— Спасибо. Замечательно, — похвалил он Игоря.
— Стараемся, — изобразил тот фальшивую скромность и тут же рассмеялся. — Мне надо было барменом идти работать, Богдаша. Тетка с дядей настояли на юридическом. А я, если честно, тухну тут.
— Не нравится? — удивился Богдан. — Ты вроде очень хотел получить это место.
— Хотел, — не стал тот спорить. — Только не я, а тетя! Я бы лучше кофе варить стал и коктейли смешивать. И с народом общаться. Знаешь, барная стойка — это почти исповедальня. Там столько секретов раскрывается, о-о-о! Стоишь себе, шейкер в руках крутишь и слушаешь, слушаешь, слушаешь… Кстати! Я тут на днях такую смесь придумал! Угощал девчонку одну, она просто пищала. Я в этом деле мастер!
— Коктейли смешивать или заставлять девчонок пищать?
Богдан сдержанно улыбнулся.
Его всегда поражало умение Игоря заводить знакомства. Худой и нескладный, с несимпатичным лицом и невыразительными бледно-серыми глазами, тот мог заговорить, кажется, даже с королевой. И мало заговорить, запросто мог пригласить ее поужинать, и она бы пошла, вот что странно. И отношения у него с девушками складывались легкие и необременительные. Легко сходился, легко разбегался, быстро забывал. У Богдана так не выходило. У него все и всегда заканчивалось сложно. Начиналось, к слову, так же.
— Слышал, наша Маша увольняется?
Игорек откатился в кресле к самой стене, задрал ноги на стол, чашку с кофе пристроил на груди. И уставился на Богдана одним из своих невыразительных отвратительных взглядов, за которые хотелось ему в лоб запустить чем-нибудь.
— Маша? Увольняется? Странно… Она же на больничном была. Чего вдруг?
Он старательно делал вид, что читает что-то с экрана. Пьет кофе и читает. И рассеянно слушает Игоря. И будто новости о Маше его нисколько не трогают. Это как-то не важно. Важно то, что перед ним на экране, вот!
Но на экране не было текста, читать было нечего. Там радужно корчилась яркая заставка для снятия напряжения с уставших глаз. Ядовитые цвета спектра переливались, скручивались кольцами, скользили по экрану. Богдан водил глазами туда-сюда, как если бы читал. Глотал кофе, уже почти не чувствуя вкуса, и делал вид, что жутко занят.
Игорь откровенно заскучал. Его новость не произвела на коллегу никакого впечатления. А он ждал другой реакции. То ли Богдану плевать на Машку, то ли он все знал. А откуда, интересно? Они что же, общаются вне работы? Интересно, интересно…
— Она закрыла больничный лист и написала заявление об уходе, — проговорил Игорек как будто с сожалением. И тут же недовольно фыркнул: — Год закончился. Работы валом. А она увольняется. Коза!
Богдан поставил пустую чашку на подставку. Сдержанно выдохнул, щелкнул мышью, сгоняя с экрана радужные кольца, снова открыл документ. Но потом решил, что должен что-то сказать. И произнес:
— Что мы с тобой, Игорек, не справимся, что ли? Нам не привыкать. Уволилась Маша, придет Саша или Даша. Да мы и без них с тобой справлялись. Так ведь?
— Ну да, ну да. — Игорек нехотя подкатился к столу, заглянул в документы, вздохнул с грустью: — Но так не хочется, дружище! Рутина… как я все это ненавижу… Кстати, знаешь, какую причину она назвала при увольнении?
— Кто?
Рука Богдана нервно дернулась над клавиатурой и замерла. Взгляд залип на букве «т». И не потому, что эта буква была следующей в слове, которое он набирал. А потому, что с этой буквы начиналось слово «тварь». Этим словом, а не по имени, он в последние недели про себя называл Машу.
— Да Машка же! Ты чего тупишь, Богдаша?! — возмутился Игорек и тут же покрутил пальцем у виска. — Отвлекись на мгновение, эй! Ты когда в работе, просто дурак дураком.
— Спасибо! — фыркнул тот весело.
Немного отпустило. Игорек не заметил его страха, не уловил фальши. Это хорошо.
— Так чего она уволилась? — Он снова застучал пальцами по клавиатуре, делал он это мастерски.
— Сказала, что личные причины. Назвать, говорит, не могу. Но исключительно личные причины. Ха-ха! — Игорек ядовито ощерился. Уставился на Богдана, выглянув из-за монитора. — Не ты ли та самая личная причина, Богдаша?
Задай он этот вопрос десятью минутами раньше, Богдан бы сдал себя с головой. Липкий страх просочился бы сквозь поры, сделав его смуглую кожу бледно-желтой. Он бы заставил его пальцы мелко дрожать, а взгляд метаться. Игорек бы все понял.
Но теперь…
Теперь он подготовился. Он справился. Времени было достаточно. Может, правда в этой яркой заставке что-то такое есть, а? И она не только дарит отдохновение уставшим глазам, но и приводит расшатанные нервы в относительный порядок?
И он справился. Он с легкостью подергал плечами. Недоуменно округлил глаза, вздохнул с фальшивой печалью:
— Я тя умоляю, Игореша! Ты же знаешь, что я не тот мужчина, который способен быть причиной! Это ты у нас сердцеед!
Комплимент все сгладил. Он ему понравился. Игорек отстал. И до конца рабочего дня они проработали, почти не разговаривая. Без четверти шесть Игорек с шумом выдохнул, отключил компьютер, громко задвигал ящиками стола. Домой засобирался.
— А ты что, снова остаешься? — Он почти обиделся. — Мы же с тобой, как негры, Богдаша! Полдня с мест не вставали!
— Да нет, нет, тоже заканчиваю.
Он переслал законченный документ руководству, закрыл его, поместил в папку под защитой, отключил компьютер и глянул на часы:
— Десять минут… Игорек, может, по кофейку?
— Легко, коллега!
Тот снова умчался за стеклянную перегородку, загремел посудой. И поскольку к нему никто не присоединился, он начал переговариваться с Богданом. Причем орал так, что его наверняка на первом этаже слышали. Сначала что-то про новый фильм орал, у которого кассовые сборы зашкаливали. Потом снова про свой невероятно убойный коктейль.
— Мне, наверное, следует запатентовать свое изобретение, — вынырнула в какой-то момент его бледная физиономия из-за перегородки и снова скрылась. И снова. — Это такая вещь, Богдаша! Это такой букет! Никто просто до этого еще не додумался…
Богдан лишь лениво кивнул. Игорек даже не увидел.
Ему не хотелось говорить, не хотелось думать. Ему ничего не хотелось. Он вымотался. Сейчас выпьет крепкого кофе, сядет в машину, поездит по городу, просто чтобы не сразу ехать домой. Может, завернет куда-нибудь поужинать. Хотя аппетита не было. Третью неделю не хотелось есть абсолютно. Вид еды, все равно какой, вызывал тошноту. Может, он болен? Маша не зря обозвала его больным уродом. Не зря…
— Прошу, коллега. — Игорек снова расплескал кофе на его стол, когда ставил чашку. — По чашечке, и домой!
— Какой же ты неаккуратный, Игорек. — Богдан снова полез за бумажной салфеткой. — Везде наследишь…
— Я-то? — Тот сел на край своего стола, поставил чашку себе на живот, проговорил, понизив голос почти до шепота: — Я вряд ли так наследить бы смог, даже если бы и постарался. А вот кто-то наследил конкретно.
— Это ты о чем?
Кофе вдруг перестал казаться вкусным, сладким и горячим. Он застыл на его языке огненной смолой. И рука принялась подрагивать мелко и противно. А в животе сделалось пусто и холодно, как если бы он летел вниз с большой высоты.
Почему-то ему показалось, что он знает, что в следующую минуту скажет Игорь. И тот сказал:
— Машка-то, по слухам, беременная…
Глава 3
«Как же это так меня угораздило? — как бы спрашивали ее глаза. — Как же так угораздило…»
Ее взгляд, пойманный минуту назад в запотевшем зеркале ванной, казался ей именно таким: вопрошающим, недоуменным, злым. Она же умная, сообразительная, ловкая, как же могла так попасться?!
Маша вздохнула и вытерла банным полотенцем потное зеркало, лучше не стало. Вытяжка в ванной совершенно не работала. И по зеркалу поползли мокрые разводы.
Она потопталась босыми ногами по резиновому коврику, рассеянно посмотрела в ванну, до краев полную мутной мыльной водой. Нагнулась и потянула за пробку. В сливном отверстии тут же булькнуло, на поверхности вздулся огромный пузырь. Ясно! Сток снова забит. Чертова ночлежка!
Она швырнула мокрое полотенце на стиральную машинку и пошла голышом в комнату. Комната радовала. Большая, светлая, с огромным окном и, что главное, — огромной батареей центрального отопления. От нее сейчас пыхало жаром. Маша тепло любила. Нравилось ходить голой по квартире и не мерзнуть. Нравилось спать голой и не накрываться. И свое тело нравилось видеть в отражениях шкафов — гибкое, стройное, длинноногое.
Что-то теперь будет с этим телом!
Маша положила обе ладони себе на живот, надавила. То, что находилось там — внутри, она не любила. А как еще?! Она не могла любить то, что перечеркнуло все ее планы. Что исковеркало ее жизнь.
Как же так вышло-то, а?! Как же она могла так бездарно вляпаться?! Она же не глупая наивная курица, поверившая в любовь с первого взгляда. Она и со второго и с третьего в нее не верила, в любовь эту. Она всегда громко ржала, когда смотрела сериалы про идиоток, верящих в любовь до гроба, залетевших от этой любви и потом надсадно добивающихся счастья.
Как же так вышло-то, а?! Как же она могла так бездарно вляпаться?! Она же не глупая наивная курица, поверившая в любовь с первого взгляда. Она и со второго и с третьего в нее не верила, в любовь эту. Она всегда громко ржала, когда смотрела сериалы про идиоток, верящих в любовь до гроба, залетевших от этой любви и потом надсадно добивающихся счастья.
— Чего ржешь-то, дура? — плакала милая Мила, ее верная любимая подружка.
Плакала та все больше в финале, когда у идиоток в фильмах все отлично складывалось. Из ниоткуда вдруг появлялся прекрасный принц, он же обеспеченный бизнесмен, он же порядочный человек, он же прекраснейший из прекрасных мужчина. Этот принц, бизнесмен, порядочный человек и прекрасный в одном наборе мужчина брал на содержание несчастную, опутав ее узами брака. Усыновлял или удочерял ее дитя, в зависимости от пола, и они начинали жить долго и счастливо.
— Чего ты ржешь, дура, все же так мило! — вытирала слезы с симпатичной мордахи Мила. — Все так хорошо…
— Так хорошо не бывает, запомни это! Эти сказки для дураков! — обрывала свой смех Маша. — Чтобы верилось, чтобы жить хотелось. В жизни так не бывает, малыш.
— А как же бывает-то?
Мила всегда обижалась за подобную оценку ее любимых сериалов, будто Маша наносила ей личное оскорбление.
— А бывает вон как у тебя.
— А что у меня-то сразу? — надувала Мила губы.
— А у тебя, малыш, работа с крохотной зарплатой.
— Зато любимая, — возмущалась подруга, работавшая библиотекарем.
— У тебя ухажер Серега — слесарь с местного автосервиса. С зарплатой чуть побольше, но которую он уравнивает с твоей, просаживая ее с друзьями в пивнухе. И вот выйдешь ты за него. А ты выйдешь! — приговаривала ее Маша на пожизненное. — Родите вы детей сопливых. Двоих, а может, если ты сумасшедшая, и троих. И станете вы тянуть лямку. Недоедать, недосыпать и все время верить в чудо, которое, малыш, только на экране, поверь. Серега с годами сопьется окончательно. Потому что ожидаемого чуда не случилось. Ты обабишься. Дети озлобятся…
Это был их, помнится, последний разговор. Подруга тогда так рассвирепела, так обиделась и за себя, и за Серегу, и за не рожденных еще детей, которые почему-то должны были вырасти отморозками, что выгнала Машу и велела больше на порог к ней не являться.
Маша сделала три попытки помириться. Три! Бесполезно. Мила не простила.
А за Серегу она все же вышла. И ребенка они родили, кажется, девочку. Маша видела их однажды с коляской издалека. И они показались ей странно счастливыми, хотя на Милке был все тот же купленный в девичестве пуховик, а на Сереге старая кожанка. Толкались, дурачились, обсыпались снегом. Потом Серега и вовсе Милку на руки подхватил и кружил долго. Пока их чадо в коляске не захныкало.
Она к ним не подошла. Наблюдала издалека. И вдруг поймала себя на том, что покусывает губы с досады. С досады на их простецкое, незамысловатое, но какое-то радужное счастьице.
Конечно! Конечно, она такого счастья себе не хотела. Ей хотелось основательного, красивого, яркого. Она планировала в него попасть без всяких отягчающих душу и тело обстоятельств.
А что вышло?! Она банально залетела! Она превратилась в одну из тех куриц, над которыми оглушительно ржала в свое время. Мало того, она осталась без работы! И принца, принца-то на горизонте — тю-тю — не видать!
И опять же, она бы со всем этим справилась на щелчок пальцев! Сейчас глотай таблетку, и нежелательной беременности как не бывало. Да, денег стоит, а что делать! Но…
Но ей не велели! Не велели избавляться от ребенка! Не велели дальше продолжать работать на фирме, где она получала достойную зарплату. Не велели ничего предпринимать без согласования. И это был залет почище первого!
Она перестала самостоятельно принимать решения. Ею управляли. Она перестала принадлежать самой себе. Из очаровательной девушки она превратилась в тварь, которой помыкали.
Маша внимательно осмотрела себя голую в стекле посудного шкафа. Безупречная белая кожа, упругое тело, длинные густые волосы, которые она постоянно заплетала в косу. Ей не хотелось это делать, но это тоже было одним из пожеланий. Опять же требования к внешнему виду на фирме были жесткими. Локоны по спине не приветствовались. Вот она и заплетала с утра тугую косу.
За окнами на улице вдруг что-то сильно бабахнуло. Маша подошла, оперлась голым животом о подоконник. Глянула.
Стройка. Под окнами разворачивалось грандиозное строительство. Скоро этажи достигнут уровня ее окон, и тогда голышом не походишь, не задергивая штор. Хотя с вздувшимся животом мало радости смотреть на себя.
Маше вдруг расхотелось ходить голой. Она влезла в шкаф, порылась в вещах. Достала любимый бархатный костюмчик лимонного цвета. Надела без нижнего белья. И снова с ненавистью уставилась на свой живот, где теперь топорщился карман от курточки.
— Кенгуру! — с отвращением выпалила Маша и посмотрела на часы.
Время близилось к восемнадцати тридцати. Рабочий день там, где она не так давно и сама работала, закончился.
Заедет или нет? Заедет или нет?
Пару дней назад, когда она оформляла свой расчет, он даже не глянул на нее. Коротко кивнул, здороваясь, и все. Даже не глянул! Потом позвонил с таксофона. Он всегда ей так звонил, чтобы не засветить свой телефон. Позвонил…
— Ты что, тварь, совершенно обнаглела?! — проговорил он, запыхавшись, как будто пробежал только что дистанцию.
Но он не бегал, она знала. Он запыхался от отвращения к ней. От необходимости с ней разговаривать.
— А что не так я сделала на этот раз? — кротко ответила она. — Я же уволилась, как ты хотел!
— А что ты лопотала при увольнении, а, тварь? О каких личных причинах? Ты что, рассказала о своей беременности?!
— Нет, — кратко, без объяснений проворчала она.
— Тогда что за личные причины? Что ты им сказала?
— Я сказала…
Она ничего не объясняла, она больше туману напускала, улыбалась загадочно. Но ему-то об этом знать вовсе не обязательно, так? В том, что с ней случилось, виноваты двое, так?
И поэтому она ему соврала:
— Я сказала им, что выхожу замуж.
— Что-о-о? Ты соображаешь, что сделала? — Его голос теперь напоминал голос умирающего от удушья человека. — И ты сказала, за кого?
— Упаси, господи! — хихикнула она неуверенно. — Я ведь и сама не знаю, за кого выйду, так ведь?..
Он тогда бросил трубку и больше не звонил. Прошло два дня. Сегодня была пятница. По пятницам он всегда к ней приезжал. И они неторопливо и с удовольствием занимались сексом. Ему секс с ней очень нравился. Ему даже не надо было об этом говорить, она видела.
Ей…
Ей было все равно.
Маша пошла на кухню. Полазила по полкам холодильника. Не густо, но если он приедет, ей будет из чего сделать его любимый салат. Больше на ночь он ничего не ел. Салат, зеленый чай. Крайне редко кофе. Пару раз, наверное, за все время их близости.
Маша поставила вариться яйца. И тут вспомнила.
Днем от Милы приходило странное сообщение. В нем она просила ее срочно перезвонить. И аж шесть восклицательных знаков. И смайлик с просящей рожицей. Первым порывом было набрать, потом неожиданно передумала.
Сделалось жутко жаль себя — одинокую, неприкаянную, в состоянии нежелательной беременности, в котором ее принуждают находиться. Сделалось горько от того, что она вот даже такого незатейливого счастья не может поиметь, в котором Милка плещется, как рыба в воде. Конечно, не так чтобы и хотелось именно так, но в настоящий момент можно было бы и так попробовать.
Не стала звонить днем. А сейчас вдруг решила набрать.
— Маша, привет. Я тебе писала. Просила позвонить. — И Милка замолчала.
— Я видела. Звоню. — И она замолчала тоже.
— Знаешь, чего просила-то?
— Нет.
— Мне это… Как бы помощь твоя нужна, Маш. — И подруга громко всхлипнула.
Спросила у больного здоровья, чуть не вырвалось у нее вместе с истеричным смешком. Она сама в полной, пардон, жопе! Ей бы тоже не мешало о помощи просить! Только у кого и какой именно помощи?
Кстати, а откуда у Милки ее телефон? Она же сменила номер.
— Я на работу тебе звонила, — призналась подруга. — Сказали, что ты уволилась по личным причинам. Намекали, что у тебя все просто отлично складывается. Что ты вроде замуж собралась за обеспеченного человека.
— Да уж не за слесаря автосервиса! — фыркнула Маша и со злостью прикусила губу.
Кто же, интересно, там такой осведомленный выдумщик?
— Зачем ты так, Маш? Сережа, он хороший, Маш.
— Ага! Чего же тогда тебя твой Сережа не выручает? Чего у меня помощи запросила, а?
Она аж повизгивала от бешенства. Сережа, стало быть, не обгадился за три года семейной жизни? По-прежнему у Милки в фаворитах.
— Он просто попал в беду.
— Да ну! Сережа и попал в беду?! Разве такое возможно?!