Смеющиеся глаза Джоанны, время от времени обращавшиеся в мою сторону, делали мою участь ещё горше. Солнце, издевательски медленно катившееся по небосклону, специально замедляло ход, отдаляя вечер. И зеленые суслики, столбиками выглядывавшие из зелёной травы, глядя на меня, откровенно развлекались.
В общем, когда констебль Хёрст объявил привал на ночлег, мой моральный дух был низок как никогда.
А ведь сотни сотен колен моих степных предков были неразлучны с лошадьми. Как же наследственность, с наследственностью-то как? Это что, уже ничего не значит?!
X
Я проснулся как от толчка. Некоторое, очень недолгое, время я лежал, глядя на звёзды, и думал над тем, что же такое могло меня разбудить. И тут я почувствовал, как кто-то тихонечко проникает ко мне под одеяло, и вот уже чья-то рука легла на мою грудь.
Джоанна.
Мягкая и теплая. С хорошо очерченными губами и молодой, упругой грудью. С глазами веселыми и глубокими. С движениями точными и ладными. С отцом по имени Гордон Бэнкс.
Человек-скала.
Сразу же вспомнилось: «А так же он сам, сраженный меткой пулей вышеупомянутого Чарли Бешеного».
— Джоанна.
— Не говори ничего.
— Джоанна, эти вещи так не делаются.
— Но ты же научишь меня.
Очень естественно было сказано. Без тени кокетства.
И ещё.
Очень трудно говорить, когда тебя так целуют.
— Джоанна, девочка, поверь мне — не надо этого делать.
— Отчего?
Хёрст шевельнулся или мне показалось? При мысли, что представитель власти может застукать меня в таком положении, мне стало нехорошо.
— Иди на своё место, — твёрдо сказал я. — Я не желаю делать это с тобой.
Джоанна отпрянула, словно я её ударил. Отвернулась и молча уползла на свое место. Лицо моё горело от её поцелуев, и был я немного не в себе. У православных монахов вроде есть какая-то подходящая молитва.
Как там… Господи, укрепи.
И тут я услышал, как Джоанна плачет.
Никаких сил на это не хватит.
Никаких.
Господи, ночь-то какая чудная. Как ароматен зеленый воздух этого мира. Какие девушки здесь.
Всё.
Спать.
XI
Утро выдалось нерадостным. Не из-за погоды, нет. Мрачна была Джоанна, старательно избегавшая моих взглядов, сам вид мой был ей неприятен, и констебль Хёрст бросал на меня взгляды весьма неодобрительного свойства. Нездоровая, одним словом, была обстановочка.
В молчании свернули бивуак, в молчании тронулись в путь.
Угнетала некоторая типичность ситуации.
Есть во всех этих приключениях одна неизменная особенность. В каждом мире я делаю что-то такое, из-за чего окружающие мной недовольны. И при этом, как правило, я не понимаю, что я сделал, а когда понимаю, что я сделал, то не понимаю, почему мной недовольны.
Ладно Джоанна. Но констебль-то? Ему-то я что сделал?
За этими рассуждениями я вдруг обнаружил, что день сегодняшний не так уж и плох. То ли я приноровился к поступи моей лошади, то ли задница моя за ночь окрепла, но факт остаётся фактом — чувствовал я себя очень даже ничего. Это обстоятельство сразу же подняло моё настроение. Сегодня мы отыграемся за вчерашний пропущенный обед, думал я, предвкушая близкий привал.
И, наконец, этот самый привал наступил.
— Здесь, — сказал констебль. Не знаю, чем глянулось ему это место. За последний час мы проехали с пяток подобных. На мой взгляд.
Джоанна всё с той же сумрачной рожицей спешилась, сняла перемётные сумы и бросила их на землю. Спешились и мы. Некоторое время констебль наблюдал, как девушка нарезает снедь, орудуя ножом с таким мрачным ожесточением, что казалось, она отхватит себе пару пальцев непременно.
— Мастер Григорий, — обратился он ко мне. — Мне необходимо провести дополнительный допрос. Давайте отойдем в сторонку.
Ну что вот еще такое. Чего он мурыжит меня.
И мы отошли в сторонку.
— Констебль, — сказал я, — я вам всё сказал. Более добавить мне…
— Мастер Григорий, — перебил меня Хёрст. — Даже у дикарей существуют правила приличия.
— Что?
— Оскорблять людей, давших вам еду и кров, пусть даже всего на одну ночь — это в любой культуре поступок мерзкий. Есть места, где за это убивают!
Констебль говорил всё это тихим, яростным голосом, от которого мурашки бежали по коже.
— Я не понимаю, констебль…
— Гордон Бэнкс — мой брат по оружию, на поле близ Уэмбли мы стояли плечом к плечу! Оскорбление, нанесенное его дочери — это оскорбление, нанесенное мне. Теперь я буду верить в то, что ты не терял веры! И дай судьба мне такое счастье! Как только вы утратите статус подследственного, я вызову вас на поединок!
Уэмбли?!! Оскорбление?!
— Констебль, я никого не оскорблял! Тем более Бэнкса…
— Да неужели? Тогда почему вы отказали его дочери? Или ваша кровь настолько благородна, что делиться ею ниже вашего достоинства?
Чертовщина какая-то!
— Констебль…
— Послушайте меня, мастер Григорий, это Дальние Земли! Если Бэнксы сочли, что ваша кровь….
— Погодите Хёрст, — ошеломленно сказал я. — Вы хотите сказать, что правила хорошего тона требуют, чтобы я обрюхатил Джоанну?
Хёрст замолчал. Он смотрел на меня, хлопая глазами, и было видно, что констебль укладывает в своей голове что-то такое, что значительно выпирает за пределы его мировоззрения.
— Идите есть!
Господи, голос-то какой мрачный.
Видимо, я и впрямь сильно её обидел.
XII
— Может быть, я и не прав. В конце концов, вы иностранец. У вас могут быть другие обычаи, я понимаю. Поговорите с ней. Сделайте это.
Констебль Хёрст говорил короткими фразами, подбирая слова, и так чтобы Джоанна не услышала. Я посмотрел на девушку. Она ехала метрах в десяти впереди, и даже по спине её было видно: она сердита.
— Джоанна, — крикнул констебль, поддав шпорами, — присмотри за подследственным! Я проедусь вперёд, что-то на душе неспокойно.
Буц перешёл на легкую рысь, унося своего хозяина вперёд.
Мы двигались по степи. За последние сутки лесные островки окончательно исчезли, уступив место степному простору. Куда ни глянь — везде волнующееся море травы. Я невольно усмехнулся — похоже, констебль нашел довольно нелепый повод для того, чтобы оставить нас одних.
Джоанна придержала своего коня, дожидаясь меня.
— Мастер Григорий, — хмуро сказала она, — лучше бы нам ехать рядом. Раз у мастера Хёрста неспокойно на душе.
Упс… Это что же получается — среди равнины этой голой можно ждать неприятностей?
— А чего тут можно опасаться?
Джоанна посмотрела на меня таким взглядом, мол, уж не издеваюсь ли? и всё-таки сказала:
— Засады.
Представляете, степь, и тут из-за угла танк. Смешно. Джоанна заметила мою усмешку, и всё так же хмуро сказала:
— Издалека увидят и в траве лежат вместе с лошадьми. Лошади у них натасканные. Подъедешь поближе, и вдруг ка-ак… Очень даже лихо у них это получается. Но вообще их вроде вытеснили, фронтир ныне за Далекой Радостью, но залетают порой шалые… всякое, в общем, бывает.
Ещё минут пять ехали в молчании, посреди травы и стрекота зелёных кузнечиков. Или кто тут у них?
И наконец я решился.
— Джоанна, я хотел бы попросить у тебя прощения…
Тело её было упругим и податливым, волосы пахли солнцем и степью, а кожа чуть-чуть горчила на губах. Я не помню слов, которые она шептала, и не помню, что говорил я. Помню звёзды, большие ярко-зелёные звезды в чёрно-зелёном небе, сонное всхрапывание спящих лошадей, траву, покалывающую спину, и лицо её — безумно красивое в неверном сумраке утра, приближающегося неизбежно.
XIII
Вечером третьего дни мы увидели Далекую Радость. Когда-нибудь здесь будет город, а пока это небольшой пограничный посёлок.
Столица Дальних Земель.
Заштатный городишко.
Место, правда, очень хорошее: на слиянии двух судоходных рек, с фортом на обрывистом берегу. Когда-то и в нашем мире люди выбирали места для того, чтобы жить, а не зарабатывать. Может, поэтому старые города обладают неясным очарованием?
Мы стояли на вершине холма, и городок лежал перед нами как на ладони.
— Вообще-то нам необязательно было сюда подниматься, — сказал констебль слегка смущённо. — Просто мне нравится вид с этого холма. Всё как на ладони. Вот торговая площадь, самое большое здание — это салун, вон тот дом — зал собраний, двухэтажный дом — это гостиница. К слову, там тоже подают выпивку. А вот тот человек, судя по посадке, это Джимми Гривз.
И констебль пустил коня легкой трусцой вниз по склону, навстречу всаднику, неторопливо пылившему от городка.
Джим Гривз. Пожалуй, уже пора перестать удивляться.
Я посмотрел на Джоанну и увидел, что девушка смотрит на меня. Что-то сжалось у меня внутри. Четыре раз в моей жизни женщины смотрели на меня таким взглядом. Три раза это кончалось маленькими трагедиями, и один раз — свадьбой.
Я улыбнулся и отвел взгляд. Фальшивенькая, должно быть, вышла улыбочка — чувствовал я себя препаршиво. Нет ничего хуже, чем обещание, которое не можешь выполнить.
Джим Гривз. Пожалуй, уже пора перестать удивляться.
Я посмотрел на Джоанну и увидел, что девушка смотрит на меня. Что-то сжалось у меня внутри. Четыре раз в моей жизни женщины смотрели на меня таким взглядом. Три раза это кончалось маленькими трагедиями, и один раз — свадьбой.
Я улыбнулся и отвел взгляд. Фальшивенькая, должно быть, вышла улыбочка — чувствовал я себя препаршиво. Нет ничего хуже, чем обещание, которое не можешь выполнить.
Пусть даже к обещанию этому тебя принудили необоримые обстоятельства.
— Джоанна, а кто такой Джим Гривз?
— Шериф Далекой Радости. Хороший, в общем-то, человек.
— В общем-то?
— Ну… шериф не может быть хорош для всех. Иногда надо и зубы показывать, — и она снова улыбнулась. Чёрт, подумал я. — Поехали, чего тут стоять.
Мы были уже на середине склона, когда Джоанна вдруг сказала:
— Что-то там у них случилось.
— С чего ты взяла?
— Они оба скачут сюда.
XIV
— Откуда он здесь? — спросил я тихонько.
— Думаю из Йорка. Хотя с него станется, он может и из самой метрополии заявиться.
Констебль Хёрст вид имел довольно озадаченный.
— Ничего не понимаю, обычное ведь расследование… Либо появились какие-то новые обстоятельства, либо вы, мастер, больше, чем кажетесь.
И он внимательно оглядел меня, словно пытаясь разглядеть что-то такое, чего не замечал раньше.
— Так ведь … может, я тут и ни при чём вовсе, — пробормотал я.
— Да нет, всё правильно, — сказал Гривз, с любопытством глядя на меня. — Тут ошибки быть не может. Именно о вас господин губернатор справлялся.
Был он несколько грузен, с массивным дубленым лицом, вид имел степенный и неторопливый — настоящий киношериф из американской глубинки. А если добавить, что шериф Далёкой Радости Джимми Гривз постоянно держал в уголке рта соломинку — как альтернативу сигаре, то образ получался вполне канонический.
Мы въехали по главную улицу посёлка, ведущую к центральной площади, четверо в ряд, закатное солнце светило нам в спину, и мне ужасно хотелось посмотреть, как мы выглядим со стороны, и всё время я это детское желание из головы гнал, и никак не мог от него избавиться. При этом легкая ошарашеность меня не покидала — какое дело губернатору до меня? В общем, я испытывал чувства, которые в литературе принято называть сложными. Я глянул на своих спутников, и Джоанна тут же ободряюще улыбнулась мне, дескать, не волнуйся, ты справишься; вот ещё и она, подумал я, и внимательно стал смотреть на неуклонно приближающееся здание собраний.
— Ладно, — вздохнул констебль. — Тут думай-не думай, а пока не предстанем под светлы очи… И давайте-ка побыстрей, всё-таки губернатор.
И мы пустили лошадей рысью. Пугая кур, пронеслись по главной улице, — поселяне смотрели вслед нам долго и внимательно, остановили лошадей перед крыльцом Дома Собраний. Шериф и констебль отчётливо лихо спрыгнули со своих скакунов, легко взошли на крыльцо и остановились, глядя, как я, бормоча, мол, один секунд, господа, счас всё будет в ажуре, покидаю седло, а потом некоторое время прыгаю на одной ноге, пытаясь освободить другую ногу из стремени.
— Джимми, это он? — спросил, недоверчиво глядя на мои вольные упражнения со стременами, молодой, но бородатый мужчина, вооружённый большим луком; он сидел на табурете у входной двери и здорово походил на вольных стрелков Шервуда — как я их себе представляю.
— Да, — коротко ответил шериф. Стрелок недоверчиво хмыкнул, встал и открыл дверь.
— Входите. Губернатор ждёт вас. Без девушки, — остановил он Джоанну. Девушка посмотрела на констебля, тот отрицательно покачал головой.
— Идёмте, мастер, — сказал шериф.
И мы вошли в Дом Собраний. Внутри это напоминало католическую церковь: те же лавки со спинками, такой же проход посередине, высокие окна по боковым стенам, застекленные мозаичными стеклами, только вот помост-подиум вместо алтаря делал это место похожим еще и на сельский клуб.
Губернатор оказался невысоким мужчиной неожиданно интеллигентного вида. Он сидел за столом у окна, слева от подиума, изучая какие-то бумаги, и поднял голову, когда мы шли по проходу.
Не дойдя до стола пяти шагов, мы остановились. Констебль Хёрст сделал ещё один шаг вперёд, расставил ноги на ширину плеч, заложил руки за спину и сухо доложил:
— Господин губернатор, подследственный доставлен. Официально предъявленное обвинение — разрушитель веры. Смягчающие обстоятельства — показал способности к обретению веры. Констебль Джефф Хёрст, к вашим услугам, сэр.
— Спасибо, констебль, — сказал губернатор. Несколько мгновений он внимательно смотрел на меня, словно взвешивая меня на невидимых весах.
— Господа, я попросил бы вас оставить нас с мастером Григорием наедине. И, Джим, если вас не затруднит — чаю, пожалуйста.
Констебль хмуро посмотрел на меня, чётко развернулся через левое плечо и вышел. Следом с невозмутимым видом вышел шериф.
Губернатор молчал, я тем более. Наконец губернатор откашлялся:
— Мастер Григорий, сказать по правде, я в некотором затруднении. Я здесь нахожусь неофициально, и вид ваш... Вы есть случай достаточно редкий. Атеист, ставший на путь исправления — такое нечасто встречается. И каждый такой случай — это новая надежда.
Я невольно улыбнулся. Губернатор на мгновение сузил глаза, его лицо построжело, а голос… голос не изменился. Остался всё тем же — суховатым, бесстрастным. Почти официальным.
— И поэтому я должен был поговорить с вами наедине.
Пауза.
— Ответьте мне на вопрос: что заставило вас отказаться от атеизма? Почему вы решили ступить на путь веры?
— Простите…, — я замялся, не зная как мне обращаться к губернатору. — Констебль Хёрст и шериф, видимо, думают, что это само собой разумеющееся… Если честно, я даже не знаю вашего имени.
— А! — легко воскликнул губернатор, улыбнулся, разом растеряв всю свою официальность, и вышел из-за стола. — Вот в чём дело… Прошу прощения за недоумие своих подчиненных. Официально мой титул звучит так: Наместник Её Величества Губернатор Южного Йорка и Островов сэр Альфред Рамсей. Разумеется, ничего этого говорить вам не надо, достаточно простого «сэр».
Хорошая у него улыбка, подумал я. Наверняка спит спокойно, и счастлив в семейной жизни.
— И ещё один вопрос, сэр.
— Да, пожалуйста, — всё так же легко откликнулся сэр Альфред Рамсей.
— Боюсь, вы не отдаёте себе отчета, — я говорил медленно, отчего-то пытаясь подделаться под речь истого британского джентльмена. — Дело в том, что я пришелец из такого далека, что некоторых вещей не понимаю. Вот, к примеру, кого вы называете атеистами?
Задавая этот вопрос, я уже доподлинно знал, что сейчас будет. Так и есть. Губернатор молча смотрит на меня, моргая глазами.
М-да, не балуют меня в Зелёном мире разнообразием реакций.
— Атеисты верят в бога…
Мне показалось, что я ослышался. Как дико смещены здесь привычные мне понятия! А губернатор меж тем продолжал вколачивать клинья в моё сознание.
— …а истинная вера — это вера человека в свои силы. Эта вера позволяет творить чудеса. Настоящие чудеса. Истинно верующий способен порождать инструменты для достижения своей цели одной лишь силою веры. Атеисты же лишены способности верить в себя. Он верят лишь в то, что есть некая сущность, создавшая этот мир.
— То есть бог, — вставил я.
— Именно. И они считают, что раз этот самый бог дал человеку способность думать, то человек должен познавать мир. Наука! Вот как они это называют… Но в последнее время, — губернатор понизил голос, — возникли проблемы. При всей своей несуразности и идеалистичности этот подход даёт практические плоды, — голос губернатора снова начал набирать обороты. — Это самое знание позволяет атеистам создавать вещи, которые нам создавать не под силу, ибо их извращённые умы дотягиваются мыслью до таких... Впрочем, мы тоже можем создавать эти вещи, но только после того, как увидим их и разберёмся в механизме их действия. Но это опять же требует познаний в этой их науке. Получается своего рода замкнутый круг. Чтобы бороться с их богом, надо постичь их науку, а чтобы постичь науку, надо постичь суть божественного, а чтобы постичь божественное, надо отчасти примириться с их богом, — и тут звенящий голос губернатора неожиданно притух. — Наши люди не очень-то способны к познанию. Веками мы верили, и вера нас спасала. Но, как выясняется, вера без знания — это мало. Нам нужны люди, способные не просто верить, но узнавать новое.
Вот те раз. Вместо того чтобы искать сына, я, кажется, попал на войну. И это не мой мир, и не моя война. Наверное, за счастье своего мира надо бороться самому. Но, боюсь, если я скажу об этом сэру Альфреду, он меня не поймет.
— И я как раз такой человек?
— Да, — сказал губернатор. — Я выступал пред Собором, но королева пока ещё не очень-то осознаёт размеры угрозы. А у атеистов меж тем появляются машины! Я же, как человек думающий, предвижу их усложнение. И боюсь, что наступит миг, когда мы будем не способны понять, что они придумали, и, следовательно, наша вера окажется бессильной, будучи не подкреплена знанием! Мы живём в хорошей стране, но наш мир — под угрозой.