А попрыгав через костёр, некоторые деревенские мужи брались цитировать Священное Писание. Они, кроме Кормчего, все были неграмотными, читали по памяти выученное. Но читали с чувством, а из житий каких-нибудь святых мучеников и со слезой – куда там артист Качалов!
Однажды, когда, собравшись вместе, переложили покосившуюся стену в избе Бакаки и уже сели пить медовуху, Стас, разомлев, затеял рассказывать им о водолазах. Дескать, придёт время, придумают такой железный зипун и ведро с окном на голову, и можно будет по дну реки ходить, на рыб любоваться. Подбил его на россказни Курака, давешний рыбак, которому он однажды заехал по лицу кулачищем. Очень уж ему нравились-то Стасовы сказки. Стас, по старой памяти, и завёлся о водных всяких процедурах. Ещё в избе были Добрыня, Вешняк и Путята; потом, как водится, Кормчий пришёл.
И что-то в рассказе о водолазах насторожило их. Сидели как пришибленные, а потом Вешняк вдруг заорал:
– Ау, ау, шихарда кавда!
И «хрестьяне» вскочили, встали в круг и, положив одну руку на плечо соседа, а второй подбоченясь, двинули хороводом, притопывая и завывая заклинание против русалок. А потом страшным шёпотом рассказывали ему, какие зловредные русалки живут в Согоже за Плиевой излучиной, и хохотали, вспоминая, как у прошлом годе чуть не утоп дурачок Обнитка.
Стас теперь уже удивлялся, как мог он принять их за ужасных дикарей? Молодые мужчины, пусть необразованные, но сообразительные, работящие, смешливые – и наивные как дети. А что до бороды, то и он теперь ходил с бородёнкой и волосами, обрезанными ножом «под горшок». Ножницы имелись не в каждом доме!
Посиделки закончились тем, что, допив медовуху, пошли играть в бабки.
В первый свой визит в монастырь – когда Кормчий сговорился с отцом-настоятелем о его женитьбе – Стас оглядывался, искал хоть какие приметы того монастыря, который он знал там, в настоящем мире, но не нашёл ничего похожего. Правда, сложенные между избами груды камней говорили о том, что собираются здесь что-то строить, но пока ни собора, ни колоколенки, ни даже стен здесь не было, а был только невысокий вал, несколько избушек и деревянная церквушка.
В церкви этой Стас в первый год иногда, забывшись, крестился тремя перстами. Заметил это отец-настоятель Афиноген. И однажды, крепко взяв Стаса за локоть, вывел вон из храма и учинил натуральные политзанятия.
– Богу помолился?
– Угу.
– А что ж ты, дьяволово отродье, с троеперстием-то играешь?
– А что?
– Кукес-бес в трёх перстах сидит, вот что! А в нём, считай, вся преисподняя. Ты когда троеперстное знаменье кладёшь, беса Кукеса тешишь. Ты ведь на Москве бывал?
– Ну… бывал.
– Знаешь там – слобода Кукуй такая есть?
– А как же, – удивился Стас. Незадолго до его отъезда на практику вышла в свет вторая книга сочинения графа Толстого о царе Петре Первом, там про этот Кукуй немало говорилось. Не было у них в училище никого, кто бы этот роман не прочёл хотя бы верхами. Споров было множество: большинство склонялось к тому, что Пётр у Толстого получился уж слишком вымазанным чёрной краской – дегенерат, педераст, немецкий шпион, ненавидевший русский народ лютой ненавистью, отбросивший государство Российское на сто лет назад. Полагали, что обласканный властью писатель сделал это в угоду Верховному – А.И. Деникину, который, как известно любой собаке в республике, Романовых на дух не переносил. Не зря же прежний Верховный, Лавр Георгиевич Корнилов, повелел их всех в 1918-м выслать из России без права посещения.
– Кукуй – это самый Кукес и есть. А кто живет на Кукуе, знаешь? – допытывался монах.
– Иноземцы, – твёрдо сказал Стас.
– Еретики! – молвил отец Афиноген с осуждением.
– Отче! – шёпотом позвал Стас.
– Что?
– А кто сейчас царём на Руси?
– Дак… – растерялся настоятель. – Известно кто. Царь Ляксей свет Михайлович правит. Вместе с патриархом, тьфу, с Никоном… А ты, отроче, видать, совсем скудоумный, даром что с Москвы…
Стас почувствовал, как тон монаха переменился. Зря он спросил про царя. Сон есть сон, какой тут ещё царь? Тем более не любят его. Хотя этот сон, пожалуй, посимпатичнее предыдущих. Но и тянется изряднёхонько… А вообще – Стас улыбнулся – это ли не везуха: будто тебе цветную фильму показывают, с тобой в заглавной роли; посмотрел и вернулся к своим баранам… То есть, прости, Господи, к настоящей Алёне и Игорю Викентьевичу, профессору…
Через три года, когда он уже не чаял себе жизни без милой жены своей Алёнушки и без дочки Дашеньки, когда гнал даже мысль о том, что это сон, Афиноген драл крестьян за бороды, ежели замечал, что они крестятся двумя перстами. Он призывал славу патриарху Никону, «коий наставил нас в истинной вере», а селян, всего лишь за подозрение в сочувствии к староверию, велел пороть безбожно; кое-кого и на каторгу сослали. И это несмотря на то что силами тех же селян доведён уже был до самого купола прекрасный каменный собор в монастыре!
Ещё через семь лет, когда опальный Никон по пути в северную ссылку вместе с конвоем ночевал в Рождествене, отец-настоятель Афиноген не вышел к нему и отказал в трапезе.
Оксфорд, 2057 год
В сверхсекретной лаборатории ТР (Tempi Passati, что по-латыни значит прошлое) службы МИ-7, числящейся по Министерству иностранных дел, царил «рабочий психоз» – ожидался визит нового премьер-министра, а сегодня прибыл его помощник, сэр Джон Макинтош. У мониторов с деловым видом сидели все, включая историков-аналитиков, ни бельмеса в технике не смыслящих. Никто не пил чай, никто не валялся на кушетках, почитывая исторические хроники; было решено, что нежелательны даже обычные в это время дня словесные баталии в курительной комнате. Вопрос шёл о финансировании на следующий год, а переизбыток штатских лиц, бродящих с застывшим вопросом в глазах или спорящих, как трактовать то или иное событие, мог произвести на высокопоставленного чиновника в корне неверное впечатление.
Один из штатских – отец Мелехций, мужчина такой громадной учёности, что с ним не рисковал спорить даже директор лаборатории, – устроился незаметно в уголке зала заседаний и сквозь смеженные веки с любопытством наблюдал за происходящим. Он был «в деле» с самого начала и прожил уже слишком много жизней, чтобы суетиться по пустякам. Познав все изгибы и извивы человеческого поведения, теперь он – не говоря об этом, правда, никому – изучал проявления человеческой глупости.
Представителя премьера, поскольку в лаборатории он уже бывал, сразу пригласили в зал. Здесь директор лаборатории доктор Глостер, прежде чем приступать к докладам, улыбаясь по-домашнему, предложил гостю лёгкие напитки и закуски. Джон Макинтош, изображая деловитость, отказался, но одна его рука быстро подхватила с тарелки крекер, а вторая – рюмочку; затем он увлёк к окну заместителя директора Сэмюэля Бронсона. Отец Мелехций, продолжая сидеть с полузакрытыми глазами, прислушался.
Макинтош и Бронсон были старинными, ещё школьными, приятелями; оба после школы учились тут же, в Оксфорде, и держались друг с другом запросто.
– Что у вас происходит, Сэм? – спросил сэр Джон.
– У тебя есть вся информация, Джон.
– Прекрати эту официальщину, дружище. Мне её тут и без тебя напихают. Ты знаешь, я занимаюсь очень многими делами, более злободневными, чем эта авантюрная лаборатория. Сейчас я говорю о том умершем, вашем специалисте по России.
– Все когда-нибудь умирают, – уклончиво ответил Сэм. – Старина Биркетт врезал дуба на работе. Не такой уж редкий случай в наши тяжёлые времена.
– В прошлом году были ещё двое, ты не забыл?
– Джон, я – замдиректора по технике, а эти случаи не связаны с техникой. Спрашивай наших историков. Мы обсуждали и решили, что причина – в тех событиях, в которые они попадали в прошлом.
– Если они попадали в прошлое, Сэм. Если.
– Ты сомневаешься?
– Я во всём должен сомневаться, у меня работа такая.
Они уселись за стол и переглядывались, недовольные друг другом, в то время как доктор Глостер вещал:
– …снимает реплику человека, которая есть волновая функция каждой частицы тела оператора, или тайдера.[5] Излучение нужной частоты создаёт в прошлом физический объём, то, что мы называем фантомом: тайдер остаётся в нашем настоящем, не претерпевая физических изменений, а фантом независимо живёт в зафиксированном прошлом.
Отец Мелехций едва заметно улыбнулся. Уж он-то знал, какова степень этой независимости. Попадая в прошлое, он действительно был абсолютно независим и от доктора Глостера, и от премьер-министра, и вообще от чего-либо в этом мире. Но не от себя самого. Между ним, живущим там, и им же, лежащим на кушетке тут, будто протянута струна. Одно неловкое движение – порвал её, и тут тебя больше нет. Интересно, что не все это чувствуют. Полковник Хакет, например, не чувствует; он абсолютно лишён страха, как и иных каких-либо комплексов.
– Сам процесс мы назвали тайдингом, – журчал голос доктора Глостера. – А открыл эффект в 2047 году…
– Давайте не будем говорить о вещах общеизвестных, – остановил его сэр Джон, вызвав смешки: «общеизвестность» ограничивалась штатом лаборатории ТР, премьер-министром и самим Джоном Макинтошем. Даже министр иностранных дел не знал, чем они занимаются, а директор МИ-7 хоть и знал, но не очень верил. А располагалась их маленькая организация в здании – вернее, под зданием, вполне легальной Oxford University Engineering Laboratory, занимая половину первого этажа и пять этажей вглубь.
Джон Макинтош надулся:
– Да, уже и я наизусть выучил, что излучение удерживается приборами и возникает симбиоз фантом-оператор.
– Приборами, создание которых стало возможным благодаря предоставленным лаборатории финансам, – ввернул доктор Глостер.
– Из которых львиная доля идёт на оплату счетов энергетических компаний, – бросил на это представитель премьер-министра. – Ваша лаборатория тратит энергию со скоростью кролика, пожирающего клевер. Но в отличие от клевера энергия денег стоит, особенно в наши кризисные времена… Кстати, премьер поддерживает вашу авантюру исключительно по этой причине: вы тратите энергию. Это убеждает, что вы тут не только болтовнёй занимаетесь.
– Простите, сэр, – возмутился Глостер, – ваши слова…
– Давайте без обид, – мигом отозвался Макинтош. – Положа руку на сердце, мы не имеем никаких результатов. – И добавил с ядом: – Если не считать трёх сотрудников, скончавшихся на работе за полтора года. В пересчёте на штатную численность лаборатории это больше, чем потери диверсионного и антитеррористического управлений, вместе взятых!
– Но, сэр, смерть профессора Биркетта позволила нам продвинуться в понимании процессов, ведь в отличие от предыдущих случаев он был не один, а с напарником. В тайдинг с ним ходил полковник Хакет.
И директор лаборатории пустился в объяснения. Учёные с самого начала знали, что, когда внедрённый в прошлое фантом погибает, тайдер просто выходит из «состояния связи». Смерть же Биркетта в момент тайдинга показала, что, когда умирает тайдер-оператор и происходит прерывание связи «сверху», фантом остаётся жив!
– Нам стало ясно, что фантом «со стажем» может жить дальше за счёт опыта, отложившегося в его мозгу за время его фантомной жизни. Это очень важно, сэр.
– Может, это и важно, но фантомы не относятся к числу кадровых сотрудников, а профессор Биркетт относился. Поэтому мне куда важнее понять причину его смерти, чем вникать в особенности поведения кого бы там ни было четыреста лет назад.
– Разрешите мне, – вступил в разговор Сэмюэль Бронсон. – Профессор Биркетт был очень стар. Он родился еще до Англо-американской войны 1980 года.
– Я помню, ему было под восемьдесят. Когда вы брали его на работу, я не возражал, но никак не предполагал, что его допустят к тайдингу. Ведь это длительная процедура, не так ли?
– Фантом в состоянии прожить в прошлом хоть двадцать пять, хоть сорок лет, старея с естественной скоростью, а в нашей реальности пройдёт один час. Это немного. А профессор очень хотел побывать в старинной России. Он знал медицину, следил за своим здоровьем. И ведь наши дела, в отличие от полётов в космос, не требуют особого здоровья. В начале процесса тайдер стоит, чтобы его фантом там, в прошлом, не падал на землю, потом мы его кладём на кушетку.
– Да-да, доктор Глостер уже объяснил, что тайдер не претерпевает физических изменений. Вот только трое скончались. Что думаете об этом вы, полковник Хакет?
– Эмоциональный шок, сэр. Сердце не выдержало того, что он увидел в Москве, сэр.
– А что понесло вас туда? Что нам вообще за дело до Московии?
Сэмюэль жестом остановил полковника и ответил:
– Приборы показывали всего десять мест на Земле, где кто-то передвигается в прошлое, в том числе два в России. Встала задача выявить реальное время их жизни, а сделать это можно, только встретившись с их фантомами. Одного нашли по документам: он проявил себя таким незаурядным человеком, что попал в летопись. Капитан Бухман встретился с ним в четырнадцатом веке при дворе великого хана и вызнал координаты его реальной жизни. Звали его Никодимом, и, к счастью, он жил в доступном для нас веке, во времена русской царицы Анны Иоанновны; тайдинг он называет «ходкой». Мы его на всякий случай ликвидировали. Это какой-то уникум – каким источником энергии он пользовался, непонятно. Там, кроме дров… Ну, это детали. Второго нашли предположительно: хитрый, виляет в разговоре, понять невозможно. С ним говорил полковник Хакет, сотрудник очень хваткий, так этот русский от него сбежал!
– Про эти случаи было в вашем июньском отчёте.
– Да. Но уже на этой неделе, то есть после ликвидации Никодима, приборы зафиксировали ещё одну «ходку» русского. И мы решили направить наших людей в Москву середины семнадцатого века: одна из линий его продвижения вглубь кончается во временах царя Алексея. А в темпоральном колодце он фиксируется с конца восемнадцатого века.
– Минуточку! Поясните. Я тут немного путаюсь.
– На первом этапе наблюдается эффект нулевого трека, – сказал Сэм. – То есть тайдинги или, по-русски, «ходки», прослеживаются приборами не от начала их пути, не от реального времени жизни тайдера, а существенно глубже во времени. Мы сами смогли создать первый реальный фантом – так сказать, вышли в режим насыщения – только спустившись на триста лет назад, и дальше уже не было проблем с массой фантомов. А от нуля до минус трёхсот лет у нас получались не более как практически бесплотные, прозрачные существа.
Отец Мелехций тихо радовался, вспоминая, скольких призраков расплодили они с профессором Гуцем, изобретателем тайдинга, арендуя для первых опытов старинные английские замки. Они тогда боялись, что будет происходить взаимопроникновение массы фантома и окружающих предметов, например стен. Оказалось, такой эффект никак не проявляется. Поэкспериментировали всласть!
Тем временем Сэм закончил свои объяснения:
– Итак, в нашем случае нулевой трек, когда передвижение во времени не фиксируется приборами, составляет триста лет. А уничтоженный нами русский выводил фантом в режим насыщения за сто лет! Теперь появился новый русский «ходок», материализацию которого приборы прослеживают с конца восемнадцатого века вглубь. Мы не знаем, каков период нулевого трека в этом случае, но предположим, от ста до трёхсот лет. Значит, он реально может жить от начала двадцатого и до конца нашего, двадцать первого века.
– Так! – сказал Джон Макинтош. – Понятно. Наш современник отправляется в прошлое.
Сэмюэль покивал головой:
– Вот поэтому мы и кинулись его искать, отложив другие дела. Если он работает на русские спецслужбы, то способен менять прошлое в нужном им направлении. А разве нужно это нам, Джон?
– Да, это понятно. Во время визита премьер-министра обсудим. А теперь закончим с путешествием полковника Хакета и профессора Биркетта. Слушаю вас, полковник.
Отец Мелехций, умеющий тонко чувствовать юмор, обожал слушать полковника Хакета. Вот и в этот раз он обратил на него всё своё внимание.
Полковник начал свой рассказ:
– Сэр, в соответствии с приказом я отбыл в 1650 год в составе группы: я и гражданский исследователь профессор Биркетт. Разрешите доложить, сэр, в Британии происходила гражданская война. За год до нашей высадки был казнён король, сэр! – И полковник сделал многозначительную паузу.
– Я знаю об этом, Хакет, – поморщился Макинтош.
– Прошу прощения. Во избежание трудностей мы отправлялись не с этой базы – здесь слишком населённые места, – а с базы на острове Мэн. Это было ошибкой, сэр!
– Вы доложили об этом по возвращении?
– Да, сэр!
– А в чём заключалась ошибка?
– Мы оказались в малонаселённом месте, где все друг друга знают, совершенно голыми, сэр! Нас целый год передавали из одной тюрьмы в другую, пока неизвестные бунтовщики не освободили нас. Они не знали, кто мы такие, и освободили просто так, бесплатно, сэр!
– Очень хорошо, полковник. А как вы добрались до Москвы?
– До Амстердама на судне. Шла война с Голландией, сэр! До Гамбурга пешком! Далее мы ехали на телегах, поскольку гражданский исследователь в силу возраста отказывался ехать верхом. Во время путешествия мне очень пригодились навыки рукопашного боя!
И полковник сурово оглядел присутствующих.
– Мистер Макинтош, разрешите, я сам изложу последовательность событий, – вмешался директор лаборатории. – Рассказ полковника записан и проверен, он подтверждается воспоминаниями иностранцев, живших тогда в Москве.
– Излагайте, – разрешил сэр Джон.
– Итак, в 1653 году наши исследователи добрались до Москвы. Полковник завербовался в армию, а профессор подружился с медиком, англичанином Коллинзом, и жил при нём. Он давал ему столь успешные советы, что Коллинз стал царским лейб-медиком. Профессор Биркетт и Хакет лично видели царя Алексея Михайловича. Но царевичей не видели.