Встреча с Антонием Храповицким не произвела на Толстого сильного впечатления, но как человек тот ему понравился. В письме к студенту Московской духовной академии, будущему толстовцу И.М.Трегубову он пишет: «Очень бы желал быть в единении с вами и с милым Антонием Храповицким, но не могу не признавать всего, что у вас делается и пишется, и очень глупым, и очень вредным. И, кроме того, делая свое дело, не могу, к несчастью оставаться вполне, как бы мне хотелось, индифферентным к этой всей деятельности, потому что всё это губит самое драгоценное в людях – их разумное сознание…» В письме к своему последователю князю Д.А.Хилкову Толстой высказывается еще более определенно: «Он (отец Антоний. – П.Б.) в Москве приходил ко мне. И он жалок. Он находится под одним из самых страшных соблазнов людских – учительства. По своему положению всякий священник, монах, тем более чиновный монах, архимандрит, да еще ректор, должен быть учителем, и учителем христианства, того христианства, в котором сказано, чтобы никто не был учителем. Как же тут быть? А вместе с тем человек по характеру добрый, воздержанный и желающий быть христианином…»
При этом сам писатель нередко закусывал удила и бывал очевидно несправедлив в отношении некоторых священников, которые искали встречи с ним или, по крайней мере, сочувственно относились к его общественной деятельности. Так, близкий знакомый Толстого, прозаик и драматург П.А.Сергеенко пишет в своих воспоминаниях, что до определенного момента Иоанн Кронштадтский «относился к великому писателю довольно терпимо и не выступал против него с гневными обличениями – напротив, от времени до времени присылал иногда Льву Николаевичу через общих друзей просфору, как знак своего благоволения». Но если эти воспоминания ничем документально не подтверждены, то другой факт несомненен. Когда во время работы мужа на голоде в Бегичевке жена писателя обратилась через газеты к обществу с просьбой оказать финансовую помощь голодающим, отец Иоанн Кронштадтский был одним из тех священников, кто на этот призыв откликнулся и прислал Софье Андреевне 200 рублей вместе с запиской: «Ваше сиятельство Софья Андреевна. Позвольте через Ваше посредство обратиться с посильною помощью голодающим соотечественникам тех местностей, в коих деятелями являются Ваши дорогие дети». Об этом С.А.Толстая сообщила мужу в письме от 13 ноября 1891 года. Тем не менее, когда в апреле 1892 года она написала ему в Бегичевку, что Н.Я.Грот, желая заинтересовать духовенство статьей «Первая ступень», дал ее прочитать отцу Иоанну Кронштадтскому, Толстой оказался этим страшно недоволен. «Какая глупая история с Кронштадтским Иваном! – пишет он жене 1 мая. – Зачем Гроту было его спрашивать?»
В 1897 и 1898 годах Толстого навещает тульский протоиерей Дмитрий (Троицкий), настоятель тюремной церкви. Супруга писателя пишет в дневнике 29 сентября 1897 года: «Приезжал из Тулы к Льву Николаевичу тюремный священник, болезненный, кроткий и наивный; говорил, что находит много общего с Львом Николаевичем в своих мыслях и хотел с ним побеседовать. Но меня удивило то, что для того, чтоб поехать к нам, надо было священнику просить разрешения у архиерея. Неужели до такой степени Льва Николаевича считают еретиком?»
Это восклицание жены писателя прекрасно иллюстрирует нашу мысль о нарушенной коммуникации. Две стороны, Церковь и Толстой, по-разному воспринимали одни и те же события. Для протоиерея церкви тульской тюрьмы приезд к Толстому был событием, конечно, важным и знаковым, как и для его начальства. В сознании же самого Толстого и его семьи приезды священников в Ясную Поляну до отлучения не были таким уж громким событием (в отличие, скажем, от приезда епископа Парфения в 1909 году или, тем более, приезда самого Толстого в Оптину пустынь в 1910-м). Тогда для них это были, в общем, рядовые события, учитывая, что с 90-х годов и до конца жизни Толстого усадьба Ясная Поляна становится настоящим центром мирового культурного паломничества. Если мы станем перечислять имена всех писателей, философов, артистов, режиссеров, художников и т. д., которые перебывали за это время в гостях у Толстых, то этот список будет насчитывать десятки знаменитых имен. Ну, например, незадолго до посещения Ясной Поляны Дмитрием Троицким в ней побывал Чезаре Ломброзо, известный итальянский психиатр, родоначальник антропологического направления в криминалистике и уголовном праве. В том же году Толстой встречался с художником Ильей Репиным, критиком Владимиром Стасовым, философом Сергеем Булгаковым, писателем Антоном Чеховым, композитором Александром Скрябиным, судебным деятелем Анатолием Кони, скульптором Ильей Гинцбургом, купцом-меценатом Кузьмой Солдатенковым, английским переводчиком и издателем Эльмером Моодом, режиссером Леопольдом Сулержицким и другими.
Наконец, в 1897 году в жизни Толстого происходит немало событий частного плана. Он ревнует свою жену к С.И.Танееву, его дочь Мария выходит замуж за князя Николая Оболенского, умирает близкий друг – князь С.С.Урусов.
Поэтому вполне возможно, что в 1901 году, отвечая Синоду, Толстой действительно мог позабыть о посещении Ясной Поляны тюремным священником, как и о более раннем приезде архимандрита Антония (Храповицого). Тем более что до февраля 1901 года все события вокруг отлучения Толстого продолжали развиваться по тому же принципу испорченного телефона.
26 апреля 1896 года К.П.Победоносцев сообщает в письме известному педагогу С.А.Рачинскому: «Есть предположение в Синоде объявить его (Толстого. – П.Б.) отлученным от Церкви во избежание всяких сомнений и недоразумений в народе, который видит и слышит, что вся интеллигенция поклоняется Толстому».
И опять характерный почерк принятия решений Победоносцевым – уклончивый, внеличностный, в чем-то исходящий из пилатовского принципа умывания рук. Впоследствии помощник В.М.Скворцов напишет, что его патрон «был против известного синодального акта и после его опубликования остался при том же мнении. Он лишь уступил или, вернее, допустил и не воспротивился, как он это умел делать в других случаях, осуществить эту идею…» Разве не встает здесь призрак Понтия Пилата?
При этом очень важно обратить внимание на другую фразу из письма Победоносцева к Рачинскому: «Вероятно, после коронации возбудится вопрос: что делать с Толстым?» Николай II, как и его отец, был воспитанником Победоносцева, но, в отличие от отца, его ничто не связывало с Толстым.
Все при дворе, в том числе и Победоносцев, понимали, что при жизни Александра III отлучение от церкви Толстого невозможно. И потому, что император с юных лет любил его как писателя. И потому, что оставался верен своему обещанию Толстого «не трогать», чтобы «не прибавлять к славе Толстого мученического венца». Больше того, до кончины Александра III и до вступления на престол его сына «не трогали» и В.Г.Черткова, мать которого, Елизавета Ивановна Черткова, урожденная графиня Чернышева-Кругликова, была заметной фигурой при дворе во времена Николая I, а с двумя Александрами, отцом и сыном, находилась в дружеских отношениях: они просто, без чинов, по-приятельски приезжали к ней в гости. Отец В.Г.Черткова служил флигель-адъютантом при Николае I и генерал-адъютантом при Александре II и Александре III. Наконец, сам Александр III в ранней юности находился в дружеских отношениях с Чертковым. Поэтому когда С.А.Толстая встречалась с императором в 1891 году, тот добродушно спрашивал ее: зачем ее муж «обратил» Черткова в свою веру? Софья Андреевна отметила замечательный факт: Александр III даже внешне походил на Черткова.
Смерть императора развязывала руки противникам Толстого и его ближайшего ученика. Когда в 1897 году Черткова выслали в Англию, Толстой приехал в Петербург на его проводы, уже понимая, что над ним самим висит дамоклов меч. Он сочувственно отнесся к смерти Александра III, написав Гроту, что жалеет его, «как человека, страдающего и умирающего в таких тяжелых для души условиях». Впрочем, эта жалость не заставила писателя переменить свое мнение «о плачевных итогах его царствования».
Толстой подозревал, что со смертью Александра III в его отношениях с государством и Церковью начинается какой-то новый этап. Прочитав в газетах речь Николая II перед представителями дворянства и земства от 17 января 1895 года, где новый царь объявил о «бессмысленных мечтаниях об участии представителей земства в делах внутреннего управления» и о том, что он будет «охранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно», как и его отец, Толстой отмечает это в дневнике как «важное событие» – «дерзкая речь государя»; «боюсь, для меня не останется без последствий».
Между тем в речи Николая II не было ничего принципиально нового по сравнению с политикой его отца. Но Толстой не мог не понимать, что при сохранении государственного status quo его личное положение все-таки существенно меняется, потому что в его отношениях с властью исчезает личный фактор.
В этой неопределенной ситуации громадное значение приобретала позиция Победоносцева, ибо он и был той самой крупной личностью, через которую осуществлялась идеологическая преемственность власти. От его твердого решения в ту или иную сторону зависело, как развивались бы отношения Толстого и Церкви дальше: переросли бы они в официально объявленную войну или продолжали оставаться в пределах печатных споров с возможным постепенным смягчением цензуры. Но Победоносцев, как мы видим из письма к Рачинскому, занял выжидательную позицию, оставив решение проблемы самой Церкви.
Впрочем, и Победоносцева тоже нужно понять. Обер-прокурор был глубоко православным человеком и не мог относиться к Церкви сухо и формально. Во всяком случае, не мог навязывать ей свое решение. Если верить его помощнику В.М.Скворцову (хотя и с большой осторожностью, потому что он сам выступил инициатором осуждения толстовства на миссионерском съезде 1897 года), то Победоносцев не только был против громкого отлучения Толстого, но и не хотел вообще никаких ответных мер со стороны церковной власти по отношению к «еретику», исходя из своего, надо признать, весьма мудрого мнения: «Глядишь, старик одумается, ведь он, колобродник, и сам никогда не знает, куда придет и на чем остановится». Во всяком случае, когда незадолго до февральских событий 1901 года Толстой серьезно заболел и Скворцов доложил Победоносцеву о письме московского священника с вопросом, петь ли в храме «Со святыми упокой», если Толстого не станет, – Победоносцев хладнокровно сказал: «Ведь ежели эдаким-то манером рассуждать, то по ком тогда и петь его (священника) “Со святыми упокой”. Мало еще шуму-то около имени Толстого, а ежели теперь, как он хочет, запретить служить панихиды и отпевать Толстого, то ведь какая поднимется смута умов, сколько соблазну будет и греха с этой смутой? А по-моему, тут лучше держаться известной поговорки: не тронь…»
Но позиция «Не тронь» была весьма двусмысленной для чиновника с таким уровнем ответственности, как Победоносцев. Государство не могло бесконечно делать вид, что Толстого не существует, и при этом преследовать его сторонников. Высылка В.Г.Черткова в 1897 году наглядно проявила бессилие власти, ибо полагать, что Чертков с его колоссальными связями в Англии, с его безупречным знанием английского языка и фантастической издательской активностью окажется менее вреден за границей, нежели вблизи Толстого, было, конечно, абсолютной глупостью.
Так или иначе, но Победоносцев, выражаясь современным языком, подставлял Церковь, оставляя вопрос с Толстым исключительно на ее совести. В конце концов, Церковь могла принять только каноническое решение о Толстом, объявив его взгляды несовместимыми с православием, что она в конечном итоге и сделала. Но православие лежало в основании государственной идеологии, и с этой точки зрения Толстой являлся государственным преступником. Однако государство умывало руки, а Церковь была вынуждена взять неприятную миссию отлучения на себя.
Не случайно не только лично Победоносцев, но и Синод достаточно долго уклонялся от принятия окончательного решения. Наконец в ноябре 1899 года один из наиболее радикальных оппонентов Толстого архиепископ Харьковский и Ахтырский Амвросий (Ключарев) напечатал в журнале «Вера и Церковь» проект отлучения Толстого. В предисловии к публикации говорилось, что после выхода романа «Воскресение» Амвросия посетил первенствующий член Святейшего Синода митрополит Киевский Иоанникий (Руднев). По его совету было решено, что Амвросий возбудит в Синоде «вопрос о Толстом». Но, как пишет Георгий Ореханов, никаких следов обсуждения этого вопроса в Синоде не имеется, и потому проект Амвросия носил характер обычной журнальной публикации.
В марте 1900 года, в начале Великого поста, когда Церковь отмечает Неделю Торжества Православия (в этот день традиционно осуждали еретиков), от митрополита Иоанникия всем епископам было отправлено «циркулярное письмо» по поводу возможной смерти Л.Н.Толстого в связи с участившимися разговорами о тяжелой болезни писателя. В письме говорилось, что так как многие почитатели Толстого знакомы с его взглядами только по слухам, они, возможно, будут просить священников в случае смерти Толстого служить панихиды по нему, а между тем он заявил себя как враг Церкви. «Таковых людей Православная Церковь торжественно, в присутствии верных своих чад, в Неделю Православия объявляет чуждыми церковного общения», и поэтому совершение заупокойных литургий и поминовений Толстого Святейший Синод категорически воспрещает. Однако никакого официального решения Синода о Толстом напечатано не было. Запрещение отпевать Толстого, может быть, и совершенно правильное канонически, было тем не менее произнесено подспудно, а не «в присутствии верных чад». И это породило новую проблему. Если Толстой умрет, а его нельзя будет отпевать, нельзя за него в храме молиться, – то на каком основании? Циркулярного письма?
Но Толстой остался жив. В июне 1900 года скончался сам престарелый митрополит Иоанникий. На место первенствующего члена Синода заступил еще сравнительно молодой и энергичный митрополит Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский). Именно ему история уготовила роль стать инициатором окончательного отлучения Толстого от Церкви. Парадокс же в том, что именно он меньше всего этой роли заслуживал.
Митрополит Антоний (в миру Александр Вадковский) был человеком непростой судьбы. Он родился в 1846 году в селе Царёвка (Гремячка) Кирсановского уезда Тамбовской губернии в семье священника Василия Иовлевича Вадковского. В 1848–1858 годах семья проживала в селе Матчерка Моршанского уезда. Однажды приход отца Василия посетил монах Феофан (Говоров), в будущем известный как Феофан Затворник. Ему были представлены все дети Василия Иовлевича, но он обратил внимание только на Александра, благословив его и возложив руку на его голову.
Александр Вадковский учился в Тамбовском духовном училище, затем окончил Тамбовскую духовную семинарию, в 1870 году – Казанскую духовную академию со степенью кандидата богословия и был оставлен при академии в качестве доцента на кафедре пастырского богословия и гомилетики. В 1872 году 26-летний доцент Александр Вадковский вступил в брак с Елизаветой Пеньковской, хотя невеста была тяжело больна туберкулезом, и жених знал, что она обречена. У них родилось двое детей. В 1879 году Вадковский овдовел, а через три года потерял и детей. Он мог вступить в брак во второй раз, вместо этого в 1883 году он постригся в монахи.
В 1884 году он был назначен инспектором Казанской духовной академии, где его заметил К.П.Победоносцев, переместив инспектором сначала в Московскую, а затем Санкт-Петербургскую духовную академию. В 1887 году он был хиротонисан во епископа Выборгского, викария Санкт-Петербургской епархии. В 1892 году возведен в сан архиепископа и назначен на новооткрытую Выборгско-Финляндскую кафедру и тогда же стал членом Синода. С 1893 по 1898 годы возглавлял образованную в связи со стремлением старокатоликов к соединению с православием Синодальную комиссию по старокатолическому вопросу. Архиепископ Антоний стал первым русским иерархом, посетившим Англию, где представлял Святейший Синод на торжествах по случаю празднования 60-летнего юбилея королевы Виктории, имея также поручение наладить сношения с Церковью Англии. Миссия была им успешно выполнена, и владыка вернулся обладателем почетных степеней доктора богословия и права Оксфордского и Кембриджского университетов. 25 декабря 1898 года Антоний Вадковский был назначен митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским, архимандритом Свято-Троицкой Александро-Невской лавры и пожалован белым клобуком и крестом из драгоценных камней. С 9 июня 1900 года по смерти митрополита Киевского Иоанникия (Руднева) стал первенствующим членом Синода.
Митрополит Антоний в церковных и околоцерковных кругах слыл либералом. Он некоторое время покровительствовал священникам-толстовцам Георгию Гапону и Григорию Петрову, а вот с Иоанном Кронштадтским у него сложились весьма непростые отношения, особенно с того момента, когда отец Иоанн торжественно освятил хоругви «Союза русского народа», которые митрополит Антоний освящать отказался: он был категорическим противником сращения Церкви и государственной власти.
Невозможно представить, чтобы он искренне хотел отлучения Толстого. Но именно он оказался в этой истории крайним. В феврале 1901 года, всего за две недели до публикации «Определения», он пишет Победоносцеву: «Теперь в Синоде все пришли к мысли о необходимости обнародования в “Церковных Ведомостях” синодального суждения о графе Толстом. Надо бы поскорее это сделать. Хорошо было бы напечатать в хорошо составленной редакции синодальное суждение о Толстом в номере “Церковных Ведомостей” будущей субботы, 17 марта, накануне Недели Православия. Это не будет уже суд над мертвым, как говорят о секретном распоряжении (речь идет о письме Иоанникия. – П.Б.), и не обвинение без выслушания оправдания, а “предостережение” живому…»