Ч.Цыбиков, Ц.Жигмытов БАБАЙКА (сказка для детей и отцов младшего возраста)
1. Путешествие в стол
I
Лес осенний прозрачен, тих и по-своему красив. Даже пригородный, даже такой загаженный, как этот. Люди повадились сбрасывать тут разного рода бытовой мусор, отходы от ремонта, просто старую мебель, а лес всё равно живёт. Мы идём с Никиткой, хрустят сухие веточки под ногами, мягко проминается под подошвой толстый слой перепревшей хвои.
Выходим на просеку с опорами ЛЭП. Видимо, грунт на ней подравнивали бульдозером, иначе откуда здесь этот обрывчик?
В обрывчике — нора. Более ничего объяснять не буду. Кому надо — тот домыслит, а кому не надо — тому не надо.
— Там бабайка? — спрашивает Никитка.
Я задумчиво смотрю на нору и отвечаю:
— Может быть.
— А она придет к нам домой? — продолжает спрашивать сын.
— Зачем она нам, — говорю я. Только бабайки нам не хватало.
— Пусть придет, — требует сын. Для своих неполных четырех лет он иногда бывает чрезмерно настойчив.
— Ладно, — говорю я рассеянно. — Пусть приходит.
— Бабайка страшная?
— Страшная, — подтверждаю я.
— Нет, — говорит сын. — Она хорошая.
— Симпатичная? — спрашиваю.
— Да, — не раздумывая, подтверждает Никитка.
И мы идем дальше.
Странная нора, думаю я. Для бурундука великовата, для медведя маловата, барсуку, наверное, была бы в самый раз, но барсуки у нас, по-моему, не водятся.
II
Вечером следующего дня в дверь постучали. Все бы ничего, да только это была дверь стола. Дверца, если быть точным. И стучали изнутри. Деликатно так.
— Кто там?
Не самый умный вопрос. «Это мы, карандаши». Конечно же, мне никто не ответил, и я уже почти убедил себя в том, что мне показалось, но тут в дверцу постучались снова. Бояться я не боялся. Как-то сложновато представить, что что-то может угрожать мне из тумбы моего собственного стола, но все-таки я колебался. И тут постучали в третий раз. И я открыл.
— Здравствуйте.
— Добрый день, — механически откликнулся я.
Больше всего оно походило на плюшевого медвежонка. На интеллигентного плюшевого медвежонка в очках и ростиком сантиметров так в тридцать-тридцать пять. Медвежонок-интеллигент смотрел на меня своими вооруженными оптикой глазами и молчал.
Жаль, что я не пью, подумалось мне, тогда бы я знал, каков диагноз. А так что думать, на что надеяться?
— А вы, собственно…?
— Ох… — сказал медвежонок. — Простите, конечно же… Бабайка.
Тац! — щёлкнуло в моей голове.
— …из рода Бохолдэ. А где Никита?
— Никита в своей комнате, — машинально ответил я.
Бабайка, значит. Нет, не стоит думать, что я сошел с ума. Ничего мне такой подход не даст. И собственно, что я теряю? Поговорю с бабайкой, а там видно будет.
— Э-э-э… — начал я. — А, собственно, чему обязан?
Меня самого удивила высокопарная манера моей речи, но что делать? — опыт разговоров с бабайками отсутствовал у меня напрочь.
— Вы сами меня позвали, — сказала бабайка и спрыгнула на пол.
— Я позвал? — удивился я.
— Ну если быть точными, то позвал меня Никита, — сказала бабайка. — А вы не возражали.
Да… действительно не возражал. Бабайка шла по комнате, разглядывая книжные полки, и неторопливо говорила.
— А у вас уютно. Такой милый, домашний беспорядок… о! Ленин! Очень интересный писатель… Не переживайте, вы всё правильно сделали. Особенно Никита.
— А что сделал Никита? — спросил я.
— Он сказал, что я хороший. Это очень важная оговорка.
Тут бабайка остановилась, посмотрела на меня, и я обмер; всё вокруг стало большим, много больше, чем я. Мне показалось, что я заглянул в пасть, наполненную огромными, острыми как бритва зубами, в глубине которой клокотало что-то багровое. На моё счастье, длилось это недолго, и, когда я очухался, всё стало как прежде, и бабайка снова была похожа на медвежонка-интеллигента.
— Теперь вы понимаете? — спросила бабайка.
— Да, — сказал я. Сердце моё билось гулко и часто, и по спине стекала струйка холодного пота. Пикнул и отключился компьютер.
Сам.
Стало тихо.
Стоп, подумал я, это всё хорошо и даже прекрасно, но как она сюда попала?
— А как вы сюда попали? — сказал я, и при этом отметил отвлечённо, что сейчас моё «вы» прозвучало намного более уместно, нежели минуту назад.
Бабайка посмотрела на меня с интересом, и сказала:
— Через дверь. Я постучал, а вы открыли.
Было видно, что бабайка сильно хочет что-то спросить, и она не удержалась:
— А вы водку пьёте?
— Нет… То есть пью, но редко и мало.
Обалдеть, меня подозревают в пьянстве. И кто?
— Это хорошо, — серьёзно сказала бабайка, и без всякой связи добавила. — Никита у вас славный мальчик.
— Погодите, — сказал я. — Вы ж не ответили на мой вопрос.
— Ответил, — сказала бабайка.
— Так это же был стол!
— Ну и что. Топологически я был не в квартире.
Я не стал выяснять, откуда она знает топологию. Были вопросы посерьёзнее.
— Хорошо… допустим, — сказал я.
— Чего тут допускать? — удивилась бабайка. — Допустим, солнце встаёт на востоке. Допустим, небо синее.
Похоже, она меня передразнивала.
— Вам самому-то не смешно?
— Хэ-хэ-хэ, — неуверенно хихикнул я. — Честно говоря, не очень.
И тут я услышал, как сын мой кричит: «Папа! Папочка!». В самом деле, подумал я, давно что-то Никита ко мне не заскакивал, минут десять аж прошло… и тут я спохватился.
— Прячьтесь!
— С какой стати? — удивилась бабайка.
— Никита бежит. Я бы не хотел…
— Прекрасно, — сказала бабайка, и в комнату влетел Никитка.
— Здравствуй, Никита, — вежливо сказала бабайка.
Никита стоял как вкопанный и молча смотрел на медвежонка-интеллигента. Хотел бы я знать, что в этот момент творилось в голове четырёхлетнего человечка.
— Никита, ты почему не здороваешься? — сказал я строго, и мне тут же стало не по себе. Неуместным выглядело это педагогическое клише здесь и сейчас.
Бабайка внимательно смотрела на Никиту и ждала. Неведомо отчего напрягся и я. В тот самый момент, когда я с облегчением
(с облегчением?! господи, почему с облегчением?!)
хотел сказать, что, мол, невежливо, Никита, так делать, ну да ладно, сын мой сказал:
— Здравствуйте.
И тут мне показалось, что бабайка выдохнула воздух, так словно у неё отлегло от сердца.
— Вот и славно, — сказала бабайка. — Ох, совсем забыл, у меня же там…
И полезла обратно в стол, и заворочалась там, что-то перебирая, переставляя с места на место. «Да где ж он там», — слышался её полузадушенный шёпот. Вылетел и шлёпнулся на пол мой очечник. Следом — маленький ботинок.
— Папа, это кто?
Я посмотрел на сына. Из-за дверцы стола выглянула лохматая голова в очках и уставилась на меня. Я покосился на бабайку.
— Это бабайка, — сказал я наконец. Бабайка одобрительно кивнула и легко сбросила на пол увесистый мешочек.
— Угощайся, Никита, — сказала бабайка.
Я поднял мешочек и развязал его. Мешочек был под завязку набит отборным кедровым орехом.
III
— Знаешь, — сказала мне Ольга после ужина, — наш сын такой выдумщик. Сегодня, пока ехали домой, он мне рассказывал, как он играет с бабайкой.
— Да? — сказал я.
Наверное, не стоит жене знать про бабайку. Хватит и того, что я просыпаюсь несколько раз за ночь. Слишком хорошо запомнилась мне багровая клыкастая пасть, и то, что она безо всякого труда может проникнуть куда захочет. Что бы она мне про топологию ни заправляла, а стол всё-таки ВНУТРИ квартиры. Так что мой дом —никакая не крепость.
— Так складно рассказывает, — продолжала меж тем Ольга, вытирая стол. — Его послушать, так бабайка похож на мишку.
— На мишку, — сказал я и поставил очередную тарелку в сушилку. — Надо же.
С тех пор как бабайка появилась в моём столе, прошло два дня. За эти два дня я узнал про бабайку очень много. Так, например, бабайка сообщила мне, что на самом деле она существо мужского рода. Она так и сказала — мужского рода. Так что, наверное, теперь мне придется называть его «он». Еще в разговоре за чашкой чая он сообщил мне, что просто так взять и явиться бабайка не может. В нашем случае, например, совпало сразу несколько факторов. Во-первых, Никита позвал бабайку, во-вторых, я не возражал, в-третьих, мы бабайке понравились. Такое случается очень редко. Обычно дети бабаек боятся, да и взрослые относятся к ним скептически. Попросту говоря, не верят.
То, что я тоже в бабаек не верил, оказалось фактором несущественным. Достаточно, оказывается, в её присутствии формально признать, что бабайка существует, и всё... И она уже стучится в дверцу моего стола. Такое моё везенье.
— В очках, — сказала жена. — Представляешь, на мишку в очках.
Боюсь, моя ответная улыбка вышла несколько натянутой.
IV
Конец сентября каждый раз задает горожанам простенькую задачку. Как одеваться, если утром температура воздуха около пяти градусов тепла, а в обед может быть до плюс двадцати?
В ваших краях не так? Тогда я рад за вас.
А мы вот с Никиткой стояли с утреца на остановке, одетые довольно тепло, и при этом я доподлинно знал, что в обед мне будет в этой одежде жарко.
Подошла наша маршрутка; мы сели и поехали.
Так… сумку поудобнее пристроить, заплатить… Надо поговорить с сыном, подумал я.
— Милый, мы с тобой ловкие парни?
— Ловкие парни, — согласился сын.
— Значит, у нас должна быть тайна, — сказал я.
— Да, — сказал Никита.
— Давай это будет бабайка.
Сидевшая напротив девушка с любопытством посмотрела на нас. Я сделал вид, что не замечаю этого.
— Бабайка?
— Да, сына, бабайка. Давай не будем маме говорить про бабайку.
— Не будем, — согласился Никита.
— Это будет наша тайна.
Гарантий от договоренности с четырёхлетним человеком само собой никаких. Но ведь что-то делать надо?
V
Шли дни, ничего такого не происходило, и напряжение потихоньку отпускало меня. Пока однажды я не увидел, как мой сын играет на моем столе дохлой мышью.
— Никита, где ты это взял?
— Это бабайка мне дал.
— Дай мне, пожалуйста.
— Не-ет, это моя, — когда сын говорит с такой интонацией, лучше поискать других путей.
Я постучал в дверцу. Никакой реакции.
Я постучал сильнее. Подождал немного, и постучал еще сильнее. На мгновение я увидел эту картину со стороны — взрослый мужчина стучится в дверцу собственного стола, а рядом его сын на этом же самом столе играет дохлой мышью. Взмотнул головой, прогоняя возникшее ощущение бреда, и дверца открылась.
— А вам не приходило в голову, что бабайкам тоже надо спать?
— Ты зачем подсунул моему сыну мышь?
— Давно пора, молодец, — сказал бабайка.
Я сбился.
— Что пора?
— Пора перейти на «ты».
На мгновение мне показалось, что я оглох. Но злость тут же подстегнула меня.
— Зачем ты подсунул моему сыну эту мышь подвальную? Да ещё дохлую?
— Люди, особенно взрослые, невнимательны и ненаблюдательны, — сказал бабайка обстоятельно. — Не можете отличить городскую мышь от симпатичной селяночки-полёвки…
— Да какая разница?
— Очень большая, — перебил меня бабайка. — Городская, насквозь протравленная мышь, само тело которой подчас — яд. И славная чистенькая полевка. Это, можно сказать, разные звери с разными нравами. Я бы никогда не подсунул Никите городскую мышь.
Я посмотрел на своего мальчика. Никита без страха и очень внимательно следил за нашим разговором.
— Никита, выйди, пожалуйста.
Никита посмотрел на меня исподлобья, но к двери пошел, ничего не сказав.
— Оставь мышь на столе.
Никита вернулся, положил мышь на стол и вышел. Я набрал воздуха и начал. Страха не было совсем. Не то чтобы я забыл ту пасть, но теперь это было уже как то важно.
— Ты дал моему сыну дохлую мышь.
— Нет.
— Ты думаешь, я — идиот?
— Когда я принес мышь, она была живая.
Я заткнулся. А бабайка продолжал.
— Мы вместе с Никитой сделали эту мышь мертвой.
— Что значит — сделали мёртвой?
— Убили.
— Зачем?!
— Ребенку надо знать, что такое смерть, — бабайка выглядел очень серьёзным.
— Зачем?!
— Ты это специально такие зряшные вопросы задаешь? Чтобы позлить меня?
VI
А потом нас ограбили.
Вот это было страшненько.
Милиция забирала их — троих здоровых молодых недоумков, взломавших дверь и забравшихся к нам в квартиру, — в соплях, слезах, с мокрыми штанами. Я не знаю, что с ними сделал бабайка — я только-только вернулся с семьёй из-за города. Но вот фраза одного из оперов напугала по-настоящему.
— А Валеев-то похоже глаза себе выдрать пытался, — весело сказал молодой чернявый парень своему напарнику. Сказал так, словно это обычное дело — люди, пытающиеся выдрать себе глаза. Впрочем, может, наши опера и не такое видали.
Но всё-таки что ж такое должно привидеться человеку, чтобы он попытался выдрать себе глаза?
VII
— Садитесь. — Заведующая детского сада «Чипполино» Валентина Хубраковна смотрела на меня с плохо скрываемым любопытством. Два года ходит мой Никита в «Чипполино», но такой чести — разговора с заведующей — я удостоился во второй раз в жизни. В первый раз, когда уплачивал так называемый вступительный взнос. Интересно — на что они тратят деньги? Кабинетик-то обшарпанный. Неужели на питание детей?
— Мне хотелось бы поговорить с вами о поведении вашего сына.
— А что случилось? — спрашивая так, я лукавил. Знал я уже, знал о чем пойдет речь. И сосало противно где-то внизу живота, как бывало всегда, когда мне надо было делать что-то, чего делать ну никак не хотелось.
— У детей, конечно, богатая фантазия, — сказала Валентина Хубраковна. — Но ваш Никита — это что-то особенное.
— Спасибо, — сказал я.
— Погодите со своими спасибами, — отмахнулась заведующая. — Это вовсе не комплимент.
— А-а… не комплимент, — сказал я. — А-а-а… что тогда?
Умненький такой вопрос, не правда ли?
— Он пугает ребятишек в группе.
Заведующая сделала паузу. Я молчал, и ей пришлось продолжить.
— Он пугает ребятишек бабайкой. Это, конечно, не бог весть что, но Никита ваш говорит, что видел бабайку, и что бабайка велела ребятишкам Никиту не обижать. И воспитательница говорит, что (холодок пробежал у меня промеж лопаток), некоторые ребятишки наши Никиту вашего стали побаиваться.
Валентина Хубраковна взяла паузу. Я по-прежнему тупо молчал.
— Поговорите с сыном, — мягко сказала заведующая. — Скажите ему, что не надо пугать ребятишек.
— Хорошо, — сказал я. — Я обязательно поговорю с ним.
— И последнее. Убедительная просьба — не разрешайте своему ребенку брать в садик игрушки. Они ссорятся из-за них, чуть ли не дерутся. Один принесет красивую игрушку, а остальным тоже хочется. Крик, слёзы.
— Мы не разрешаем, — сказал я.
— Да что вы говорите, — пропела заведующая. — Ваш сын каждый день приносит в группу плюшевого медвежонка.
Язва.
VIII
Когда я вернулся домой, я был спокоен. Подогрел оставшийся с обеда борщ, поел. Помыл тарелку. Попил зеленого чая с молоком. Поставил чашку в мойку. В голове было пусто. Не о чем было думать, все уже было думано-передумано по дороге домой и решено твердо. Дело было за малым.
Оставалось поговорить с бабайкой.
IX
Две чашки чая. Одна из них кофейная. Печенье «Юбилейное» — бабайке нравится «Юбилейное». Ольга купает сына. Это ненадолго, минут на пятнадцать, но мне хватит.
Бабайка деликатно прихлебывает чай, скальпелем отрезает себе кусочки печенья, кладет их в рот, жуёт и молчит. Говорить должен я, ведь это я, в конце концов, сказал, что нам надо поговорить.
— Ты ходишь в детский сад. — Я, наконец, решился.
— Да, хожу, — сказал бабайка.
— Тебе не стоит этого делать.
— Ха!
— Ты пугаешь ребятишек.
— Я охраняю вашу семью.
— Ты охраняешь Никиту.
— Он в вашей семье — главный. Ему и внимания больше. Но по сути — я охраняю вашу семью.
— Не надо нас охранять.
Пауза. И ворчливо так:
— Ладно, не буду. Посмотрим, что из этого получится.
Я удивился. Не думал, что мне всё будет так легко. Впрочем, плевать. Главное, я добился своего.
И мы дальше пьём чай.
X
Не знаю, что это было — совпадение, или, выражаясь трагедийно, роковая случайность. Все мы иногда поздно возвращаемся домой.
Бывает.
— Эй, мужик! закурить не найдется?
Терпеть не могу, когда так обращаются ко мне. Если ты куришь, почему у тебя нет своих сигарет? Или своих спичек? А уж если так обращается к тебе сопляк малолетний…
— Какой я тебе мужик, юноша.
— А чё так дерзко отвечаем?
Я знаю, что скажет жена. Она скажет, зачем ты связываешься со шпаной, тебе что, жить надоело. Да только себя уважать хоть немножко да надо. Тем более если их всего двое.
— Да пошёл ты…
И тут выяснилось, что я ошибся. Не двое их было — трое. Когда сзади бьют по тыквочке палкой или что там у него было — это не больно. Просто бац! — и чувствуешь, как что-то тёплое начинает стекать вниз по голове. Вот тут-то я разозлился по-настоящему. Да только шпана эта обгашеная против обыкновения не стала меня добивать, а побежала. А я за ними не погнался.
Нехорошо мне стало.
XI
Ольга с Никиткой были в гостях. Неподалеку, на соседней улице. Ну и слава богу, нечего пугать родных. Я сам промыл себе голову под струёй воды из-под крана. Сам обработал рану слабым раствором фурацилина. Затолкал одежду в стиралку, набрал программу. Бабайка неодобрительно следил за моими действиями. Ходил за мною следом — в ванную, из ванной на кухню, с кухни — в мой кабинет, и смотрел, смотрел с укоризной. Наконец не выдержал:
— Значит, говоришь, не надо вас охранять.
Я молчал. Крыть было нечем. К тому же тампон с мазью приложенный мною на рану сваливался с головы, и вообще чувствовал я себя прескверно.
— Погоди-ка… — бабайка залез на диван, с дивана перебрался на стол. — Наклонись.
Я наклонился. Бабайка взял в руку (или лапу?) тампон и пришлёпнул его на рану.