На берегу было холодно. Вода была серой и непрозрачной. Издалека к поселку двигалась, стуча мотором, черная лодка.
- Рыбаки. Сети ставили,- сказал студент.- Я с Еловки на баркасе приехал сегодня,- сказал он,- я прибежал с Гольца, это двадцать пять километров, и потом меня с Еловки Максимов привез. Я хотел поспеть к пароходу.
- Я тоже хотела успеть,- сказала она.
- Я ужасно рад, что он опаздывает,- сказал студент, и сердце у него тревожно замерло.
Она ничего не ответила, повернулась и пошла вдоль берега. Навстречу тянуло холодом. Он шел за ней, хрустел галькой и готовился, решался сказать что-нибудь про стремительную любовь с первого взгляда. Он так и решил сказать про любовь с первого взгляда. "Спрошу ее, верит она в любовь с первого взгляда или не верит",- решился он. Но вышло что-то совсем другое, он начал говорить о том, что одинок в этом прекрасном мире, ах как одинок, и давно уже не верит в счастье. И даже шаги его стали нерешительными и безнадежными, и галька под ногами стала хрустеть одиноко и безнадежно. И когда он остановился, ожидая ее слов, она согласилась с его безнадежностью и одиночеством, но сказала, что у нее все-таки есть надежда, хотя бы на случайное, совсем неожиданное счастье. Возможно, она полюбит кого-нибудь неожиданно, а он случайно полюбит ее? Ведь это все-таки может случиться? Но она, конечно, не очень верит в то, что это случится именно с ней.
Они перебивали друг друга, они так быстро соглашались друг с другом, что даже испугались оба, и примолкли, и долго ходили по берегу молча, не веря друг другу и каждый себе.
У озера стало слишком холодно, и они пошли наверх, на деревенскую улицу, где уже не было ни одного огонька и не лаяли собаки. Он мучительно решал, что если не поцелует ее до калитки, то жить ему больше ни к чему. Пусть она перестанет разговаривать с ним, пусть она рассердится, но он поцелует, хотя бы попытается. "Никогда не прощу себе",- думал он и слышал, что руки у него ватные и поднять их невозможно.
- У меня сапоги намокли,- сказала Майя,- я иду по траве, иду, а она мокрая. Это роса.
- Вот здесь тропинка. Я иду по тропинке, а ты! - Он протянул ей руку, и она взяла ее и сжала в своей.
Она шла впереди, его рука лежала на ее плече, и он не давал ей сбиться с тропы, которую он видел в темноте, потому что глаза у него были как у кошки. И на каждом шагу он говорил себе: сейчас, вот сейчас взять ее за плечи - и все. И все. Он согласен, кто там заведует, чтобы ему десять лет каких угодно несчастий, мук, только бы поцеловать эту девушку, осторожно и напряженно ступающую лишь на шаг впереди него.
Они подошли к калитке, и у соседей залаяла собака. Она лаяла от скуки и скоро замолкла.
Он увидел на небе необыкновенное количество звезд без луны. Она тоже стала смотреть на эти звезды. Они смотрели на звезды без луны, а потом вдруг начали целоваться, сжимая зубы, мучая друг друга нерешительностью и незнанием.
- Ты целовалась когда-нибудь?
- Да,- сказала она и взяла свою руку из его руки.
- И я тоже, но не так. А ты давно?.. Я хотел спросить, ты до сих пор... с этим, с кем целовалась?
- Нет, это было так давно, в мае еще. На выпускном вечере. Нет, нет. Нет! - сказала она еще раз и отворила калитку и пошла к крыльцу, нагибая голову.
Он догнал ее, поцеловал еще, на этот раз нашел ее рот и как следует прижался к нему губами. От этого она вдруг ослабела в его руках. Ему было неудобно держать ее почти на весу, и он прижал ее к себе и почувствовал, как поднялись ее руки и сомкнулись у него на шее. Он прижимал ее все сильнее. Потом она забилась в его руках, стала вертеть головой, пытаясь вырваться.
- Пусти,- сказала она,- ну пусти меня,- она уперлась ему в плечо и, изогнувшись, выскользнула из его рук и отступила на шаг. Она поправляла волосы, и ее дыхание касалось его лица.- Уже поздно,- сказала она и взошла на крыльцо.
Через темные сени они прошли в кухню, где на столе горела красная лампа и было жарко от протопленной печи. Она подошла к столу и, глянув на него, сказала, опомнившись, радостно-покаянным шепотом :
- Ох как мы поздно!
- У тебя кровь, вот здесь, на губе, вот здесь,- он наклонился и нежно поцеловал там, где была кровь.
- Это ты,- стыдливо улыбнулась она.- Накинулся на меня.
В тишине вдруг стало слышно дыхание Максимихи.
- Я сейчас посмотрю.- Майя погрозила ему пальцем и пошла через горницу к комнате хозяйки, она шла по косому пятну света, падавшему от лампы через дверь в горницу, и остановилась, где свет кончился.
6
Не дождалась Максимиха своей радости посидеть с гостями за ужином, так и легла, чуть перехватив чего-то без аппетита, оставила им на столе лампу и ужин, а сама легла, да, намаявшись за день, настряпав хлеба на всю геологическую экспедицию, заснула сразу, а обида прошла, пока еще за столом одна сидела и ждала и, не дождавшись, пошла к себе в комнату и шепнула перед сном:
- На что я им, старуха, молодые ведь. Прости господи, деток...- Да и заснула в минуту.
От души постаралась Максимиха.
Посреди стола сиял большой семейный самовар с пузатым, в малиновых цветах по бокам заварником. Заварник, как поженились, привез ее старик из Улан-Удэ и сказал: вот, мол, девка, будет у нашего самовара приказчик. Так и звался в хорошие минуты заварник приказчиком. Не дождался гостей самовар, остыл. На овальном блюде лежали копченые омули, обложенные вокруг молодой восковой картошкой в подплывшем на тепле прозрачном омулевом жиру, золотыми боками проглядывали омули из-под лука и укропа, посыпанного сверху для красоты. В баночках и горшочках были тертая редька и розово-белая редиска со сметаной, и твердый маслянистый творог, и варенец под телесного цвета пенкой, и для чая сливки в большой толстой кружке, сделанной в виде пенька с сучками, а на полотенце с новыми складками лежала теплая шероховатая булка хлеба.
- Ну что ж, давай ужинать? Ведь это для нас... Хочешь, я переоденусь? Чтобы не так просто? За такой красивый стол!
И студент остался в темноте, а Майя ушла, и унесла лампу, и затворила дверью свет из горницы, и он видел, как пробивается в щели свет лампы и по потолку, где перегородки не доставали, двигалась освещенная полоса. Он слышал, как она снимала свитер и брюки и потом торопливо надевала что-то другое, как эта новая одежда тоже шуршала, облегая ее тело, слышал, как она переступала босыми ногами по крашеному полу. Свет в зале заколебался и сдвинулся. Слышно было, как полетели искры,- она причесывалась; наконец свет опять двинулся, и она открыла дверь и вышла, неся высокую керосиновую лампу, освещенная ею, недоступно красивая и незнакомая.
- Давай ужинать, только тихо-тихо...
Она поставила лампу на стол, далеко протянувшись над всей его красотой, и прошла босыми ногами к ширме, где был умывальник.
Она была в ярком красном сарафане с открытой спиной и плечами, с пышной хрустящей юбкой. Умывальник погромыхивал медным языком. Умывалась она какими-то мягкими, округлыми движениями, неслышно.
Она встретила его изумленный, горящий взгляд и сразу повернулась к нему спиной, спрятав лицо в тонкое суровое полотенце. Над белыми ногами вспыхнула с едва слышным звуком скользящего шелка красная юбка. Осторожно, будто боясь нарушить какое-то равновесие, она закинула полотенце на корявый косулий рог над умывальником. Опустив глаза, отодвинулась в тень и сказала:
- Ты тоже мой руки и давай садиться.
Есть он не мог, не мог отломить кусок омуля и не мог прожевать его и проглотить. Она тоже ела мало, ковыряла омуля вилкой, пила холодный чай и не смотрела на студента.
Стыдясь непривычно открытых колен, она сказала, одергивая и укладывая подол сарафана и сжимая его коленями.
- Не загорала совсем. Столько комаров.
Он отвел глаза.
Потом она бессильно уронила вилку и сказала:
- Как все приготовлено! Она так старалась, должно быть. Ох как нехорошо получилось! Ты ее не знал раньше, эту... тетушку? - Ей было неловко от этого слова "тетушка".
- Нет, я ее первый раз видел сегодня. Тетка отличная, хлопотунья.
- А как звать ее?
- Не знаю. Кума Максимиха.
- Какая она тебе кума?
- Это она Максимову кума.
- Кума - это какая-то дальняя родственница? Да? Ты хоть Максимова знаешь?
- Немного. Мы у него лодку брали, когда заходили в горы. Его хорошо знает наш начальник.
Он выпил чашку чая и встал.
- Завтра придет пароход, и все...- сказал он, пугаясь этого.
Она тоже встала. Он подошел к ней.
- Нет,- сказала она, а потом прошла впереди студента в сени. Он вышел следом и закрыл дверь в избу.
Максимиха, ложась, оставила эту дверь открытой, потому что протопленная печь дышала жаром.
В сенях они начали целоваться, и студент сказал:
- Пойдем.
- Нет.
- Ну пойдем.
- Нет, нет, это не надо,- но она не могла расстаться с ним и, пугаясь самой себя, пошла впереди него.- Я никогда не была такой.
- Значит, ты меня любишь.
- Значит,- согласилась она.
- Значит, ты меня любишь.
- Значит,- согласилась она.
- Я все это время чего-то ждал, не думал об этом и ждал.
- И я тоже знала,- заторопилась она.
- Это значит, мы теперь встретились.
- Значит,- согласилась она.
Во дворе был низкий белесый туман. Над туманом стояли четкие силуэты стайки и высокого, с острыми углами сеновала. Она слабо отвечала на его поцелуи, страшась предстоящего, и кожа на ее плечах стала шершавой от холода.
Она лежала в темноте, уже успев завернуться в толстое ватное одеяло, и он обнял ее в этом одеяле, и лег рядом, медленно изменяя положение рук и ног, и вытянулся рядом с ней молча.
В стайке колыхнулось коровье ботало: бом... бом, раздельно, будто корова повернула голову, чтобы внимательно прислушаться к движению на сеновале. Слышно было, как она дышит влажными ноздрями.
Студент еще не понимал, что он должен делать, что они должны делать дальше, он повернул-ся, зашумев сеном, потянулся к Майе и приник губами к ее губам, а она слабо отстранила его и вывернулась куда-то в темноту из-под одеяла. Что-то шуршало, гладкое и скользящее, и потом она тихо вернулась к нему, стала видна, белая, не дыша обняла его, уже устремившегося к ней, и послушно подалась к нему, острия ее грудей коснулись его рубашки, и он почувствовал тепло прижавшегося тела, и все это было уже неслышно, только нежно и горячо; они оба думали, что так должно быть и так будет, раз они любят друг друга.
Он что-то сказал ей об этом, и она ответила:
- Я тебя люблю.- Она хотела сказать еще, что завтра придет пароход, и ей хотелось еще заплакать, но вместо этого она еще раз повторила горячо и отчаянно: - Я тебя люблю, люблю!
Он тоже хотел что-то сказать, но у него звякнула пряжка на ремне, и он замер на полуслове, а потом заторопился и шумел, шумел сеном, пока она его ждала, глядя в темноту.
Он что-то угадывал знакомое в своих и ее движениях, знакомое по каким-то неясным, расплывчатым снам. Он опять попытался найти какие-нибудь слова, он хотел сказать ей что-то на ухо, утонув лицом в ее волосах; она нашла ртом его губы и стала быстро, быстро целовать его, и каждое движение за горячечной неловкостью, каждое движение ее и его было исполнено какого-то древнего, древнее человека, закона, и смысла, и стремления, было известно и неизвестно им обоим, как известны и неизвестны движения танца журавлям, танцующим первую весну.
7
А утром, одурев от жары и духоты избы, наскоро перекрестившись на тусклую фольгу образов в темном углу, вышла на крыльцо Максимиха и увидела, как идет по своему двору дальняя соседка Жучиха с подойником тяжелым - руку оттопырила, в ледник бежит с молоком, уже подоила. Сунулась Максимиха в кладовую, сняла марлю с чистого серебряного подойника да на улицу было, да вспомнила, что не одна нынче в доме, а с гостями. Быстро вернулась в дом и глянула в зальце, где должна была спать гостья, и увидела пустую лежанку и разобранный рюкзак, а посреди зальца лежали на полу тонкие сапожки с узорами.
- Ай да парень! - ахнула Максимиха.- Вот удалый, так удалый!
Растерянно и виновато засуетилась Максимиха, не зная, верить ли, не верить ли. Перебежала двор, поставила подойник возле лестницы, прислушалась, сдерживая одышку, стала подниматься вверх, видны стали белые нижние юбки ее над старыми крепкими сапогами. Затаив дыхание глянула Максимиха в сеновал - так и есть! Под ее толстым цветастым одеялом на огромной перине, на огромной с кружевными оборками подушке, в полосах от солнца, бившего в щели сеновала с востока, спали, свободно раскинувшись, далеко друг от друга, ее гости.
- Ох, грех-то какой, господи! Прости ты меня старую, не углядела,прошептала Максимиха.
- Ишь, девки-то пошли, ну чисто козы! - говорила Максимиха, отталкивая корову к стене. Максимиха поставила подойник в ноги корове и ловко, привычно огладила полное теплое коровье вымя. Корова косила добрым глазом на хозяйку и стояла смирно и довольно.
"И комары нипочем",- думала Максимиха. Стояли в ее глазах плечи парня, искусанные комарами, рассыпанные по подушке волосы девушки и разбросанная вокруг спящих по сену одежда, с тем множеством кружевного шелка женского, которого никогда не нашивала сама Максимиха, всю жизнь проходившая в грубых рубахах да вязаных шерстяных чулках.
Подоив, Максимиха отлила молока в специальную красивую кринку для гостей, остальное молоко снесла в ледник и пошла открыть курятник, закрываемый на ночь от колонка. Первым выскочил петух, встрепанно побежал, побежал, дергая когтистыми лапами и собираясь вскочить куда-нибудь повыше да запеть, и Максимихе мелькнуло, что ведь на сеновал по привычке отправится петух горло драть да перебудит, и, недолго мешкая, убралась в дом и принялась завтрак собирать: яичницу, да простоквашу, да варенец, да молоко.
8
В десятом часу с озера, из-за мыса, донесся низкий бас парохода, а потом и сам он вошел в синюю бухту, работая машиной на холостом ходу, движимый только своей тяжеловесной инерцией. Загромыхали и рухнули в брызгах якоря. Четырехвесельный бот опустился на талях, и по трапу полезли мальчишки-матросы, полезли с мешками и чемоданами пассажиры. А с берега уже шли моторки - так было заведено, надо было побывать на пароходе, раз в неделю летом заходит он, и надо побывать на нем - наскоро выпить в ресторане, купить городских сластей, бабам купить чего придется в лавочке, запастись свежими папиросами да и вообще побывать в шумном мире толкотни и танцевальной музыки.
- Не позавтракавши я и не отпущу,- уговаривала Максимиха смущавшихся гостей,- без вас не уйдет. Пока народ сойдет, пока товар выгрузят для магазина. Ешьте, пейте, порадуйте старуху. В городу, говорят, молоко, што ли, из порошка делают, не знаю, правда али нет!
Ну чего надулась, как мышь на крупу? Ешь яишню-то, а то она тебя съест! Да и ты, кавалер! Ну хоть омулька возьмите на дорогу. На пароходе пустяки едят, а вам и будет максимовского копчения рыбка. Мне кум-то возит, возит, а сколько я ее могу съесть? Нельзя, чтобы рыба пропадала.
Максимиха рада была, что гости так смущаются, и думала о них светло и хорошо, как о родных бы детях, думала, сколько бы детей они могли нарожать, здоровые-то такие, внуков, и отгоняла нехорошую бабью мысль, потому что думать про них плохо ей не хотелось.
Выходя, пытался студент оттеснить Максимиху в угол, к порогу, начинал что-то толковать о деньгах, но Максимиха решительно завернула его в двери, и духу у него не хватило на деньгах настаивать.
Майя шла за студентом, несла маленький чемоданчик, а у него на каждом плече было по рюкзаку, они спустились от дома через дорогу, и Майя шла все медленнее и потом вдруг поставила чемоданчик, и повернулась, и побежала вверх через улицу, по траве к толстой тетке, стоявшей у калитки. Студент видел, как двинулась навстречу Майе Максимиха, как они обнялись и поцеловались, и чувство неловкости и стыда перед Максимихой, которое не давало ему покоя все утро, сразу сменилось ощущением радостной горечи, чувством потери и благодарности. Так же быстро Майя вернулась и схватила чемоданчик, и они пошли, не оборачиваясь, вниз, где, завидев пассажиров, махали им, чтобы быстрее пошевеливались, мальчишки-матросы из четырехвесельного бота.
Бот стоял на гальке метрах в трех от берега. Волна заносила его корму, молоденький матрос упирался веслом. Весло косо ломалось в воде и зарывалось в гальку. Второй матрос в резиновых сапогах уже лез по воде за рюкзаками и чемоданом. Потом он снова побрел к берегу, собираясь подставить спину и перенести Майю на бот. Майя поняла и, вспыхнув, глянула на студента. Тот, ни минуты не раздумывая, схватил ее на руки и, разъезжаясь в гальке, шагнул в озеро, с восторгом чувствуя леденящую воду, и легкость девушки, и руки ее на своей шее, и ее смущение, и железную силу своих собственных рук.
Матросы плюхали веслами в воду и с удивлением смотрели на чудного парня, с которого текла вода на лавку. Студент был счастлив, что в потемневших, набрякших туристских башмаках у него полно студеной байкальской воды. Он слышал, как вода в башмаках нагревалась. Майя смотрела на приближающийся пароход и пыталась достать горсть воды из зеленоватой с пеной волны перед носом бота.
Студент требовал отдельную каюту, а в кассе сказали, что нету вообще никаких мест и им придется ехать на палубе. Но потом над ним сжалился усатый кассир и посоветовал обратиться в каюту к ревизору; если тот разрешит, то кассир продаст эти билеты, только это бесполезно. Миловидная женщина-ревизор удивленно подняла брови на всунувшегося в ее каюту студента и собиралась уже разделаться с нахалом, но смягчилась, увидев за его спиной девушку. А потом, когда Майя сказала студенту, нелепо стоявшему посреди каюты в мокрых штанах: "Переоденься, простудишься!" - ревизорша совершенно все поняла и ушла к капитану по важному делу и надолго.
- Только не оставляйте каюту незапертой,- сказала ревизорша,- у меня здесь много денег в сумке и различные важные документы.