Седов:
— Да я за здоровье — жизнь могу отдать!..
* * *Письмо Юли Говоровой весной из Михайловского:
«Пошли гуси, Марин, пошли гуси, вагоны, поезда гусей!..»
* * *«Еду на лошади, — пишет Юлька в свой день рождения. — Погуляла с волком. 36 лет».
* * *Встретила в метро Шишкина Олега, он шел на ТВ-3 рассказывать об Апокалипсисе:
— Главную мысль я вычитал у Ежи Леца, — сказал Олег. — «От Апокалипсиса не надо ждать слишком много…»
* * *В скверике перед столовой в «Малеевке» мужик наряжает огромную живую ель.
— Как это он нарядил так высоко? — я спрашиваю.
— Да он за пол-литра достанет до звезды! — ответил мне Леня Бахнов.
* * *В декабре 1989 года Сергей Бархин пригласил нас в Музыкальный театр Станиславского и Немировича-Данченко на премьеру оперы «Борис Годунов», где работал художником. И хотя на сцене бушевало лиловое с золотым и царило неописуемое великолепие, я не могла оторвать глаз от хрупкого человека в бельэтаже, во всем черном. Он был коротко острижен, в круглых очках, которые то снимал, то надевал и, приглядываясь к творящемуся на сцене, опасно свешивался с бортика, а в какой-то момент вдруг яростно сорвал с себя очки и весь обратился в слух.
После спектакля — в своем черном пальто с чемоданчиком — вместе с нами он прошел за кулисы к Сереже.
— Костя, Костя, заходи, — сказал ему Бархин. — Это мой друг детства, Костя. Мы жили в одном дворе. Мне было пять лет, а ему восемь. Он хотел играть с нами, а его заставляла мачеха играть на гобое. Сквозь мутное стекло дрожащими руками он показывал нам дудочку. Я ее хорошо помню и могу нарисовать.
— А помнишь, — спрашивает Костя, — помнишь, как мы врезались и ты сделал мне «восьмерку» на велосипеде, на переднем колесе!
— Да, — вздохнул Сергей Михайлович, — и, наверное, нарочно…
* * *— Костя тут ошивался, в театре, — сказал Бархин, — вдруг увидел меня, узнал, кинулся мне на шею. Это была встреча Максим Максимыча и Печорина. Он так тут прижился, а мы все, прижившись, обнаглеваем. Сидит на опере, Колобов дирижирует, а Костя на первом ряду, у него за спиной — нога на ногу — и вдруг тихонько начал подсвистывать. Колобов, не оборачиваясь: «Ко-стя!»
* * *— А тут из Оптиной пустыни приехали покупать у театра колокол, — рассказывает Бархин. — Этот колокол из разрушенного Спасо-Преображенского храма. Два человека, которые за ним приехали, сильно пили. Но были очень хорошие, как всякие люди, склонные к вере. Стали думать — за сколько его продавать. Я говорю: «Зачем будет театр продавать церкви колокол?» «Ну, частично…» «Не позорьтесь! — говорю я. — Частично вы возьмете сто рублей за вещь, которая не имеет цены». Колокол — с комнату вот эту! И я предложил поставить условие, что мы им отдадим колокол, если в придачу они возьмут к себе Костю на должность негласного хранителя колокола. Костя прописан в Туле.
— Не в самой! — добавил Костя.
— Но он почему-то все здесь, а не в Оптиной пустыни. Ты будешь хранителем колокола?
— Буду, — сказал Костя.
— А что же ты еще здесь?
Костя глядит на Сережу Бархина с обожанием, держа в руке свой фанерный чемоданчик, и все, что есть у него, лежит в этом чемоданчике, в том числе туманный от времени полиэтиленовый пакет с какими-то вырезками из газет.
— А ты выскочил? Выскочил в членкоры? — вдруг спрашивает Костя с горящими глазами и выуживает из пакета газетную вырезку, в которой сообщалось о том, что Сергей Бархин выдвинут в члены-корреспонденты Академии Художеств. — Ну? Что??? Качать адмирала?!!
Сережа только рукой махнул.
* * *«Помните, писала вам про настойку на спирту из сирени для суставов, которую посоветовала Але сделать Тася из Щавелей? Аля сделала, и я ее сейчас растирала, — пишет Юля Говорова. — Пол-литровая банка со спиртом, в ней грозди белой сирени. Стала растирать и чувствую, что действительно цветущей сиренью пахнет. Чистый запах белой сирени! Выхожу вечером от Али, луна, снег, руки пахнут сиренью…»
* * *На вернисаже в журнале «Знамя» с поэтом Геннадием Калашниковым заговорили о том, что делать, если на тебя надвигается человек с распахнутыми объятиями: «Старик, сколько лет, сколько зим!». А ты — убей, не помнишь, кто это такой.
— Я, например, всегда отвечаю тем же, — говорю.
— Надо мне у тебя учиться, — сказал Гена. — А то я мнусь и сразу выдаю себя с головой.
Тут к нам подходит женщина:
— Гена! Вы? Как я рада вас видеть!
А тот — глядит, конечно, приветливо, но никаких сомнений, что ее знать не знает.
Она:
— Как? Вы меня забыли? Мы с вами два раза в неделю плаваем в бассейне!!!
— Ой! — воскликнул Калашников. — Простите! Не сразу вас узнал… без ласт и без маски.
* * *Иду на пересадку в метро, а мне навстречу в сомнамбулическом состоянии движется женщина, читая на ходу роман «Гений безответной любви». В голове промелькнуло два варианта. Первый: встать столбом, а когда моя читательница наткнется на меня и поднимет глаза, спросить: «Ну как? Интересно?! Это я написала!..»
А второй — отвалить в сторонку и не приставать.
Второй вариант восторжествовал.
* * *Решили собрать в одной книге три моих романа. Стали думать, как назвать. «Три романа» — было у Кафки. Леня долго думал и придумал: «Тройня». В конце концов родилось многозначительное, с намеком на гламур, — «Мои романы».
Правильно Сережка в детстве говорил: «К твоим вещам нужны такие названия, которые никакого отношения не имеют к их содержанию».
* * *Важно рассказываю Тишкову, что была в журнале «Знамя» и Чупринин Сергей Иванович сказал, что включает меня в энциклопедию «Сто лучших писателей России».
— Хорошо, что не в «Тысячу»! — с облегчением вздохнул Леня.
* * *— Человек на 99 процентов состоит из воды, — сообщила я Лёне.
— Хорошо — не на сто, а то были бы проблемы…
* * *Наш Сережка полетел в Лондон. Ни звонков, ни sms. Хотя пора бы. Мы позвонили в справочную, узнали телефон — за шестьдесят рублей. Дозвонились в Шереметьево, а нам отвечают:
— У нас пока нет никаких сведений, не видно самолета — значит, улетел. А сел он в Лондоне или нет — не знаем порою до тех пор, пока он не прилетит к нам обратно в пять часов утра. А как узнать? Никак.
* * *Неожиданно к маргиналу Лёне Тишкову обратился незнакомый интеллигентный человек — Алексей Яблоков, главный редактор популярного журнала «Men’s Health», и попросил его за хороший гонорар повести рубрику «фантастические миры, связанные с медициной».
Леня засучил рукава, и вскоре вышел номер с его рисунками. На обложке журнала красовалась фотография накачанного мужика с голой грудью, а под ней крупным шрифтом:
«Как уложить в постель пятерых за одну ночь?»
— В кои-то веки пригласили в глянцевый журнал, — сказал наш сын Сергей, — и такая пошлость на обложке.
— Иди, кашу ешь! — браво крикнул Леня с кухни, помешивая геркулес. — А то и одну не сможешь уложить!..
* * *Поэт Геннадий Русаков подарил нам книгу стихов, а мы ему в ответ — «Мусорную корзину для Алмазной сутры».
— Да-да, — говорит Гена, — вижу, что это Леня Тишков нарисовал, вон его птичка фирменная — …Гаруда.
* * *В Челюскинской, в Доме творчества, Евгений Монин увидел: кто-то из художников разорвал свой автопортрет и бросил в урну. Евгений Григорьевич не поленился, достал клочки бумаги, склеил и на прощальном вечере — с песней «Вам возвращая ваш портрет» — вручил его автору.
* * *— Как появился «Недопесок»? — вспоминал Юрий Коваль. — Я был на звероферме в Нижегородской губернии. Все: «Дайте, дайте Ковалю песца!» Мне дали в руки одного по имени Маркиз. Он корябался, вырывался и юркнул в дверь. И — поперло. Само. Только чуть-чуть базировался…
* * *Валерий Воскобойников рассказывал, как директор издательства «Детская литература» пытался притормозить «Недопеска Наполеона Третьего»:
— Больно вольнолюбивый у вас герой, — недовольно говорил директор, — и все какие-то намеки, намеки…
— Да я и сам такой, — сказал Коваль, — какие ж тут намеки?..
— А почему же вы не едете в Израиль?
— Да потому что я не еврей.
— Как так?
— А вот так.
— …Ну, в общем, из-за нехватки бумаги, — вздохнул директор, — мы вас переносим на март будущего года.
* * *Большого труда стоило Якову Акиму и редактору Леокадии Либет прокладывать путь книгам Юрия Коваля. И это в детской литературе! Взрослая его и вовсе не жаловала. В журнале «Новый мир» говорили:
— Ваша проза — жесткий рентген. Жесткий, жесткий рентген!.. Но печатать пока не будем.
* * *Художник и писатель Сергеев Леонид Анатольевич — ему уж было за пятьдесят — сидит так задумчиво и говорит:
Художник и писатель Сергеев Леонид Анатольевич — ему уж было за пятьдесят — сидит так задумчиво и говорит:
— Знаешь, Марин, я тут открыл одну вещь: чем дальше, тем светлее.
Наверное, и Коваль любил его за это уникальное и таинственное мироощущение.
* * *Звонит Леня Сергеев:
— Это мой тезка подходил к телефону? Какой у него с утра голос… настоявшийся.
* * *Коваль говорил:
— У меня с утра голос небритый.
* * *— Утром, — Люся отмечала, — я какая-то… нерентабельная…
* * *Еще она говорила:
— Так его же развеяли… пух…
И:
— Она эвакуировалась в Израиль…
* * *— О каждом человеке, — учил меня Леня Сергеев, — можно рассказать хотя бы одну удивительную историю. Вот моя тетка — водитель трамвая — всю жизнь провела, мотаясь по Крымской набережной туда и обратно. Нигде не была. Я все хотел ее с матерью на Юг отправить и не успел. Она так смерти боялась! Идет спать — на ночь красится, пудрится. Я говорю: что ты на ночь-то пудришься? А она отвечает: вдруг ночью помру, хоть красивой буду, а то станете хоронить какую-то образину.
* * *— А как у Леньки Сергеева невеста была японка — знаешь? — спрашивает писатель Марк Тарловский. — Появилась у Леньки невеста — настоящая японка.
— Ну да?
— Точно, — подтвердил Сергеев. — Влюбилась в меня — ужасно. Мать у меня как раз умерла, я остался один. И меня к ней давай все сватать, дескать, отец у нее миллионер, тебя, Лень, печатать будут на японском языке. Она ко мне пришла — у меня собаки, книги, картины, квартира хорошая, она жила в общежитии, — сразу у нее появились на меня виды. Ей Россия очень нравилась, есть такие чудаки. Раз как-то мы с Тарловским поехали к ней в гости, взяли выпить, она нам — орешков солененьких. Кругом иностранки вились, она их всех выпроводила. Я говорю: ты Марку-то оставь подружку, чтобы компания была. Нет, всех отправила.
— Ну, сидим, разговора не получается, она по-русски еще не очень, — говорит Марк, — мы с Ленькой выпили одну бутылку, другую, нагрузились, она такая сумрачная стала, забралась с ногами на кровать. Сидит, молчит. Потом взяла свою тетрадь — она туда записывала русский сленг. Поплевала на палец, полистала, нашла чего-то и читает: «Ты своего друга, — полистала, — жлоба, — полистала, — уводи отсюда».
— Я: «Что??? — воскликнул Сергеев. — Тогда кто я?» «Ты? — Она полистала. — Козел!» «Что??!» «Ой, нет, — она полистала, — баран!» «Ах так? — я вскричал, — ну, тогда мы отсюда уходим, и ноги нашей тут не будет!» Потом к нам в буфет ЦДЛ явилась целая делегация японцев. Один говорит: «Она просит прощенья, чего-то не то нашла в тетради!..» А та стоит в сторонке, плачет. Оказывается, у нее отец алкоголик. Она ничего этого на дух не переносит. Ну, что было делать с ней? — вздохнул Леонид Анатольевич. — Жениться?..
* * *— Ты, Марина, меня почему-то сторонишься, — обиженно сказал поэт Виктор Лунин. — Кто? Я? Опасный мужчина?.. А я всегда считал себя носатиком. И все две женщины, что у меня были в жизни, я на них обеих, фактически, был женат…
* * *Художник Миша Погарский:
— Вы? Летали на аэростате с Иваном Шагиным? Это же старейший русский воздухоплаватель! Нет, ну надо же, Леня Тишков — молодой человек, а его жена — ветеран советского воздухоплавания!
* * *Звонит Яков Аким, зовет на похороны своего друга, литературоведа Владимира Павловича Александрова.
— Я вчера там был, — сказал Яша, — лицо у Володи не изменилось совершенно. Как будто бы задремал. Ты, наверное, не любишь на похороны ходить…
— Ну почему? — ответила я. — Люблю…
* * *В эти грустные дни кто-то позвонил Лидии Александровой и спросил:
— А Володя близко?
— Нет, — ответила Лидия Ивановна, — он очень далеко…
* * *В каминном зале на ужине в честь премьеры фильма Отара Иоселиани «In vinо veritas» к Якову Лазаревичу, в прошлом завсегдатаю ЦДЛ, подняв бокал, обращается директор ресторана Алешечкин Гена.
— Вам, старым писателям, — провозгласил он, — нужно больше ходить в ресторан. Вы куда-то все подевались, а молодежь не умеет общаться. Учить надо молодежь, как на все реагировать. Будьте живы!!!
* * *— Если бы ты знала, — сказал мне Яков Аким, — пока я тебя ждал в фойе, сколько рук я перепожимал и скольким людям пришлось мне сказать, что я их помню!..
* * *Леокадия Либет, редактор издательства «Детская литература»:
— Молодых у нас сейчас очень много: и старых молодых, и новых!
* * *У Леокадии Яковлевны был удачный неологизм: «непьющиеся».
* * *— Почему камень падает на землю? — спросила я маленького Сережку, вычитав только что этот вопрос у Шопенгауэра.
— А как отвечать?
— Можешь научно, можешь философски или поэтически.
— Камень падает, потому что ему этого хочется.
Я открыла книжку и прочитала ему ответ Шопенгауэра:
— «Он хочет этого».
Мы помолчали.
— …Ну, теперь вы меня будете уважать еще больше, — важно сказал Сергей.
* * *В клубе собаководства на смотре сеттеров нашему Лакки дали пятое место.
Леня спрашивает:
— Как так? Я не понимаю: в чем дело?
— У него грудь неразвитая.
— У нас у всей семьи такая грудь, — говорит им Леня. — Видели бы вы мою жену…
* * *— Я поняла, как можно проводить Лакки в метро, — сказала Люся. — Надо надеть черные очки, взять палочку…
— …И ружье, — добавил Леня. — Будет картина: «Слепец идет на охоту».
* * *Евгений Монин:
— Как-то в Крыму захожу к себе в домик, который я снимал, вдруг вижу на стене существо размером с огурец, поросшее шерстью. В дверь задувал ветер, и шерсть шевелилась на нем. Некоторое время мы глядели друг на друга, потом ему надоело, и оно упало, как кафедральный собор. Я закрыл дверь и пошел ночевать к друзьям. Потом мне встретилась хозяйка и спросила, куда вы подевались? Я ответил, что я у друзей, но это никак не скажется на оплате. И рассказал ей об этом звере. На что она воскликнула: «Так ведь это мохнатка! Она и мухи не обидит!..»
* * *— Однажды такая тысяченожка, — вспоминал Женя, — попала ко мне в коробочку с кисточками и там перезимовала. Она была жива, но кисточки обглоданы.
— И ты ее выпустил?
— Выпустил. Она и так натерпелась, бедная! Представляешь, всю зиму питаться кисточками?..
* * *Яша мне рассказывал, как он однажды постриг Беллу Ахмадулину.
— У Беллы — как у породистого пса — челка ниже носа. Я завел ее в ванную, накинул полотенце и аккуратно постриг.
* * *Женя Монин и я — в гостях у Акима.
На кухонном столе в вазе — отцветающие хризантемы.
— Увядшие хризантемы, а как прекрасны! — говорю я.
— Наш случай, — говорит Яша.
* * *— Вот обсуждаем, какая у тебя будет пенсия, — сказал папа. — И проживешь ли ты на нее со своими запросами?
— Если не проживу, то возьму котомку и пойду по Руси.
— Ну-ну-ну, — покачал головой Лев. — К чему такой экстрим? Ты всегда сможешь обратиться к своему… отцу.
* * *— Я посадил макропода к петуху, — жаловался наш Сережа, — а тот стал такой Тристан-отшельник, набросился на макропода — сразу началась крутая разборка. И хотя там находился сачок, а они все испытывают благоговейный трепет перед сачком — петух ни на что не посмотрел, и если бы я макропода скорей не забрал обратно, он просто бы его загрыз!
— Девочку ему надо, твоему петуху, — сказала я, умудренная жизнью.
— Он сам девушка, — ответил Сергей.
* * *С утра хотела прокатиться на лыжах, да сильный ветер в окне раскачивал березу: как бы не простудиться. Я долго высматривала в окно какой-нибудь зажигательный пример. Наконец из подъезда вышел человек с лыжами и зашагал пружинящей спортивной походкой. О! — я подумала. Тут он остановился у помойки, открыл крышку, аккуратно положил туда лыжи, закрыл и вернулся домой.
* * *— Шли мы как-то с Дауром Зантарией в редакцию «Дружбы народов»: в журнале готовился к публикации его роман «Кремневый скол», — рассказывает Леня Бахнов. — Заворачиваем с Тверской на улицу Герцена. Я — коренной москвич. И Даур — яркое лицо кавказской национальности, ни кола, ни двора, ни определенного места работы, ни московской прописки. Вдруг нас останавливает милиция.
— Ваши документы? — обращается милиционер… ко мне.
— Он со мной, — говорит Даур.
И мы спокойно пошли дальше.
* * *Даур не одобрял собратьев по перу, погруженных в русскую национальную идею, львиную долю своей жизни проводивших в буфете ЦДЛ. Ему казалось, что антисемитизм подрывает их здоровье.