Сам отец Иоанн никогда не просил денег за свои посещения больных в Кронштадте, Петербурге или других городах. Но есть много свидетельств, что эти деньги взимались людьми, в основном женщинами, из окружения отца Иоанна. Спекуляция на его имени, по-видимому, существовала нешуточная, если даже такой пламенный сторонник кронштадтского пастыря, как М.О.Меньшиков (кстати, родившийся и долгое время живший в Кронштадте), признает это в некрологе, посвященном отцу Иоанну: «Весьма возможно, что его обманывали и около него наживались».
В оправдание своего любимого пастыря Меньшиков замечает, что он «был скромен до наивности». «Скромность его доходила до того, что, например, он не позволял в бане мыть себя и сам скорехонько мылся, когда никого не было, и уходил. И это в то время, когда в ванну, из которой он вышел, считал за великое счастье сесть один бывший губернский предводитель дворянства. Я сам видел, как к недопитому “батюшкой” стакану чаю устремлялись женщины и, крестясь, благоговейно допивали».
Но есть свидетельства, что отец Иоанн не был так уж наивен. Да и странно было бы предположить, чтобы такой нравственно чуткий человек не замечал, что его имя используют в корыстных целях. В воспоминаниях А.И.Плотицы, посетившего Кронштадт юношей и оказавшегося с батюшкой на катере на обратном пути в Петербург, приводится интересный ответ пастыря на вопрос о том, как он относится к торговле своим именем: «Хорошо, я откажу тем, которые теперь меня окружают. Я их прогоню, что ж, я лучше сделаю, думаешь? Конечно, нет, – ответил он сам себе. – Ведь эти уже нажились благодаря моему имени, как ты говоришь, а те, которые начнут торговать, они будут беднее этих и им придется с народа еще больше таскать. Вот видишь, мой милый мальчик, совсем не так легко решать проблемы этики, на одной ноге стоя…»
Этот ответ любопытен еще и тем, что он без всякого перехода завершался вопросом отца Иоанна, что думает этот юноша о Льве Толстом: «…А лучше скажи мне, какого ты мнения о льве в овечьей шкуре?» Это косвенно говорит о том, что этика Льва Толстого в отношении денег была известна священнику, как этика Иоанна Кронштадтского не оставляла равнодушным яснополянского проповедника. Это был спор, на который не могло быть умозрительного ответа. Он решался только практикой.
Так, «опрощение» аристократа Льва Толстого, в котором многие видели и продолжают видеть элемент лицемерия, в случае с выходцем из низов Иоанном Кронштадтским обернулось своей опять же зеркальной противоположностью.
Начиная с золотого наперсного креста, подаренного отцу Иоанну на двадцатипятилетие его церковного служения, он с ростом своей популярности начинает обрастать дорогими вещами и облачениями, которым позавидовали бы и архиереи.
«В храме Дома трудолюбия особенно поразила нас ризница, – пишет в своих воспоминаниях отец Василий Мещерский. – Св<ятых> сосудов мы насчитали более десяти. Все они отличались ценностью и изяществом работы… Я, вероятно, не ошибусь, если скажу, что едва ли есть еще какая другая домовая церковь в целой России, где была бы такая ризница. Ризы были парчовые, бархатные и шелковые. Нам показывали такие ризы, из которых каждая по стоимости превышала тысячу рублей. Были, кажется, в три тысячи и более. Оплечья одних были богато расшиты золотом, других – убраны жемчугом и каменьями, третьих – ценными иконами, четвертых – художественно разрисованы. Одна риза была сделана в Японии из тончайшего шелка, отделанная чудными и дорогими кружевами вместо парчовых гасов. Это – дар бывшего моряка, несколько раз объехавшего всю землю.
В ризнице показали нам громадных размеров сундук, наполненный ценными подношениями о. Иоанну. Это были не церковные всё предметы, а предметы или роскоши, или вещи, необходимые в домашнем употреблении. Какая их была масса! Они сложены были без всякого порядка и без особенной бережливости. Об употреблении их не могло быть и речи. Под церковью в небольшой комнате, где после богослужений переодевался о. Иоанн, нам показали много самого тонкого, дорогого, разнообразного белья. Всё это были щедрые дары его почитателей. Нам говорили, что у о. Иоанна так много ряс, что он мог бы каждый день надевать новую рясу. Некоторые из его почитателей умоляют его хотя однажды надеть на себя их щедрый дар…»
Не меньшее впечатление на мемуариста произвел кабинет отца Иоанна в Доме трудолюбия, которым он, кстати, практически не пользовался: «Мрамор, бронза, дорогие картины, роскошные портьеры, чудная мебель, прекрасные зеркала, великолепные ковры».
При публикации воспоминаний Василия Мещерского это место, как правило, опускают, чтобы не порочить образ святого священника. С одной стороны, это описание действительно выдает нескромный и даже несколько завистливый взгляд самого мемуариста. Но с другой стороны, шила в мешке не утаишь. На многочисленных фотографиях позднего периода отец Иоанн Кронштадтский предстает перед нами в великолепных церковных облачениях, с дорогими крестами и важными государственными орденами. Это было именно то, за что Толстой и критиковал верхние эшелоны православной иерархии.
Но весьма интересное объяснение этому поведению дает М.О.Меньшиков, который, кстати, любил Толстого не меньше, чем Иоанна Кронштадтского. В том, что отец Иоанн не отказался от внешней роскоши, он увидел как раз факт смирения, а не гордости.
«Сам он ходил в последние десятилетия в роскошных подаренных ему шубах и рясах, снимался в орденах и митре, но, я думаю, он делал это не для своего удовольствия, а чтобы не обидеть тех, кому это было приятно. Роскошь одежды иным резала глаза: какой же это святой – не в рубище? Но, может быть, тут было больше смирения, чем спеси. Помните слова Сократа цинику Антисфену: “Твоя гордость смотрит из дыр плаща”? Подобно Христу, отец Иоанн ел и пил с грешниками, может быть, с блудниками, ел иногда тонкие блюда. Он, сын дьячка, выросший в крайней бедности, пил тонкие вина, но на моих, например, глазах он едва притрагивался ко всему этому. Веточка винограда, глоток вина – не более. Дома же ему почти не приходилось бывать, и в мое время обстановка его квартиры была очень скромная. Наконец, разве в этих пустяках человек?..»
По-видимому, как и Толстой, Иоанн Кронштадтский нашел для себя единственную «форму», которая бы наиболее соответствовала его «содержанию». А это «содержание» не предполагало нравственной воли в выборе одежды, что было необходимо Толстому для преодоления своего аристократизма. Отец Иоанн носил то, что ему дарили, и не видел противоречия между своей святостью и дорогими облачениями. Ибо «разве в этих пустяках человек»?
ДЕРЖАВНЫЙ БОЛЬНОЙ
История поездки Иоанна Кронштадтского в Ливадию к умирающему императору Александру III в октябре 1894 года остается одним из самых загадочных эпизодов его биографии. И хотя все обстоятельства этой поездки в принципе хорошо известны, эта история сразу же обросла всевозможными мифами.
Главный миф, тиражируемый благочестивыми биографами отца Иоанна, заключается в том, что в Крым его пригласил будто бы сам царь. Но поскольку это было не так, биографы стараются придать приглашению как бы внеличностный характер: «был приглашен к умирающему…»
Но – кем приглашен?
Неужели самим императором?
Если бы отца Иоанна действительно призвал сам Александр III, это было бы серьезным свидетельством того, что Александр III или на самом деле верил в отца Иоанна как чудотворца, или остро нуждался перед смертью в его духовном утешении. Собственно, так эта история и была впоследствии представлена поклонниками кронштадтского батюшки. И он этой легенде не только не воспротивился, но и сам участвовал в ее создании, опубликовав в газете «Новое время» воспоминания о встрече с императором[29].
Что это было – элемент личного тщеславия? Вряд ли. Видимо, отец Иоанн действительно увидел в своей единственной встрече с царем какой-то «знак свыше». С этого времени его публичная деятельность всё более и более приобретает «державный» характер. В конце концов он освятил своим именем рождение ультраправых партий – «Союза русского народа» и «Союза Михаила Архангела», что окончательно погубило его репутацию в либеральной среде, уже подорванную проповедями против Льва Толстого.
Но при этом нельзя упускать очень важный момент. Одну из главных задач конца своей жизни отец Иоанн Кронштадтский видел в устроении по России новых женских монастырей, а для этого были нужны не только денежные средства, но и элементарные разрешения от местных владык, от Синода. После поездки в Крым и участия в похоронах Александра III положение отца Иоанна в верхах настолько упрочилось, что он мог смело обращаться за поддержкой своих инициатив к любым вышестоящим лицам. Никто не посмел бы отказать человеку, с которым лично говорил перед кончиной государь.
Детали их беседы нам известны только со слов отца Иоанна. Вот как он сам рассказал об этом: «…Государь император выразил желание, чтобы я возложил мои руки на главу его, и, когда я держал, его величество сказал мне: “Вас любит народ”. “Да, – сказал я, – ваше величество, ваш народ любит меня”. Тогда он изволил сказать: “Да – потому что он знает, кто вы и что вы”».
Скорее всего, отец Иоанн изложил разговор с императором точно. При более внимательном прочтении здесь легко обнаружить не только почтение Александра к Кронштадтскому, но и непреодолимую дистанцию, которую он держит между батюшкой и собой. И это несмотря на то, что в этот момент происходит своего рода священнодействие – возложение рук знаменитого чудотворца на голову державного больного. Именно таким образом отец Иоанн, по многим свидетельствам, исцелял больных. Да, но в каких случаях? В тех, когда, по причине отсутствия Святых Даров, он не имел возможности причастить больного у него на дому. Однако в Крыму такая возможность – была.
На свою вторую встречу с императором 17 октября отец Иоанн, по свидетельству его спутника, причетника Андреевского собора И.П.Киселева, отправился со Святыми Дарами. Александр перед смертью причащался не один раз, и из рук не только отца Иоанна (Сергиева), но и своего духовника отца Иоанна (Янышева). Он же, конечно, и исповедовал царя. Но в таком случае какая роль в этой истории была отведена Иоанну Кронштадтскому? Зачем в Крым, где была своя домовая церковь и где вместе с царской семьей находился их неизменный духовник, был призван еще и священник из Кронштадта?
Духовник царской семьи с 1883 года и до своей кончины в 1910 году протопресвитер Иоанн Янышев одновременно замещал должность протопресвитера всего придворного духовенства. До этого на протяжении семнадцати лет Иоанн Янышев был ректором Санкт-Петербургской духовной академии. Он же был основателем журнала «Церковный вестник», который выходил с 1875 года в качестве официального органа Святейшего Синода. Несмотря на то что Иоанн Янышев был почти ровесником Иоанна Кронштадтского (он родился в 1826 году, а Иван Сергиев – в 1829-м) и, как и отец Иоанн, выходцем из семьи сельского дьякона, его путь сильно отличался от судьбы кронштадтского батюшки.
Он был рукоположен в 1851 году и назначен клириком русской церкви в Висбадене. С 1856 года преподавал богословие и философию в Петербургском университете. С 1858 года стал священником русской церкви в Берлине; с 1859 вновь оказался в Висбадене. В 1864 году был назначен законоучителем принцессы Дагмары (будущей императрицы Марии Федоровны), тогда невесты великого князя Николая Александровича, в то время престолонаследника. Скоропостижная смерть Николая в 1865 году привела к тому, что она стала невестой, а затем и женой Александра III. Под духовным руководством Янышева принцесса перешла в православие.
Иоанн Янышев служил протопресвитером Большого собора Зимнего дворца и Благовещенского в Московском Кремле. Преподавал цесаревичу Николаю Александровичу историю русской церкви. В 1894 году, после согласия императора Александра III на помолвку цесаревича с принцессой Гессенской Алисой (затем ставшей императрицей Александрой Федоровной), он был определен также и ее законоучителем для перехода в православие.
Между Иоанном Янышевым и Иоанном Кронштадтским – огромная дистанция с точки зрения их положения и в Церкви, и в обществе. Первый – известный богослов, университетский и академический преподаватель, но главное – духовник царской семьи. Второй – «всего лишь» всенародный батюшка.
«Народ любит вас», – говорит царь, ни слова ни говоря о себе, о своем отношении к Кронштадтскому. «Ваш народ любит меня», – отвечает священник, не только выражая свое смирение, но и напоминая царю, что это его, а не какой-то чужой народ любит Кронштадтского. «Да – потому что он знает, кто вы и что вы», – соглашается государь, и ситуация возвращается на круги своя. Да, император признает за отцом Иоанном выдающиеся заслуги как всенародного священника, вполне по формуле К.П.Победоносцева: «Народ чует душой». Но холодок между ними остается, потому что Александр III – это все-таки аристократ, а Иоанн Кронштадтский – только народный батюшка. И он «не свой» при дворе.
Александр III имел самые расхожие и приблизительные представления о Кронштадтском, которые он мог почерпнуть из газет или из донесений Победоносцева. Поэтому как Победоносцев не слишком любил отца Иоанна, ибо тот не укладывался в его понимание роли приходского батюшки, так и император, как считает его личный врач И.А.Вельяминов, был недоволен слишком «вызывающим» поведением Иоанна Кронштадтского.
«Я думаю, – писал в своих воспоминаниях о Ливадии Вельяминов, – что Государь подозревал у отца Иоанна желание выдвинуться и бить на популярность, а “популярничание” Государь ненавидел и искренне презирал». По словам великого князя Николая Михайловича, отец Иоанн был приглашен по желанию великой княгини Александры Иосифовны, жены двоюродного брата императора. Такой инициативы ни со стороны самого царя, ни со стороны его ближайших родственников не было. И это безусловно подтверждается тем фактом, что отец Иоанн прибыл в Ливадию (вместе с Александрой Иосифовной и королевой Греческой Ольгой Константиновной, племянницей Александра II) днем 8 октября, но впервые был принят императором только 11 октября. Вполне возможно, что Александр III узнал о приезде священника только после его прибытия.
Тем не менее поведение Иоанна Кронштадтского в Крыму было и в самом деле «вызывающим».
Его, очевидно, привезли в Ливадию с вполне определенной целью, которую очень точно озвучила Надежда Киценко: «Его пригласили… к умирающему императору… скорее от отчаяния, нежели в знак доверия». Иными словами, часть родственников царя надеялась на чудо. В этой довольно сложной и щепетильной ситуации священник должен был бы постоянно находиться вблизи царских покоев в ожидании вызова. Но отец Иоанн и здесь продолжает тот бурный образ жизни, которым он отличался всегда.
Он не сидит на месте. Сначала служит в малой дворцовой церкви, читая при этом особо составленную им молитву об исцелении императора. Затем служит молебен в казармах конвоя. Затем оказывается в Ялте. 10 декабря дом причта ливадийской церкви, где жил Иоанн Кронштадтский, осаждается толпой народа, где не только русские, но и много татар. Даже 11 октября, когда его впервые призвали к царю, он служит литургию в ялтинском соборе при огромном стечении людей и получает депешу из Ливадии прямо во время службы. 12 октября он едет в имение великого князя Александра Михайловича Ай-Тодор, оттуда отправляется в имение князя Юсупова и в тот же день совершает поездку в Алупку, во дворец князя Воронцова. 13 октября служит в Ореанде и посещает водопад Учан-Су. В тот же день в доме дворцового причта принимает еврейскую депутацию Крыма в составе шести человек, которые благодарят его за 200 рублей, пожертвованные на еврейскую общину. 14 октября он в Массандре, откуда едет в богатейшее имение Селям графа Орлова-Давыдова. 15 октября служит в церкви села Аутка, где на глазах толпы исцеляет парализованного татарина. 16 октября он в Гурзуфе, 17-го – опять в Ореанде, откуда его уже второй раз вызывают к царю. 18 октября посещает знаменитый Никитский сад, основанный в 1812 году герцогом Ришелье. 19-го отмечает (весьма скромно) свои именины, получив в связи с этим 289 поздравительных телеграмм. В этот же день он в третий раз оказывается в покоях царя, где, по свидетельству врача Вельяминова, исповедует и причащает Александра.
Однако на следующий день император скончался, что вроде должно было служить свидетельством краха идеи пригласить Кронштадтского в Крым. «Сделал ли Царь это по собственному почину или нет? – задавался вопросом великий князь Николай Михайлович. – Я почти смело могу сказать, что нет».
В таком случае, казалось бы, приезд Иоанна Кронштадтского в Крым должен был выглядеть настоящим конфузом. Императора не исцелил, а больного татарина исцелил. Но странным образом это поражение отца Иоанна обернулось в его пользу, если можно считать пользой тот факт, что с этого момента имя Иоанна Кронштадтского стало прочно связываться с «державными» интересами России. Как это случилось – непонятно.
Как и в случае с гибелью Александра II, смерть Александра III была использована отцом Иоанном для упрочения своего положения и в Церкви, и при дворце. В этом, возможно, отразился его стратегический ум – ум человека, не искушенного ни в дворцовых, ни в политических, ни даже в церковных интригах, но обладающего какой-то глубокой народной интуицией, а самое главное – твердо знающего настоящую цену своей уникальной личности. Ему не было нужды пресмыкаться перед власть имущими. Он прекрасно понимал, что за ним стоит громадная масса верующего народа, который, как в воздухе, нуждается в батюшке, искренне и от души ему доверяя. Вот чего не было в царской семье.