Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой: история одной вражды - Павел Басинский 30 стр.

Разумеется, деньги были у его супруги Софьи Андреевны, которой он отписал свое имение и часть прав на литературные издания. Но и этих денег определенно не хватило бы даже на то, чтобы обеспечить проезд туда и обратно всех яснополянских паломников. К тому же жена Толстого очень не любила этих людей, потому что они превратили семейное гнездо в проходной и постоялый двор. Нам может показаться невероятной сцена из кинохроники, где Толстой скрупулезно отсчитывает на своей ладони какие-то грошики, чтобы дать страннику, одетому в лохмотья. Вот скупердяй, дал бы ему три рубля, что ли! Нам трудно поверить, что у самого знаменитого писателя и родовитого графа трех рублей на тот момент просто не было. А если бы и были, то это были деньги его жены, которая сама еле сводила концы с концами в яснополянском хозяйстве. Тем не менее, отказавшись от собственности, Толстой так и не смог до конца отказаться от благотворительности. Слишком много несчастных досаждали просьбами. И в этом заключалась уже его му́ка.

В шестьдесят пятом томе Юбилейного собрания Л.Н.Толстого, где напечатаны его письма 1890–91 годов, есть важный документ – одно из немногих писем Толстого, в котором упоминается Иоанн Кронштадтский. Это письмо – ответ на просьбу Анатолия Степановича Буткевича, тульского помещика и пчеловода. 13 мая 1891 года тот просил Толстого помочь ученице акушерской школы Мацкиной. Зная об отсутствии у Толстого собственных средств, Буткевич просил его письменно обратиться к кому-нибудь из знакомых, могущих ежемесячно давать Мацкиной 10–30 рублей в продолжение одного года. Толстой в не дошедшем до нас ответе в этой просьбе отказал и, по-видимому, изложил свои взгляды на благотворительность. В письме с почтовым штемпелем «Крапивна, 1 июня 1891» Буткевич возразил Толстому. Он писал, что не согласен с его взглядом на деньги и что тезис «Деньги – зло» не считает «нравственным принципом». Тогда 4 июня 1891 года Толстой был вынужден объясниться более подробно.

«Я и не думал осуждать вас, дорогой Анатолий Степанович, я только оправдываю или скорее объясняю себе свое отношение к деньгам. И очень рад случаю еще раз, и для себя преимущественно, высказать свое отношение к ним, а это очень нужно.

Денежный соблазн очень тонкий, и очень легко запутаться в нем. Мне он особенно близок, потому что окружал и окружает меня. В том, что деньги зло (я не помню, выражал ли я так, но если и не выразился, то готов принять это выражение), нет никакого сектантства, а простое утверждение того, что зло – зло; кнут, штык, пушка, тюрьма, всякое орудие насилия, если и не есть само по себе зло, то без опасности ошибки может быть названо злом; деньги тоже орудие насилия и потому – зло или назовите, как хотите, но только такая вещь, которой я пользоваться не желаю, и точно так же не желаю участвовать в пользовании и распределении их. Не желаю же пользоваться и участвовать в пользовании ими потому, что они орудие насилия. Приобретать деньги значит приобретать орудия насилия, распределять деньги, употреблять их, направлять их значит распоряжаться насилием. При крепостном праве помещик посылал своих рабов работать тому, кому он хотел благодетельствовать; теперь мы делаем то же самое, давая деньги или выпрашивая их в одном месте и давая другому. Дать человеку 20 рублей в месяц значит прислать рабов работать на него каждый месяц. Распоряжаться так чужим трудом я считаю неправильным и потому избегаю денег, распоряжения ими и участия в их распределении. И этот вопрос я решил таким образом давно и давно уже повел и жизнь, и свои рассуждения в этом направлении. <…> Если бы я считал, что деньгами можно сделать добро, то я не только не отказался бы от распоряжения собственностью и приобретения ее, но старался, как Иоанн Кронштадтский или как Бутс[24], увеличивать свои средства, чтобы сделать ими добро.

<…>

До свидания, если Бог даст. Целую вас.

Любящий вас».

Многословие этого письма в данном случае является не недостатком, а важным смысловым элементом. Задумаемся только: Толстого просят всего лишь (!) помочь одной уездной барышне закончить акушерские курсы. Даже не своими деньгами помочь, а обратившись к другим лицам, которые, конечно же (!), не откажут Толстому. Тем более речь идет о ничтожных средствах. А он пишет об этом целую философскую статью.

Это свидетельствует о том, что Толстой в ситуации с этими несчастными десятью-тридцатью рублями оказывался в чрезвычайно запутанном положении, в которое он попадал почти ежедневно, донимаемый яснополянскими паломниками. «Граф, дай денег!» Но у графа денег нет. Граф отказался от них.

Еще более важно упоминание Иоанна Кронштадтского. Значит, Толстой все-таки интересовался его деятельностью и был осведомлен, как тот распоряжается деньгами?

Главная же проблема состояла в том, что все эти несчастные, наказанные судьбой люди обращались не по адресу. Им следовало писать письма и ехать – не в Ясную Поляну, а в город Кронштадт.

Глава восьмая ВРАЧ ДУШ И ТЕЛЕС

ЗАМЕТКА В ГАЗЕТЕ

20 декабря 1883 года в петербургской газете «Новое время» появилось «Благодарственное заявление», подписанное шестнадцатью лицами. Некоторые из них указывали не только полные имена, отчества, фамилии, но и адрес.

«Мы, нижеподписавшиеся, считаем своим нравственным долгом засвидетельствовать искреннюю душевную благодарность протоиерею Андреевского собора, что в городе Кронштадте, отцу Иоанну Ильичу Сергиеву за оказанное нам исцеление от многообразных и тяжелых болезней, которыми мы страдали и от которых ранее не могла нас избавить медицинская помощь, хотя некоторые из нас подолгу лежали в больницах и лечились у докторов. Но там, где слабые человеческие усилия являлись тщетными, оказалась спасительною теплая вера во Всемогущего Целителя всех зол и болезней, ниспославшего нам, грешным, помощь и исцеление через посредство достойного перед Господом благочестивого отца протоиерея. Святыми и благотворными молитвами сего, так много заслужившего перед Верховным Зиждителем всех благ подвижника все мы получили не только полное избавление от угнетавших нас недугов телесных, но некоторые из нас чудесно исцелились и от немощей нравственных, бесповоротно увлекавших их на путь порока и гибели, и теперь, укрепленные столь явственным знаком Божьего к ним милосердия, почувствовали в себе силы оставить прежнюю греховную жизнь и пребывать более твердыми на стезе честного труда и богобоязненного поведения…»

После этой статьи отец Иоанн проживет двадцать пять лет, день в день, скончавшись 20 декабря 1908 года. И это будет другая жизнь, чем та, что вел сначала обычный пресвитер, а с 1875 года протоиерей и ключарь Андреевского собора Иван Ильич Сергиев.

Путь святого человека очень трудно разделить на периоды, если касаться его духовной биографии. Но если все-таки говорить о жизни Ивана Ильича Сергиева, как мы говорим о жизни Льва Николаевича Толстого, а не «великого писателя земли русской», нужно признать, что эта жизнь, как и жизнь Толстого, «разламывается» на два периода – до начала восьмидесятых и после.

Кульминацией духовного переворота Толстого считается 1881 год. В этот год он с семьей переезжает из Ясной Поляны в Москву, сталкивается с «мерзостями» городской жизни, пишет «Записки христианина» и рассказ «Чем люди живы».

Началом новой жизни Иоанна Кронштадтского биографы признают 1883 год, когда в «Новом времени» вышло «Благодарственное заявление».

Интересно, что первые упоминания о необыкновенных способностях кронштадтского священника стали появляться в петербургских газетах уже с 1875 года, а в кронштадтских – и того раньше. Поэтому сам по себе текст «Заявления» вряд ли стал бы сенсацией. К тому же он был написан опытной рукой, хотя и весьма сердечно, но в то же время осторожно, чтобы не навлечь на его героя гнев непосредственного и более высокого духовного начальства. Авторы «Заявления», видимо, принимали во внимание суровую субординацию, царившую в духовном ведомстве, как и в любом ведомстве Российской империи. Публично объявить о том, что некий, даже не столичный, протоиерей является целителем и чудотворцем, означало бы оказать медвежью услугу этому пока еще малоизвестному священнику. Фактически это означало бы, что место, которое он занимает на своем приходе, скромнее его возможностей. Это был бы даже невольный донос на него, ибо это означало бы, что он не просто окормляет людей из других приходов, но и творит какие-то «чудеса», что попахивало ересью.

Возможно, именно поэтому стиль «Заявления» был тщательно выверен по части подобной крамолы, и акцент был сделан все-таки не на чудеса самого отца Иоанна, а на Всемогущего Целителя и на Промысел Божий. Гораздо большее впечатление, чем сам текст, производят подписи, в которых рассказываются истории этих чудесных исцелений.

Молитвами достойного протоирея отца Иоанна получил я от Милосердного Господа полное исцеление в своих тяжких болезнях. Четыре года страдал я расслаблением и ломотой в ногах, сильнейшим ревматизмом головы, а также у меня очень болела грудь. Ранее много раз обращался к докторам, но никакие средства не помогали.

Более трех лет я страдала болезнью сердца, соединенною с сильными болями в голове, кроме того, у меня очень болели ноги, одним словом, вся была расслабленная; обращалась к докторам, но напрасно. Получила же полное исцеление от батюшки отца Иоанна.

Страдая упорно и мучительно внутренней болезнью, я долго лежал в Александровской больнице, но, не получая выздоровления, наконец выписался и больной поехал в Кронштадт, где сразу получил чудесное исцеление от почтенного отца протоиерея Иоанна.

Я страдал сильнейшим застарелым ревматизмом во всем теле, чувствуя нестерпимую боль в голове, груди и ногах. Никакие ни домашние, ни медицинские средства не помогали. Обратившись к отцу протоиерею Иоанну, я священною его молитвою сразу как будто ожил и получил полное выздоровление. Сын мой, 6-летний мальчик, был болен горячкой. Батюшка протоиерей, помолившись над ним, наложил на него руку, и мальчик тотчас же стал вполне здоровым. 8-летняя дочь моя страдала какой-то непонятной болезнью, была худая, бледная и изнуренная, сохла день ото дня и также была исцелена святыми молитвами отца Иоанна. Жена моя была совершенно расслаблена болезнью и не имела никакого аппетита к пище. Получила исцеление от того же отца протоиерея.

В наивном реализме этих маленьких, но пронзительных текстов не было никакой «литературы». Но в них была та концентрация человеческого горя, описать которую литература просто не в силах, потому что у нее нет для этого подходящего языка. Тем более что в этих текстах завопило даже не крестьянство, перед которым русская литература всегда чувствовала себя в неоплатном долгу, а самая бесформенная среда – мещане, торговцы, мастеровые, на которых литература не обращала особого внимания, а если и обращала, то исключительно критически, как на самую бесперспективную с точки зрения прогресса человеческую массу. Так вот, в лице отца Иоанна Кронштадтского эта масса обретала своего героя и утешителя.

В тот же день, когда в «Новом времени» появился текст «Заявления», обер-прокурор Святейшего синода К.П.Победоносцев дает директору своей канцелярии служебное поручение.

«Победоносцев – Ненарокомову:

Посмотрите, что напечатано в Новом Времени сегодня наряду с объявлениями о театрах и пр.

Думаю, тут не без греха священник. Что за человек и в чьем ведомстве? Не у Петра Евдокимовича Покровского?»

П.Е.Покровский, протоиерей и духовный писатель, был главным священником армии и флотов. Победоносцев, конечно же, обратил внимание на место служения отца Иоанна – Кронштадт, заподозрив, что газетную рекламу делает себе не просто священник, но служитель военного ведомства, что совсем уж было бы из ряда вон выходящей дерзостью!

Однако спустя десять дней отношение Победоносцева к священнику «не без греха» неожиданно меняется.

«Победоносцев – Ненарокомову:

Прошу Вас написать или дать знать от моего имени настоятелю Андреевского собора, чтобы не тревожил отца Иоанна по поводу публикации, ибо по точном исследовании я убедился, что сам он нисколько в ней не участвовал и не знал об ней, а сделана она по неведению последствий простыми людьми, желавшими засвидетельствовать священнику свою благодарность.

Что же произошло за эти десять дней?

Можно предположить, что тогда-то и состоялась первая легендарная встреча Иоанна Кронштадтского с Победоносцевым, о которой нет документальных свидетельств, но есть предание. Будто бы Победоносцев вызвал к себе отца Иоанна и сказал: «Ну, вот вы там молитесь, больных принимаете, говорят: чудеса творите; многие так начинали, как вы, а вот чем-то вы кончите?» На что Иоанн Кронштадтский будто бы возражал: «Не извольте беспокоиться, потрудитесь дождаться конца».

Но это очень зыбкое предположение. Такой ответ вряд ли успокоил бы осторожного и мнительного Победоносцева. Указание в записке секретарю на «точное исследование» говорит о том, что он отнесся к публикации со всей возможной серьезностью и провел расследование.

Из этой записки также следует другой несомненный факт, а именно: непосредственное начальство отца Иоанна в лице настоятеля собора Трачевского было крайне недовольно появлением «Заявления». Это лишний раз свидетельствует о тех трениях, которые происходили между отцом Иоанном и настоятелем собора.

3 января 1884 года Ненарокомов посылает Трачевскому письмо:

«Конфиденциально.

Ваше Высокопреподобие, Милостивый Государь.

Вам, без сомнения, известно, что в газете «Новое Время» появилась публикация с выражением благодарности Протоиерею Кронштадтского Андреевского Собора Иоанну Сергиеву нескольких лиц, получивших исцеление от разных недугов по молитвам Сергиева.

Публикация эта, как неуместная, не могла не обратить на себя внимание со стороны духовного начальства. Но по точном дознании, проведенном по распоряжению Господина Обер-Прокурора Святейшего Синода, Его Превосходительство вполне убедился, что сам о. Иоанн нисколько не участвовал в составлении означенной публикации и даже не знал о ней и что она сделана по неведению неблагоприятных последствий простыми людьми, искренне желавшими засвидетельствовать чтимому ими протоиерею Сергиеву свою благодарность.

По поручению Господина Обер-Прокурора долгом поставляю сообщить Вам, Ваше Высокопреподобие, с тою целию, чтобы предупредить возможность каких-либо неприятностей и тревог о. Иоанна по поводу означенной публикации.

Незадолго до этого в скандал вокруг публикации вмешивается также начальник Главного управления по делам печати Е.М.Феоктистов. Он пишет Победоносцеву:

«Милостивый Государь, Константин Петрович.

Очень благодарю Ваше Превосходительство за то, что Вы дали мне возможность ознакомиться с прилагаемой запиской (текст записки неизвестен. – П.Б.). Это весьма трогательная история, и дай Бог, чтобы было у нас побольше таких священнослужителей. Я написал генералу Грессеру, чтобы он оставил дело без последствий».

Генерал-адъютант П.А.Грессер в то время был градоначальником Петербурга. Таким образом, в «дело» о кронштадтском батюшке были вовлечены три высоких государственных лица: обер-прокурор, главный цензор и столичный градоначальник. Это означало, что письмо в газету оказалось настоящей бомбой, которая при ином отношении к ней высших должностных лиц могла бы грозить отцу Иоанну довольно серьезными неприятностями. Но руководство по неизвестной нам причине делает выбор в пользу кронштадтского священника. С этого момента его положение в Кронштадте становится прочным как никогда.

Показательно при этом, что хотя появление письма руководством явно воспринимается отрицательно, тем не менее от священника не требуют ни опровержения, ни какого-то публичного разъяснения по этому поводу. Больше того, Феоктистов называет эту историю «трогательной», а Победоносцев вдруг проявляет отеческую заботу о том, чтобы отца Иоанна не стали преследовать в Кронштадте. И это тот же Победоносцев, который два года назад отказался передавать письмо Льва Толстого Александру III с просьбой помиловать цареубийц, еще и ответив знаменитому писателю весьма жестким по тональности письмом: «…Прочитав письмо Ваше, я увидел, что Ваша вера одна, а моя и церковная другая, и что наш Христос – не Ваш Христос. Своего я знаю мужем силы и истины, исцеляющим расслабленных, а в Вашем показались мне черты расслабленного, который сам требует исцеления. Вот почему я по своей вере не мог исполнить Ваше поручение».

В то же время почти невозможно заподозрить Победоносцева в искренней вере в «чудеса» обычного кронштадтского священника, в то, что он в буквальном смысле «исцелял расслабленных», как Христос. Для этого обер-прокурор был слишком недоверчив. Он отрицательно относился ко всяким проявлениям самодеятельности со стороны священства.