах не проживали... хотя откуда мы знаем? Только сейчас тайное становится явным, взять ту же историю на Урале. Или аварию на Ленинградской атомной. Или тот же Чернобыль, только не четвертый, а первый блок, в восемьдесят втором году. А сколько еще не знаем? Да и разве только радиация? А химия, а то, о чем и вообще пока ни слухом ни духом не ведаем?
Но почему тогда эти странные способности проявились только сейчас?
Что послужило катализатором? А сны? Это же какие-то чужие сны!
В общем, решил Панаев, надо идти в больницу. Завтра, до обеда.
Показаться с утра на работе, отпроситься у патрона и послушать, что
по этому поводу скажет медицина.
Настроение у Панаева немного поднялось, хотя и не очень. Он добросовестно досидел до конца рабочего дня, сослуживцы не тревожили, видели, что он не в своей тарелке, а потом подвез Зою до дома и покатил к себе. Зоя предлагала зайти к нему, приготовить ужин и помочь в случае чего - а вдруг ему опять станет плохо? - но он вежливо отказался. Он с трепетом и любопытством ожидал прихода ночи, словно мальчишка у заброшенного дома, где, по слухам, водятся привидения.
Он вошел в прихожую, бросил на трюмо свежие газеты. Из комнаты не спеша вышел кот, начал потягиваться, туманно глядя зелеными глазами.
- Всю жизнь проспишь, Барсуарий, - назидательно сказал Панаев. - А я скоро вообще сон потеряю. Пошли ужинать, соня.
Кулинарничать Панаев научился в последние годы своей прошлой супружеской жизни, когда они с женой только сосуществовали в одной квартире, поддерживая зыбкий нейтралитет и все больше не вынося присутствия друг друга. И ужин они готовили каждый для себя, жена раньше, а он позже, перечитав все газеты. Теперь он читал газеты после ужина.
Он изучил спортивные новости и перешел к сообщениям из-за рубежа. Кот устроился на диване и задремал. Событий было много. Прошел тайфун. Объявлен состав нового правительства. Состоялась манифестация протеста. Выделены средства на строительство ядерного реактора. Зафиксирован видеокамерой полет НЛО. Начинается суд над наемниками. Изучается вопрос о грамотности населения. Шесть человек получили ранения. И прочее.
Сообщение областной молодежной газеты (Панаев до сих пор выписывал молодежку) вызвало у него скептическую усмешку. Корреспондент Л. Ермоленко со слов жителей пригородного села Веселый Гай описывал полет слабо светящихся шарообразных объектов, имевший место поздним вечером шестнадцатого сентября. Панаев подумал, что тарелочный бум наконец-то достиг окрестностей их областного центра, потом прочитал большую статью о местных комсомольцах-наркоманах и интервью с одной из доморощенных интердевочек. Страничку юмора он читать не стал - было ему не до юмора.
Телефонный звонок заставил его отложить газету. Он вышел в прихожую, включил свет.
- Витя, как ты там? - В далекой Зоиной комнате слышались возбужденные мужские голоса. - Ничего не случилось?
- Да вроде нет. - Он посмотрел в зеркало. Там отражался худощавый, чуть выше среднего роста темноволосый мужчина в спортивном костюме. Лицо у мужчины было вполне нормальным, только глаза смотрели настороженно.
- Все в порядке, знакомлюсь с прессой. В Греции тишь и благодать. А у тебя маленький праздник кабана?
- Да нет, - Зоя облегченно рассмеялась. - Это телевизор, третья серия... Ах, ну да. А что такое маленький праздник кабана?
- Кто-то рассказывал. Это, кажется, в Сибири. В общем, две недели водку пьют. Или два месяца. Неважно.
- Витя, - голос Зои стал совсем тихим, - с тобой что-то делать надо. Тебе обследоваться надо.
Панаев уныло посмотрел на ссутулившеся отражение:
- Слушаюсь, Монроз. Завтра пойду.
- Витя, не смейся. Я серьезно.
- И я серьезно. Смотри свою третью серию.
- Витя, будет плохо - звони. Целую.
- Взаимно.
Он положил трубку и пошел к своим газетам. В окнах соседнего дома трепетал потусторонний свет - там шла третья серия. В городе было тихо.
*
[Текст рассказа "Что-то происходит?.." - сон-видение Панаева].
И зазвенело, зазвенело... Задрожало и рассыпалось, словно разбили огромное зеркало. Исчезло.
Панаев вскочил с дивана - с шелестом упала на пол газета, - бросился почему-то к балкону, потом, сообразив, в прихожую. Телефон не успокаивался.
- Да?
- Привет, Витек! Славик. Слушай, глянь мой "Дженерал". Не пашет, понимаешь, цвет пропал, а тут Боря кассеты из Одессы приволок. Сплошное новье! Заскочи, а? Или нет, лучше я к тебе. Завтра заскочу на работу, лады?
Панаев молча соображал.
- Витек, спишь?
- Есть ли в этом закономерность? - медленно произнес Панаев. - Стена и огни.
- Ты что там, бухаешь с кем-то? Все, не мешаю. Так я заскочу завтра после обеда, глянешь на аппарат. Идет?
- Идет, - бесцветным голосом ответил Панаев, так ничего и не сообразив.
- Все, салют!
Он вернулся в комнату. сел в кресло. То, что привиделось ему, происходило действительно с ним. Это был не сон, он находился в самой настоящей реальности, и все знал о себе, знал все свои мысли и чувства, он действительно жил той, другой, жизнью, где была совсем другая, не похожая на эту, комната, и совсем другое кресло, и книжные полки, которых нет и не было здесь, где он думал совсем о другом, о чем никогда не думал здесь. Это было с ним - и в то же время это никак не могло быть с ним, потому что никогда в жизни не знал, не ощущал и не переживал он ничего подобного, и слышать не слышал о планете Анизателла и каких-то галактических Странниках. Но как же реален, отчетлив и ярок был тот, другой, мир с табачным дымом (а он никогда не курил!), книгами на столе - Пруст, Мильтон (а он никогда не видел и не читал этих книг!), зелеными огнями на гигантской стене, каким-то двойником - и он, Виктор Панаев, чувствовал себя в этом мире как у себя дома, хотя что-то где-то и бунтовало, и возмущалось, и трепетало от недоумения...
Да, он тоже читал, хотя и без всякой системы, все, что попадалось под руку в библиотеке, недавно вот проштудировал "Одиссею". Гомер говорил о двух воротах для вступления снов: лживые, несбыточные приходили через ворота из слоновой кости; те, что сбываются - вылетали из роговых. Но его-то сны появлялись совсем из других, третьих, ворот. Они были снами-воспоминаниями. Воспоминаниями о том, чего с ним никогда не происходило, да и не могло происходить. Они были отражением какой-то другой жизни, которая казалась жизнью его, Панаева. Или не казалась?
Слегка кружилась голова. Кресло словно покачивалось, что-то сыпалось с легким шорохом, и как будто сгущался туман...
*
[Продолжение рассказа "Что-то происходит?.."].
И еще появился кто-то без лица. Был какой-то разговор, но смысл слов тут же терялся, и нельзя было ничего вспомнить, удержать, в свете фар роилась всякая крылатая мелкота, за указателем дорога свернула направо, навстречу зареву, и оборвалась черной ямой. Он попытался закричать, собрался с силами, выдавил из горла стон - и разлепил тяжелые веки. Барсик, встав на задние лапы и положив передние на край дивана, настороженно смотрел на него зелеными немигающими глазищами.
- Дай воды, - слабым голосом проговорил Панаев. В полутемной прихожей, куда почти не достигал свет бра, ему почудился двойник. - Ему тоже.
И уснул, погрузившись в кромешную темноту и тишину.
*
В среду Панаев поехал на работу троллейбусом. Он не решился садиться за руль "Москвича". Он боялся всего: боялся обморока, который мог приключиться в пути, боялся, что проявится еще какая-нибудь скрытая способность, боялся, что сходит с ума, что все эти ночные видения сигнализируют о начале психического заболевания.
"Может быть, вот такое и видится сумасшедшим? - думал он, прижатый к поручню на задней площадке переполненного троллейбуса. - Просто я этого не знаю, а врачи-то должны знать. Но в состоянии ли сумасшедший знать о своем сумасшествии?"
Он мог направиться в поликлинику прямо из дома, предварительно позвонив на работу и предупредив, но расчетчики ждали "Файрэро", у них начиналась самая запарка, а на доводку последнего блока ему хватило бы полчаса. Отличным самочувствием Панаев похвастаться не мог, во всем теле была какая-то вялость, но голова не болела и не тошнило. "Привыкаю, что ли?" - еще раз подумал он и поежился. Никакими экспериментами он заниматься больше не собирался - кто знает, может быть он в состоянии вызвать землетрясение или закинуть человека на околоземную орбиту? Это, конечно, казалось ему невероятным, но за последние двое суток у него несколько изменились представления о невероятном.
Вахту в вестибюле несла тетя Тоня. Она выдала Панаеву ключ от "аквариума" и, дернув головой, сказала почему-то осуждающе:
- Вас гражданочка дожидается ни свет ни заря.
Панаев обернулся. В одном из кресел, окружавших кадку с пальмой, сидела, закинув ногу на ногу, незнакомая девчушка в джинсовом брючном костюмчике, длинноволосая, в меру накрашенная и очень миловидная. На колене ее лежала сумка с множеством закрытых на "молнии" карманчиков. Панаев с сомнением взглянул на неприветливую тетю Тоню.
- Вас, вас дожидается, - закивала вахтерша.
Панаев направился через вестибюль и девчушка поднялась ему навстречу, перекинув сумку через плечо.
- Корреспондент "Молодой смены" Людмила Ермоленко. А вы товарищ Панаев?
- Та-ак, - безрадостно протянул Панаев. С распространением
информации в их фирме, судя по всему, дела были в полном порядке.
А я думал, "Л. Ермоленко" мужчина. Это ведь ваша заметка о
светящихся объектах?
- Моя. Вчера мне сообщили о вас любопытнейшие вещи и я решила прямо
с утра.
"Ну да, НЛО, ясновидцы, экстрасенсы и прочая - такая вот
специализация", - подумал Панаев, а вслух сказал:
- Видите ли, товарищ журналист, я не нуждаюсь в рекламе.
В глазах девчушки вспыхнул профессиональный интерес.
- Значит это правда?
Панаев развел руками:
- Судя по результатам моих действий - правда. Но она мне совсем не нравится.
- Понимаю. Ощущение отторженности от других, собственной, скажем за неимением лучшего термина, патологичности, нежелание оказаться в центре всеобщего внимания, сомнения в отношении здоровья.
Панаев присмотрелся к ней повнимательней. И вовсе она была не девчушкой, а просто молодой миловидной женщиной.
- Вы правы. И к врачу я собираюсь прямо сегодня.
- Что-то беспокоит?
- Что-то! - усмехнулся Панаев. - Именно это и беспокоит. И вообще самочувствие не очень.
- Виктор Борисович, а нельзя более подробно? - Журналистка уже расстегивала "молнии" на сумке, извлекала ручку и блокнот. - Когда, как, где, ваши субъективные ощущения? Ваша сотрудница, Колодочкина - так, кажется? - говорила, но знаете - одно дело по телефону и от кого-то, а другое - из первых рук.
- Повторяю, за популярностью не гонюсь, - сухо ответил Панаев. Медные трубы мне не нужны, не тот случай.
- Но дело не только в вас, - возразила Ермоленко. - Изучение вашего феномена поможет науке, добавит что-то к нашему знанию о мире, что-то прояснит. Это все, конечно, штампы, но штампы верные. Наша публикация привлечет внимание, кого-то заинтересует, кого-то подтолкнет к исследованиям. И потом, секрета уже все равно не существует, сегодня знают у вас, через неделю будет знать весь город, но по слухам. Со всякими домыслами и прочим. Что такое слухи мы с вами знаем, весной спички весь город закупал, правильно? Поэтому именно сейчас газете нужно выступить и дать объективное изложение фактов. И просто по-человечески прошу вас, журналистка умоляюще посмотрела на Панаева. - Материал ведь сенсационный, согласитесь. Центральная пресса подобные случаи описывает, разрешили наконец, слава богу, так чем же мы хуже? Тем более, у нас ведь не "утка", а факты.
- Фактов пока нет, - заметил Панаев, понимая уже бесполезность сопротивления. Отказывать он все-таки не умел, да и как отказать симпатичному напористому джинсовому созданию с просящими глазами?
- Факты - это вы и все, что вы мне продемонстрируете, - парировала
журналистка. - И обещаю не сообщать место вашей работы.
Панаев с уважением окинул взглядом ладно скроенную фигурку. Нет,
Людмила Ермоленко была далеко не девчушкой-студенткой. И все-таки он
не выбросил белый флаг, а отступил в крепость, подняв за собой мост через ров.
- Демонстрировать не буду - здоровье не позволяет. А рассказать расскажу, если изучение моего, как вы выразились, феномена, поможет науке.
- Вы знаете, еще блаженный Августин говорил о том, что люди удивляются высоте гор и волнам моря, величайшим водопадам, безбрежности океана и звездам и не обращают внимания на самих себя.
А стоило бы. Мы ведь наверняка и сотой доли своих способностей еще не знаем. Так что об этом надо говорить как можно больше.
- Возможно, - согласился Панаев. - Кстати, ваши светящиеся шары не утка? И почему вообще утка, а не курица или ворона?
- Шары не утка, - ничуть не обидевшись ответила Ермоленко. - Я беседовала с четырьмя очевидцами. Что же касается газетной утки, то, насколько мне известно, это выражение возникло в семнадцатом веке в Германии. Некоторые осторожные журналисты после сомнительных известий ставили пометку "эн-тэ", "нон тэстатур", то есть не проверено. А "энте" по-немецки значит утка.
- Ага, - сказал Панаев. - Спасибо. Подождите, пожалуйста.
Он позвонил в сектор с телефона тети Тони и сообщил поднявшему трубку Полуляху, что пошел в зал заседаний.
В зале было пусто, с громким жужжанием билась в стекло раздраженная муха. Журналистка села за длинный полированный стол и раскрыла блокнот, а Панаев устроился на кресле в первом ряду, напротив нее.
- Рассказывайте, Виктор Борисович. Можно по порядку, можно не по порядку, как вам удобней. Вопросы и уточнения буду задавать и делать по ходу.
И Панаев рассказал по порядку. О Валечкином кавалере. О кафе. О полете телефона. О фургоне с шампунем. Только о видениях своих он решил ничего не говорить, потому что их можно было списать на причуды нездоровой психики. Ермоленко не перебивала, слушала внимательно, делая временам пометки в блокноте, лицо ее было заинтересованным, но не удивленным. Панаева это даже немного задело, он прервал рассказ и с неудовольствием заметил:
- Вы или ни одному моему слову не верите или каждый день встречаете таких, как я.
Рука девушки замерла над блокнотом.
- Просто я следую принципу из "Посланий" Горация: ниль адмирари. Эмоции обычно мешают, их надо на потом отложить. Пожалуйста, продолжайте, Виктор Борисович.
Панаев проглотил это неизвестное ему "ниль адмирари" и довел повествование до конца. Сразу же последовали вопросы, короткие, четко сформулированные, подобные гвоздям, которые уверенно забивают в податливую деревяшку. Журналистка Ермоленко явно знала толк во всей этой чертовщине.
- В общем, мистика какая-то, - заявил Панаев. - Услышал бы такое - не поверил, и никакой газете бы не поверил. Выходит, я будущее вижу, а ведь его же нет!
Девушка закрыла блокнот и спрятала в сумку.
- Случалось, что предсказания оракулов, авгуров и гаруспиков сбывались. Возможно, кое-кто из них тоже видел будущее.
- Я не знаю, кто такие гаруспики, - слегка раздраженно отреагировал Панаев.
- Люди, предсказывавшие будущее по внутренностям жертвенных животных. Этруски, Древний Рим. Довольно успешно прорицал Иероним Кардан, был такой математик, физик и врач в шестнадцатом веке. Между прочим, на семьдесят пятом году жизни устроил голодовку и умер. потому что до этого предсказал дату своей смерти. А у Александра Македонского был личный предсказатель, Аристандр. Вы вот говорите: мистика, будущего еще не существует, а Бертран Рассел считал, что как логики мы можем допустить возможность мира мистики, поскольку не знаем всех связей явлений в реальном мире. Кстати, кажется, еще Лаплас отмечал: мы настолько далеки от знания всех сил природы и способов их действия, что неразумно отрицать явления только потому, что они пока необъяснимы. И еще он же: нужно исследовать явления с тем большей тщательностью, чем труднее признать их существующими.
- Цитаты это цитаты. С ними что угодно можно доказать.
Брови журналистки на мгновение метнулись вверх.
- Я ничего не доказываю. По-моему, тут доказывать нечего. Просто эти люди уже высказали те убеждения, к которым я пришла, смею заверить, вполне самостоятельно. Отрицать, конечно, легче, чем изучать, мы ведь выросли на отрицаниях. Вот у вас целый набор: предвидение будущего, дальновидение, воздействие на метрику пространства-времени волевым напряжением, или телекинез. У меня три папки материалов собрано, а ведь сколько об этом умалчивали! И как давно было сказано: "Познай самого себя", - но не проникались, не осознавали. - Девушка говорила убежденно, теребила джинсовый воротник. - Вы видите, какой перекос в науках? О человеке думаем в последнюю очередь, в себя не всматриваемся, а там, внутри у нас, не то что еще одна Америка не открытая, а может быть целая Вселенная. Вы только посмотрите: художник Попков предсказал свою смерть от пули. Его застрелили. Клавдия Костецкая, пациентка клиники Бурденко, воспринимала знаки сквозь непрозрачную среду, читала мысли на расстоянии... Кстати, - Ермоленко встрепенулась, - вы хотели прочитать мысли, но вместо этого передвинули телефонный аппарат. А еще раз не пробовали угадывать?
- Нет, хватит. - Панаев выставил перед собой ладонь, словно загораживаясь от журналистки. - Сыт по горло. Результат непредсказуем. А вдруг потолок обвалится? Между прочим, не только о других беспокоюсь, но и о себе тоже. Не помню кто из великих сказал: "Не стой под грузом и стрелой".
Девушка, казалось, не заметила колкости. Она понурилась и принялась бесцельно расстегивать и застегивать "молнии" на сумке. Панаев чувствовал себя неловко, словно отказал в просьбе одолжить пятерку до зарплаты.
- Жаль. - Ермоленко вздохнула. - А вы мне показались решительным человеком.
Панаев усмехнулся:
- Провоцируете? Но поймите, я действительно не знаю, что может из этого выйти. Да и такая потом слабость наступает...