Поговорить она решила в понедельник, задержавшись в кабинете президента холдинга «Горизонт» после еженедельной планерки.
– Я все-таки решила уйти, Женя, – сказала она, садясь в кресло поближе к его столу.
– Да?
Ни разу за все время их знакомства – за неполные тридцать лет! – Женька не продемонстрировал удивления. Лере казалось, что, сообщи она о предстоящем через полчаса землетрясении, он произнес бы свое «да?» таким же умеренно заинтересованным тоном.
– Да. Мы же с тобой давно говорили, что «Московский гость» без меня обойдется, правда? Ну, я буду приглядывать чуть-чуть. Французский проект доведу до ума, еще кое-что. Но ты же понимаешь: Зоська и без меня справится.
– Да понимаю, понимаю, – согласился Стрепет. – Расскажи только подробнее – куда, к кому. Все-таки мне ведь жаль тебя терять, – добавил он.
Лера почувствовала в его голосе отзвук смущения и удивленно посмотрела на своего любимого шефа.
– Ну что ты так смотришь? – Женька поймал ее взгляд. – Конечно, жаль, что тут удивительного? Это же тебя я с сопливых пор знаю, не другого кого-нибудь.
– Да ведь и Зоську знаешь, – улыбнулась Лера. – Дразнил ее как, помнишь? У нас тут вообще почти семейственность!
– Это-то и хорошо. Так куда ты от нашей дворовой семейки? – повторил Женя.
– От дворовой – никуда, – сказала Лера. – К Мите. Понимаешь, как все получилось…
И она рассказала Женьке о парке Ливнево, о директоре Таловерове, о пустыре по Волоколамскому шоссе… Женька слушал, как обычно расхаживая по кабинету и время от времени хмыкая, и Лере вдруг стало до слез жаль, что не будет больше этой «семейки», в которой все они понимали друг друга с полуслова. Впрочем, одновременно с сожалением в ее голове мелькнула еще одна мысль.
– А вообще-то еще поработаем вместе, – неожиданно для себя сказала она. – Ну конечно! Парк, театр… Не мне тебе объяснять, Жень! – И, заметив сомнение в его глазах, добавила: – Ты не думай, в Третьяковы-спонсоры я тебя не заманиваю. Ты же знаешь, Женя, я тебя обманывать не стану и златые горы там, где только бездонная яма, – тоже не буду обещать. Но мимо тебя это не пройдет, можешь не сомневаться.
– Что ж… – протянул Женька. – Может, и правда, прибавление будет в семействе. Хорошо, что ты за Митю замуж вышла, – вдруг сказал он.
– Да? – рассмеялась Лера. – Не буду спорить! – Но лицо ее тут же стало серьезным. – Женя, – сказала она, – я к тебе с подобными просьбами раньше не обращалась, а теперь придется… Мне нужна точная – из первых рук! – информация: как сейчас обстоит дело с этим парком. Чей он на самом деле, не на бумаге, чем это все кончилось. Ты понимаешь?
– Понимаю, – кивнул Стрепет. – Я скажу Глушенко, он выяснит.
Глушенко, генерал КГБ в отставке, был начальником службы безопасности «Горизонта».
– Нет, не Глушенко, – покачала головой Лера. – То есть пусть он выяснит, конечно. Но я должна встретиться сама, понимаешь? Только сама должна поговорить с людьми… или с человеком, который скажет мне точно.
– Все бы тебе самой! – усмехнулся Женя. – Боишься, Глушенко тебя обманет?
– Не боюсь. Ну, считай это женским капризом, Жень! Я сама должна поговорить. Я иначе спать спокойно не буду, хоть бы мне десять Глушенок подтверждали – мне Митино лицо будет сниться…
Работая в холдинге «Горизонт», одном из самых крупных и влиятельных в Москве, Лера с самого начала была избавлена от того, от чего не был избавлен ни один предприниматель: от непосредственных контактов с бандитами. Конечно, она знала, что у «Горизонта» есть с ними связи, как есть они у всех, кто работает в бизнесе, но самой ей выяснять отношения не приходилось.
Она знала только, что «крыша» у стрепетовского холдинга не бандитская, а какая-то другая, и поэтому не стремилась понять, как именно строятся его отношения с криминалитетом.
– Ну ладно, не нервничай, – сказал Стрепет. – Насладишься личным общением! Ничего интересного, должен тебе сказать.
– Да ведь я не из любопытства, – благодарно улыбнулась Лера.
Глава 14
Никогда Лера не думала, как много будет значить в ее жизни забор.
Она физически ощущала его отсутствие вокруг парка Ливнево и просто спать не могла, думая о нем. Самые разные заборы, которые ей приходилось видеть в жизни и в книжках, мелькали в ее памяти – и она выбирала, какой ей нравится и какой подходит больше других.
Конечно, о решетке Летнего сада надо было забыть навсегда, что Лера со вздохом и сделала. Но вот, например, ограда вокруг Литературного института на Тверском бульваре – это уже было похоже на реальность. Лера даже специально прошлась как-то вдоль этой фигурной решетки, влезла на каменный постамент и пощупала пальцем острие наверху.
«Только повыше надо и почаще, – решила она. – Через такую даже я перелезу».
Задача была проста как правда: достать денег. Сейчас достать их на забор, а потом доставать постоянно – на расчистку ручья в парке, самого парка, на реставрацию ротонды и летнего павильона. И одновременно с этим – на то, ради чего все это и делалось: на музыку…
Муниципалитет давал довольно много, но все равно не столько, чтобы хватило на все. Во всяком случае, парк в этой смете не был предусмотрен, да его и передали театру только после Митиного визита к мэру.
Но что толку было сразу думать о том необъятном и нехоженом пространстве, которое перед нею открывалось! Сейчас нужен был только забор, и на нем Лера сосредоточила все свои силы.
Для начала она отправилась в организацию, названия которой не смог бы выговорить ни один человек, находящийся в здравом уме: все название состояло из набора заглавных букв, сочетание которых было похоже на унылый вой. В организации Леру встретили вежливо и, едва услышав про Ливнево, объяснили, что парк этот, к их большому счастью, не признан памятником, который должен находиться под государственной охраной.
– Только особняк, милая Валерия Викторовна, только дом! – сияя от радости, сообщила барышня в одном из отделов. – За домом мы следим, капитальные перестройки вам делать не позволим. А парк, извините, не наша забота! Вам его передали, вот вы и занимайтесь. А нам, знаете, и других вполне достаточно. В Царицынском музее-заповеднике альпинисты тренируются, прямо по стенам лазают – с ними бы разобраться!
– Скажите хотя бы, что там у нас строят в углу? – вздохнув, спросила Лера. – Что за землеотвод там просматривается?
– А это вы в префектуру обратитесь, – с той же радостной улыбкой посоветовала барышня. – Я же сказала: ваш парк нас не касается!
«Что ж, может, и к лучшему, – подумала Лера, выходя из этой радостной организации. – Хуже было бы, если бы они за каждым шагом стали следить».
Ей было совершенно непонятно, как такой парк, как ливневский, может не считаться музеем-заповедником. Не поленившись, Лера уже сходила в библиотеку и нашла не одну книгу, в которой он был описан или хотя бы упомянут. Прочитала о том, что дом выстроен в стиле русского классицизма и что под парковыми дорожками проложен дренаж, из-за которого они до сих пор не размываются дождем. И даже о том, что к ливневскому роднику ходили женщины, которым долго не удавалось забеременеть.
Впрочем, она давно уже поняла: бесполезно размышлять, почему жизнь устроена несправедливо или просто глупо. И ничего в ней не переделать в общем и в целом, и незачем тратить на это время. Зато самой, своим необщим усилием, можно сделать очень много.
Лера помнила свой разговор со Стрепетом – о том, что «Горизонт» каким-то образом примет участие в ее новом деле. Но как это произойдет, какие здесь могут быть инвестиции, она пока не могла понять. И, зная Женькину осторожность и расчетливость, не хотела идти к нему с просьбой о спонсорстве. Подобными просьбами и без того был завален его холдинг.
Но без ограды не имело смысла делать все остальное, и внутренний ремонт особняка надо было закончить как можно скорее. И Лера решила пустить на это все деньги – а там видно будет.
– Мить, я бы по ней, знаешь, вообще ток электрический сверху пустила!
Лера сидела в бывшем кабинете Таловерова – маленьком, каком-то временном и неуютном, так непохожем на ее изящный кабинет в офисе «Московского гостя» – и смотрела, как Митя сгибает и разгибает ногу, сидя напротив на стуле.
– Человеколюбивое ты существо, милая, – рассмеялся он, услышав про ток. – И ров с водой – нет, лучше с расплавленной смолой. И минное поле на подходе!
– Ты смеешься! – обиделась Лера. – А что делать? Ждать, пока все так самовоспитаются, что перестанут гадить под себя?
– Ну извини, подружка, – сказал Митя. – И делай, конечно, что хочешь. Все равно на ток денег не хватит, так что я не слишком волнуюсь из-за твоей кровожадности.
– Но оркестровую яму – я ведь не знаю… – вспомнила Лера. – Ты мне скажешь, как ее надо сделать?
– Скажу, – кивнул Митя. – Просто с хорошим архитектором сведу. Ты о чем это думаешь? – вдруг спросил он, заметив, как вздрогнули в улыбке Лерины губы.
– Скажу, – кивнул Митя. – Просто с хорошим архитектором сведу. Ты о чем это думаешь? – вдруг спросил он, заметив, как вздрогнули в улыбке Лерины губы.
– Да так, глупости, – смутилась она. – Ты опять смеяться будешь.
– Не буду, не буду. – Митя заранее улыбнулся. – Ну честное слово, не буду – скажи!
Он говорил, что не будет смеяться, а смех уже сиял в его глазах, когда он смотрел на Леру.
– Ну просто… Мне, знаешь, так жаль, когда ты в яме этой дирижируешь… Тебя тогда совсем не видно!
Конечно, Митя расхохотался – надолго, до слез.
– Ну-у, милая, – сказал он, наконец успокоившись, но глядя на нее по-прежнему смеющимися глазами. – Ну, извини, извини – я же обещал и не сдержался… Я и представить себе не мог, что тебе в голову приходит! А тебе, значит, больше понравилось бы, если бы я вообще стоял спиной к оркестру, лицом к тебе?
– Что поделаешь, Митенька, – ответила Лера. – Нравишься ты мне, наверное.
«Нравился» он ей и раньше, но то, что происходило сейчас, было впервые. Впервые она видела, как Митя работает – не случайно видела, на минуту заглянув в зал в ожидании конца репетиции, а постоянно, словно изнутри.
Конечно, Лера по-прежнему не понимала музыкальной сути того, чем он был занят. Но она чувствовала другое: мощное поле, которое незримо образовывалось вокруг него и в которое оказывался вовлечен каждый, кто только переступал порог ливневского театра.
Вообще-то Митя репетировал здесь с оркестром только три раза в неделю – как он говорил, чтобы музыканты осваивали зал, – а в остальные дни за ним пока сохранялись другие площадки. Здесь же в другие дни шел ремонт, и шел теперь такими темпами, что Лере самой уже не верилось: неужели всего несколько месяцев назад это было совершенно иначе?
Она радовалась, что особняк вообще-то неплохо сохранился и, кроме крыши, которая вот-вот могла протечь, но, к счастью, не протекла и была починена, – ремонт действительно был нужен небольшой.
«И на забор лишние деньги останутся», – заодно думала Лера.
Но все эти мысли – про крышу, про забор – отступали, когда она смотрела, как Митя входит в зал.
Лера приходила заранее, когда оркестранты еще рассаживались на сцене, переговаривались и смеялись, настраивали инструменты, – и ждала, когда появится Митя. Она хорошо знала чувство, которым была охвачена в эти минуты, – детское ожидание чуда.
И это было так удивительно! Лера понимала, что для нее это ведь не ожидание музыки, которая вот-вот зазвучит, пронизывая зал, – а именно ожидание его появления. Это и было настоящим чудом, и с этого мгновения музыка уже начиналась, хотя оркестр просто вставал, приветствуя дирижера.
Лера не могла понять, как это происходит, – но ей самой хотелось встать, когда Митя появлялся на сцене. А как только он поднимал руки, сердце у нее замирало, словно в воздушной яме, и трепетало во время этой удивительной паузы перед первым звуком.
Ей казалось, он в руках держит мгновения тишины – вместе с ее сердцем.
Как же ей было не жалеть, если его не было видно! Как, например, однажды в Большом театре, где Митя дирижировал несколько вечеров подряд во время международного оперного фестиваля. А Лера смотрела из директорской ложи, и ей все время хотелось перегнуться через бархатные перила, чтобы видеть его лицо.
Но это были тайные, заветные минуты, суть которых она все равно никому не смогла бы передать. Вообще же ее жизнь шла теперь спокойно, ясно и даже размеренно. Не зря Митя говорил о размеренности своей жизни, Лера только теперь понимала, что он имел в виду.
Все, что она делала теперь каждый день – а дел было столько, что дня не всегда хватало, но к этому ей тоже было не привыкать, – было овеяно каким-то глубоким, неназываемым смыслом. Лера не знала, что это за смысл – смысл музыки, смысл ее собственной жизни? – но чувствовала его теперь постоянно, и ему подчиняла свои поступки.
Какие должны быть кресла в зале, какие дорожки в фойе, как восстановить роспись на потолке – все это и было подчинено какому-то единому смыслу, который Лера безошибочно ощущала, просто прислушиваясь к себе самой.
Все, чем она занималась последние годы, осваивая реальность и свое место в этой реальности, вдруг оказалось необходимо в ее новой, так неожиданно начавшейся жизни. И теперь Лера уже представить не могла, что раньше просто так разыскивала каких-то строительных подрядчиков, чтобы всего-навсего строить коттеджи в Подмосковье. Или просто так организовывала грандиозные мероприятия холдинга «Горизонт» в лучших отелях Москвы – только для того, чтобы совершенно неизвестные ей люди спокойно собирались и решали какие-то свои проблемы, никак не затрагивающие ее сердца. Или вела международные дела того же «Горизонта», или занималась еще множеством совершенно посторонних ее душе дел…
Тогда Лере казалось, что так и будет всегда, что так и должно быть. Она увлекалась этими чужими делами, она была добросовестна, и жизнь научила ее, что не надо требовать слишком многого от простой повседневности.
Но она и представить себе не могла, каким дыханием может быть овеяна простая повседневность! Теперь же Лера чувствовала это дыхание постоянно – как чувствовала Митино дыхание в звуках его оркестра, в мелодиях, которых по-прежнему не умела ни запомнить, ни узнать…
Впервые Лера почувствовала, что жизнь ее приобретает тот самый склад и лад, который невозможно, да и не надо высказывать, – и жизнь ее стала легка и проста.
Ей просто нравилось жить, нравилось просыпаться утром и думать, что она должна сделать сегодня, и представлять, что будет делать сегодня Митя.
Ей нравилось, что он стал больше времени проводить дома, занимаясь какой-то своей работой и не отвлекаясь на доски и гвозди. Впервые ее не пугала его отдельность, погруженность в то, что ей непонятно. Лера даже радовалась, когда заглядывала утром в его кабинет и видела загадочное сияние в его глазах.
– Мить, я в Ливнево уезжаю, – говорила она. – Ты скоро приедешь?
– Если можно, не очень скоро, – полуспрашивал, полуутверждал он. – Я бы посидел еще…
– Хорошо, скажи только, когда машину прислать. А что ты будешь делать? – с любопытством спрашивала Лера.
Митя улыбался детскому интересу, звучащему в ее голосе.
– Я буду делать аранжировку, – отвечал он и, заметив непонимание в ее глазах, пояснял: – Буду переделывать кое-какую музыку для себя – так, чтобы я мог сыграть ее на скрипке.
– А-а! – уважительно говорила Лера. – А мне потом сыграешь?
И она уезжала в Ливнево с таким спокойствием в душе, какого не знала, кажется, никогда в жизни.
До собственного кабинета руки у Леры так пока и не дошли; она по-прежнему ютилась в какой-то каморке. Но, по правде говоря, почти этого не замечала.
«Не к спеху, – мимоходом думала она иногда. – Потом, когда театр откроется».
Телефон зазвонил в ее сумочке, едва Лера вошла в свой кабинет. Номер мобильного знали немногие, и она подумала, что звонит Зоська.
– Валерия Викторовна? – услышала Лера мужской голос. – Меня зовут Александр Иванович. Мне сказали, вам необходимо со мной встретиться.
– Что значит – мне необходимо? – удивленно переспросила она. – А вы, собственно, кто?
– Мне сказали, что вы сами встретиться хотели, – усмехнулся голос в трубке. – Что вам нужна кое-какая информация о делах вашего мужа.
– Да! – воскликнула Лера. – Извините, я не сразу поняла! Конечно, я хотела с вами поговорить. Когда мы можем встретиться?
– Сегодня, – ответил ее собеседник. – Я заеду к вам в три часа.
Несмотря на заботы, которыми, как обычно, был полон ее день, к трем часам Лера не находила себе места.
«А вдруг он мне сейчас такое что-нибудь скажет! – думала она. – Такое что-нибудь, что и жить не захочется…»
И она смотрела на обшарпанную дверь своего кабинета так, словно ее должен был открыть вестник с того света.
Но стук в дверь, раздавшийся ровно в три часа, меньше всего был похож на гром судьбы. Стук был спокойный, и дверь распахнулась так широко и уверенно, что Лере почему-то сразу стало легко – еще до того как она получше рассмотрела вошедшего.
– Ну и жара тут у вас! – сказал Александр Иванович с порога. – Чего же кондишен не поставите? Здравствуйте, Валерия Викторовна!
Лера смотрела на него и не верила своим глазам – так молод был ее гость.
«Да ему же лет двадцать! – подумала она. – Быть этого не может!»
Быть не могло – но вошедший действительно казался просто мальчиком. Он был невысок ростом, коренаст, светлые волосы на макушке топорщились смешным хохолком, и так же смешно был вздернут маленький, аккуратный нос. Глаза Александра Ивановича были прищурены – так, что невозможно было понять, какого они цвета.
Зато сразу бросалась в глаза одежда. Вздохнув, Лера разглядела фирменные «медузки» Версаче на пуговицах зеленого пиджака и на пряжке ремня. Из кармана пиджака выглядывала антенна мобильника; второй телефон болтался на ремне.