К черту! К дьяволу! Плевать на поведение, граничащее с оскорблением члена императорской фамилии. Будь что будет. Теперь он чувствовал себя незащищенным, будто рачок-отшельник без своего домика, и вовсе не думал сокрушаться по этому поводу. Наоборот, стало очень легко. Удобный всем выход найден и подсказан, остальное зависит только от великого князя. Надо быть очень дремучим человеком, чтобы не знать, что Дмитрий Константинович раз в сто умнее и талантливее Михаила Константиновича. Но унаследовал ли он порядочность государя, своего отца?
Если да, то завтрашняя дуэль скорее всего окончится ничем. Если нет, тогда и жить незачем. Племянники и кузены только обрадуются. А великая княжна… всплакнет и, надо надеяться, со временем забудет графа Лопухина.
– Я могу уделить вам только десять минут времени.
Морской министр Лазарь Спиридович Грейгорович не счел нужным подняться из-за заваленного бумагами громадного стола навстречу посетителю. Он лишь боднул воздух широким лбом и качнул обширной раздвоенной бородой, обозначая приветствие. Тот факт, что посетитель служил в Третьем отделении, не имел для адмирала никакого значения. Служишь? Вот и служи. Кто ты там? Статский советник? Служи, статский. Дослужишься до канцлера – тогда так уж и быть, я перед тобою встану. А пока ты никто. Молокосос. Да еще в гражданском чине. Бацилла мелкая.
– Я просил о беседе без свидетелей. – Лопухин покосился на секретаря.
– Ах, вы просили! – Голос прославленного адмирала был густ и могуч. Таким зычным басом он командовал во время артиллерийской дуэли с неприятельской эскадрой, и комендоры его слышали. Тем резче в его голосе звучал сарказм. – Скажите, пожалуйста! Вы просили! А что, Пахомов, может, уважим? Иди погуляй. Тут сам господин Не-Помню-Как-Вас-Там просить изволит. Не приказывает, заметь, просит. Видать, деликатный человек. Ступай, Пахомов, ступай…
Судя по тому, как глубоко секретарь втянул голову в плечи и как проворно он исчез за дверью, такие шуточки министра были ему не внове. Сейчас должен был грянуть шторм в двенадцать баллов. Или ударить главный калибр.
– Ну? – сердито прогудел Грейгорович.
Лопухин приблизился к необъятному столу. Оперся на него руками. Наклонился вперед. Одно мгновение молчал.
– Я пришел сюда лишь для того, чтобы посмотреть вам в глаза, ваше высокопревосходительство, – сказал он негромко. – Благодарю, я это сделал. Еще я хотел спросить, не мучит ли вас совесть за моряков, павших в бою с пиратами. В бою, которого могло бы и не быть. За капитана Басаргина, погибшего, чтобы спасти нас. За всю команду «Чухонца». За простодушного и бесстрашного Зорича. Теперь вижу: не мучит. Больше мне нечего вам сказать, ваше превосходительство. Прощайте.
Уже у дверей он услыхал «вернитесь-ка». Что ж, можно и уважить седины адмирала. Вернулся.
Грейгорович уже не сидел – стоял. Возвышался. Громоздился. Был он на голову выше Лопухина и держался неестественно прямо, будто аршин проглотил. Флотские остряки балагурили, будто адмирал при жизни пытается играть роль собственного памятника.
А ведь будет ему памятник. Даже теперь, после всего, что случилось. И тяжесть вины не согнет каменную спину.
– Что вы такое несете, милостивый государь? – Грейгорович пытливо смотрел на обвинителя, но голос его дрогнул, выдавая волнение. – Извольте объяснить!
– Как вам будет угодно, – бесцветным голосом произнес Лопухин. Он ощущал только усталость, ничего больше. – Вы рекомендовали для экспедиции не те суда, какие подошли бы для встречи с исландцами. Наверняка умные моряки возражали вам, но что они могли противопоставить вашему авторитету? Результат вам известен.
– Какая чушь! – В раздражении Грейгорович пристукнул костяшками кулака по столешнице. – Вы больны! Всем и каждому известно: встреча с исландцами состоялась по вине англичан, закрывших проливы!
– Держу пари, что встреча с ними состоялась бы вне зависимости от закрытия или открытия проливов, – усмехнулся граф. – Британия лишь облегчила задачу своим наемникам-пиратам. По этому эпизоду у меня к вам только один вопрос: откуда вам стало известно о британских намерениях? Либо флот обзавелся собственной агентурной разведкой, о которой не известно никому, включая государя, либо инициатива всей комбинации исходила от вас. Какое из этих предположений верное?
– Поделитесь вашими предположениями с психиатром, – буркнул адмирал, сверля Лопухина взглядом. – Вы ничего не докажете. Копайте, если вам угодно терять даром время, вынюхивайте, жандармская ищейка! Посмотрим, много ли вынюхаете. Вы смешны!
Лопухин улыбнулся.
– А ведь вы боитесь, Лазарь Спиридович. Если бы вы не боялись, то не стали бы меня слушать и уж подавно не пытались бы оскорбить. Объяснить вам, почему вы это делаете? Это очень просто. Вы пытаетесь заставить меня выложить карты на стол: что у меня есть против вас в запасе? Извольте, я выложу карты. Но имейте в виду: я разговариваю с вами, только снисходя к тем убеждениям, которые вами двигали. Я их уважаю, в отличие от ваших методов. Итак. Для начала вы подобрали два разнотипных судна: корвет, перестроенный из императорской яхты, и старую тихоходную канонерку с гребными колесами. Объединить их в один отряд – примерно то же самое, что впрячь в повозку призового рысака и вола. Весь опыт моряка говорил вам о том, что их встреча с серьезными неприятельскими силами кончится весьма плачевно. Отчасти вопрос решался подбором командира – человека храброго и глубоко порядочного, но недалекого ума. Уверен, что кандидатуру старшего офицера также подобрали лично вы – вам был нужен службист до мозга костей, не приученный мыслить. С экипажем вышло еще проще: люди новые, едва знающие друг друга, да еще мальчишки-гардемарины, убежденные, что так и надо. Скажите, вам не было жаль отправлять их на убой?
Грейгорович не ответил. Лишь тяжело дышал.
– Понимаю… Великая цель оправдывает любые жертвы, не так ли? Но план ваш не сработал: «Чухонец» погиб, а «Победослав» вырвался из западни. На этот случай, однако, на борту корвета находился ваш человек – боцман Зорич, которому вы приказали…
– Сего вздора вы никогда не докажете, – процедил адмирал, с ненавистью глядя на Лопухина.
– Возможно, нет, а возможно, и да… Продолжим? Вы убежденный монархист и патриот России. Зорич – тоже. Был. Ни за деньги, ни за что другое он не стал бы исполнять ваш приказ столь скрупулезно. Не проклинайте беднягу. Боцман просто не имел ни одного случая убить цесаревича при обстоятельствах если не героических, то хотя бы не постыдных. И в конце концов Зорич погиб сам, спасая престиж российского императорского дома…
– Выдумки! – бросил адмирал.
– В последнюю минуту он сознался во всем…
– Чепуха! У вас есть свидетели? Если и есть, никто им не поверит. Моя репутация безупречна. Попробуйте только пикнуть, и вам никто не подаст руки. Скажут: ретивый жандарм со товарищи стряпает грязное дело, не гнушаясь самой подлой клеветой. Обнародуйте свои обвинения – и вашей карьере конец! Вы пришли не судить меня – вы пришли торговаться. Но что вы можете предъявить, кроме нелепых вымыслов? За вымыслы я не плачу. А теперь убирайтесь!
– Мальчишки, – задумчиво проговорил Лопухин.
– Что-о? – возопил шестидесятипятилетний адмирал.
– Мальчишки-гардемарины, – пояснил граф. – Двое. Они были убиты в бою с исландцами. Убиты в первом своем плавании, так и не узнав всей красоты этого мира. Один умер сразу, другой мучился. А еще матросы и морские пехотинцы с «Победослава». И почти вся команда героического «Чухонца». Они умерли, служа России так, как их учили понимать службу. Кто из них мог хоть на мгновение предположить, что морской министр понимает долг перед Отечеством иначе, чем они? Что он со спокойной совестью пожертвовал ими, как пешкой в игре? Нет, хуже того – он смахнул их, как пыль с шахматной доски…
– Ладно… – Грейгорович тяжело дышал. – Чего вы хотите? Я слушаю.
– Кроме того, вы ошибаетесь. – Лопухин, казалось, не слышал адмирала. – Моя миссия санкционирована лично государем императором, и он ждет от меня отчета. Таковой отчет уже послан, как послан и отчет генералу Сутгофу. Вы уже сделали свое дело. А я сделал свое.
– Накляузничали? – каркнул министр.
– Изложил подробности, не присовокупив выводов. Они не нужны. Тот, кто может сложить два и два, сделает их безо всякого труда. Разумеется, его величество желает России только добра, но также верно и то, что он любит беспутного старшего сына. Думаю, не ошибусь, если предреку, что вы попадете под негласное следствие. Догадайтесь сами, ваше высокопревосходительство, чем оно может для вас кончиться. Третье отделение умеет работать.
Мысли и чувства морского министра без труда читались на его лице. Шахматная партия. Или, вернее, маневрирование эскадр, осыпающих друг друга тяжелыми бомбами. Чья возьмет? И Лопухин видел, как по мере расчета вариантов ходов скорбно сдвигаются брови адмирала и твердеют скулы. Лучший морской тактик России не находил приемлемого варианта. Он мог уничтожить Лопухина, но себя спасти не мог. Позорная отставка… может быть, суд… Конечно, не по вопиюще скандальному делу о цесаревиче – этого не допустят, – а по какой-нибудь мелкой ерунде… скажем, найдут злоупотребления… А ведь найдут! Всегда можно найти. И громкая слава адмирала Грейгоровича увянет в болтовне присяжных поверенных, в шуршании полных сплетнями газет… А после всех вылитых на его седую голову помоев – царская милость в виде отставки, и даже с пенсией. Кому нужна пенсия, когда потерян смысл жизни?!
– Это вы прислали мне вчера самурайский меч? – спросил Грейгорович.
Лопухин ответил молчаливым поклоном.
– Для чего? Чтобы я по примеру японцев распорол себе живот? В своем ли вы уме?
– Кое-чему у японцев следовало бы поучиться, – ответил граф. – Но я подарил вам меч лишь для того, чтобы вы задумались. Неужели вам не о чем подумать?
– Чего вы хотите? – тусклым голосом повторил адмирал. – Моей головы?
Лопухин вновь взглянул ему прямо в глаза.
– Я не охотник за черепами. Благородство цели отчасти извиняет вас. Но лишь отчасти. Подайте в отставку с поста министра и члена Государственного Совета. Сами. Немедленно.
Адмирал грузно опустился в кресло. Казалось, он постарел лет на двадцать, и знаменитая раздвоенная борода выглядела сейчас не лихо, а жалко.
– Нет, – покачал он головой спустя минуту. – Сейчас – нет. Не могу. Я нужен в Петербурге… Собирался выехать немедленно по окончании торжеств… Вы не представляете, какая толпа сановной сволочи горой стоит за Михаила Константиновича, какая там камарилья… До подписания и, главное, обнародования Манифеста государя о назначении наследником Дмитрия Константиновича я не имею права ослабить своим уходом патриотическую партию, не могу скрыться в тень… Камарилья одолеет, и Михаил Константинович с ее помощью погубит Россию. Вы же патриот, граф! Поймите меня! Мне нужно время… один месяц… Потом уйду. Сам.
– Слово чести? – спросил Лопухин.
– Слово чести. И просите у меня что угодно! Дам все, что только в моих силах!
Лопухин ничем не выдал волнения. Но только теперь наступило время прыжка в неведомое.
Прыгнуть? Или состорожничать, отступить?..
Печальные глаза государя… И полные надежды глаза любимой!
– Прикажите выдать команде «Святой Екатерины» призовые деньги из сумм министерства, – сказал он. – Отдельно премируйте мичмана Кривцова. Предложите ему службу, он того стоит.
– Сделаю. Это все?
– Нет. Мне нужно быстроходное судно до Шанхая. Завтра в три часа пополудни судно должно быть в полном моем распоряжении.
– Стало быть, во время торжеств? – проницательно осведомился министр.
– Да.
– Сколько пассажиров?
– Трое. Я, мой слуга и… еще один пассажир.
– Не спрашиваю вас, кто третий, – неприятно морщась, сказал Грейгорович. – Лучше выставить себя дураком, чем преступником. Я ни о чем не догадался и за ваши действия не отвечаю. Вы, милостивый государь, просили от имени Третьего отделения оказать вам содействие. Я не нашел причин для отказа. Судно будет. Без четверти три на городской пристани вас будет ждать шлюпка. Теперь всё?
– Да.
– Тогда ступайте. Надеюсь больше никогда вас не увидеть.
Граф вышел молча. Да и что он теперь мог сказать? Что судно ему скорее всего не понадобится? Это не аргумент и не оправдание…
Потрепанная извозчичья коляска катилась вдоль Золотого Рога. Ранний извозчик, нанятый за несусветные пять рублей, ежился на утренней прохладе и часто зевал с подвыванием, ляская зубами после каждого зевка, как матерый волчище. Окраина Владивостока, известная под названиями Офицерской и Матросской слободок, не блистала великолепием: кое-как мощеные, а то и вовсе немощеные улицы, дощатые тротуары, скучного вида казармы, неприглядные домишки обывателей, грязные кабаки, даже снаружи напоминающие притоны…
Приятнее было глядеть на бухту. На воде во множестве замерли китайские лодки, именуемые здесь шампуньками. Ловили то ли краба, то ли морского гребешка, то ли и вовсе морскую капусту, охотно поедаемую за пределами России. Сильно пахло йодом.
За последним домиком-развалюхой потянулись луга. Еще раньше кончилась улица, и ржавые рессоры древнего экипажа заскрипели на ухабах. Канчеялов зевнул с прискуливанием, подобно ямщику, и сильнее вжал голову в воротник. Теплолюбивый лейтенант озяб на утренней прохладе. Владивосток не Токио: здесь осень уже подкрадывалась на мягких лапах, исподволь готовясь покончить с летом.
– Не опоздаем? – спросил Канчеялов, только чтобы занять себя разговором, и хлопнул на щеке комара. – Сколько на ваших?
– Без четверти шесть, – ответил Лопухин, щелкнув крышкой часов. – Как раз успеем.
– Значит, мои спешат… Гм… Мне неудобно вас об этом спрашивать… э-э… Николай Николаевич, но я все же хотел знать ваши… э-э… намерения. Примирение возможно ли?
Лопухин пожал плечами.
– Если мой противник принесет извинения – вполне.
– Понятно, – вздохнул Канчеялов. – Никаких извинений полковник Розен приносить, конечно, не станет. Значит, стреляться до результата, так?..
– Послушайте, кто вырабатывал условия дуэли – вы или я? Разумеется, до результата. Однако, я вижу, мы почти у цели – бухта кончается… Что это за дерево?
– Манчжурский орех, кажется.
– Логично. Я мог бы сам догадаться, что не кокосовый.
Канчеялов с беспокойством покосился на графа, ожидая увидеть признаки нервного возбуждения – частые спутники юмора такого рода перед лицом опасности. Ничего не заметив, лейтенант все же остался в большом сомнении. На совещании с Враницким, секундантом Розена, оба пришли к выводу, что дуэль скорее всего будет чисто ритуальной: два великолепных стрелка слегка поцарапают друг другу кожу, доктор Аврамов налепит дуэлянтам по пластырю, тем дело и кончится. Неужели граф полагает иначе?
Тут задумаешься. Пустячную дуэль нетрудно скрыть, но за участие в незаконной дуэли с серьезным исходом можно загреметь и под суд, ибо сказано: «Секунданты, которые содействуют исключительной дуэли, нарушают дуэльное право и делают неосторожность, принимая на себя ответственность в случае смерти или поранения одного из противников». Хорошенькое дело! А самое неприятное, что пойти на попятный уже никак нельзя.
– Простите… – Канчеялов покряхтел, прочищая горло. – Я должен спросить: вам уже приходилось дуэлировать?
– Один раз сразу по окончании балканской кампании, – неохотно признался Лопухин. – Глупая вышла история. Фанфаронистый мальчишка-корнет вызвал меня из-за сущей безделицы, и мне пришлось дать ему удовлетворение. К счастью, он выжил и, надеюсь, извлек урок.
Дорога свернула вправо, а затем влево, обходя болотистое устье речки Объяснения. Лопухин подумал, что так и не позаботился спросить у кого-нибудь из старожилов о причине такого названия речки. То ли парочки объясняются здесь в любви, то ли долина речки служит наиболее удобным местом дуэлей.
Скорее второе. Влюбленным нетрудно найти место поближе к городу.
– Глядите-ка, нас уже ждут, – указал лейтенант на почти такую же коляску, стоящую впереди на проселке. Возле нее переминались с ноги на ногу три фигуры.
– Не более пяти минут, – уверенно заключил Лопухин, и Канчеялов не стал спрашивать, на основании чего граф пришел к такому умозаключению. Специалисту виднее.
Раскланялись учтиво, но холодно. Извозчики, получив приказ ждать, отнеслись к барским выдумкам со спокойствием философов. Баре – они, известно, с жиру бесятся, а ежели палить в друг дружку зачнут, так на кладбище места много, не жалко…
После нескольких ничего не значащих слов мрачный Враницкий указал направление, где, по его разумению, могла найтись подходящая поляна. Лопухин закурил папиросу, отгоняя налетевших с болота комаров. Двинулись.
Ах, как хороша была природа, чуть тронутая лучами встающего из моря солнца! Как величественны старые кедры! Как ярки ягоды лимонника, вьющегося по стволам дубов и кленов, уже начинающих понемногу желтеть и краснеть! Японец непременно сложил бы хайку и был бы прав: неуловимый момент перетекания лета в осень – чудесное время! Одни капли росы на шиповнике уже достойны того, чтобы воспеть их в странных японских стихах.
Впрочем – вздор!.. Лопухин мысленно послал природу ко всем чертям. Мысли о природе хороши для того, кто почти уже покойник. Допустим, так и будет. Скорее всего. Вряд ли они упустят такой блистательный случай. Великий князь Дмитрий Константинович не сентиментален – он прагматик. Чего ради он станет играть в благородство себе во вред, когда ему выпал столь блистательный случай решить неприятную проблему раз и навсегда?
Охнул, оступившись, доктор Аврамов и тотчас заругался, уронив саквояж, – оказывается, в поисках равновесия ухватился рукой за шипастое «чертово дерево».
– Тяжела доля врача? – шутливо посочувствовал Лопухин.
– Уж не тяжелее, чем доля больного, – парировал эскулап, рассматривая ладонь. – Мне – что? Я отсюда уж точно на своих двоих уйду.
– Да вы просто завидуете, – поддразнил Лопухин. – Какие дуэли между разночинцами? Нонсенс. Вот когда заслужите дворянство, тогда и дуэлируйте на здоровье.
– Нет уж, благодарю покорно! Я всяких ран насмотрелся. На чужих людях – и то, бывает, душу надорвешь, а уж на себе… – Аврамов махнул рукой. – Помирились бы, право. Глупо все это…
Лопухин смолчал. Нет, милейший Спиридон Потапович, это вовсе не глупо! Для одной из сторон это наилучший выход из затруднения. Воспользуется ли она им – небезынтересный вопрос.