Они снова рассмеялись, но теперь Лера заметила, что Саня слегка побледнел.
– А с рукой у тебя что? – вспомнила она.
– Да ничего страшного, – нехотя ответил он. – «Розочкой» чуть-чуть задел, я даже не почувствовал почти. Но что-то крови много.
– Да он же мог вену какую-нибудь задеть! – испуганно воскликнула Лера. – Что же ты молчишь, Саня!
– Да, перебинтовать бы… – согласился он.
Они уже подъехали к церкви на Волоколамском шоссе и встали на повороте у светофора.
– Ты же говорил, что живешь где-то поблизости, – вспомнила Лера. – Тогда, наверное, больницу какую-нибудь знаешь или травмопункт?
– Откуда! – улыбнулся Саня. – Думаешь, я только и делаю, что на улице дерусь? Я уже вышел из этого возраста.
Он произнес это таким взрослым тоном, что Лера едва не рассмеялась.
– Тут детская только поблизости есть, – вспомнил Саня. – Большая такая, туда еще однажды принцесса Диана приезжала.
– Поехали в детскую, – решила Лера. – Показывай только, куда.
Конечно, их вполне могли и отправить из детской больницы, но Лера решила про себя, что не уедет ни за что.
К счастью, народу почти не было в предбаннике приемного отделения, только ожидали кого-то две заплаканные женщины. Лера проскользнула за дверь и тут же увидела молодого коренастого врача в зеленой хирургической рубашке.
– Вы больного не посмотрите? – нерешительно поинтересовалась она.
– Ваш ребенок? – спросил врач. – Что случилось, сколько лет?
– Мой, – кивнула она. – Новорожденный, можно сказать. Руку порезал стеклом.
Она ожидала, что врач разозлится, увидев пациента, но тот только усмехнулся.
– Хороший младенец! Крепенький, – заметил он. – Что ж, пошли, парень. А маменька здесь подождет, – подмигнул он Лере.
Ждать пришлось с полчаса. Потом дверь открылась, и показался Саня в накинутом на плечи пиджаке. Рука его была забинтована и висела на перевязи.
– Вы приглядывали бы за ребеночком, – сказал врач, выходя вслед за Саней в предбанник. – Скажите спасибо, что у нас сегодня ночь спокойная, нашлось время руку ему зашивать. Подрался, что ли?
– Подрался, – подтвердила Лера. – Такой непоседа, сладу с ним нет. Спасибо вам, доктор!
Она хотела предложить врачу деньги и потянулась к своей сумочке, но Саня незаметно придержал ее руку.
– Я заплатил уже, не волнуйся, – сказал он, когда они вышли на улицу. – Хороший мужик. Еще и новокаин вколол, а мог бы ведь и не беспокоиться – заштопать по живому…
– Ну, куда тебя везти? – спросила Лера, когда они выехали за ворота детской больницы. – Домчу с ветерком!
– Домой забросишь? – смущенно спросил Саня. – Пригласил я тебя, называется, в кабак!
Саня жил в похожем на шоколадку доме-»свечке» совсем рядом с Тушинской детской больницей. Лера с трудом пристроила его джип на единственный свободный пятачок рядом с мусорным контейнером.
– Как ты место во дворе находишь для этого танка? – сказала она, выходя из машины.
– Да все же на таких ездят. Ты, может быть… поднимешься ко мне на полчасика, а, Лер? – спросил Саня, глядя на нее ожидающим, чуть исподлобья, взглядом.
– Нет, Саня, – покачала она головой. – Поздно уже, мне пора.
Лере совершенно не хотелось подниматься к нему, снова пробуждать неловкость. Ей была так приятна легкость, которую она чувствовала с ним!
– Я тебя просто так прошу, – вдруг сказал Саня. – Правда, просто так! Жалко сразу расставаться… Посидим совсем немножко еще, выпьем по рюмке за благополучный исход, и я тебя на такси посажу, а?
Невозможно было отказать, когда он так просил и так смотрел исподлобья синими своими глазами, – и Лера кивнула, соглашаясь.
– Черт, и цепочку еще порвали, – сказал Саня уже в лифте. – Чуть ладанку не потерял.
– Какую ладанку? – заинтересовалась Лера.
– Да вот эту. Мода пошла в прошлом году, почти все носят.
Он снял с оборванной цепочки и показал Лере небольшую золотую коробочку с эмалевой иконой Нечаянныя Радости на крышке. Икона была обрамлена бриллиантами.
– И что же все носят в ладанках? – улыбаясь, спросила Лера.
– Ну… Кто что. Кому что дорого!
Лифт остановился на десятом этаже, Саня отпер дверь.
Уже в прихожей Лера поняла, что квартиру он снимает и что живет здесь один: неуютом веяло от этого жилья. Да и мебели почти не было, а та, что была, – была дорогая и новая: огромный кожаный диван и кресло, телевизор «домашний кинотеатр», журнальный столик с наборной мраморной столешницей. На окнах висели голубые жалюзи, но без штор окна казались какими-то беспомощными – как изумленные глаза.
– Просторно как, – сказала Лера, оглядываясь. – Две комнаты здесь?
– Ага, – кивнул Саня. – А я люблю, чтоб просторно. Я в хрущобе вырос, с тех пор тесноту ненавижу. И чтоб потолки высокие.
– Что же тогда в центре не снимаешь?
– Да так… Не хочется особенно светиться, – нехотя объяснил он. – Чем тебя угостить? Может, шампанского выпьем? У меня французское есть.
– Давай шампанского, – согласилась Лера.
Саня принес из кухни стаканы и бутылку шампанского.
– Угостить вообще-то нечем, – оправдывающимся тоном произнес он. – Конфеты вот, «Рафаэлло», да анчоусы, больше ничего.
– Да мы же поужинали, – успокоила его Лера. – Я совсем не голодная.
– Ты в кресло садись, – предложил Саня. – Оно такое удобное, полный кайф! Я в него сажусь, ноги на столик закидываю, видак включаю и сижу, как американец.
Лера рассмеялась и села в кожаное кресло. Для себя Саня притащил какую-то странную штуку, похожую на большой надувной мяч, и уселся на этот непонятный предмет, бросив его рядом со столиком. Предмет тут же принял форму небольшого кресла, «повторив» Санину позу.
– Хорошая штука, – заметил Саня. – Это тоже кресло такое. Я его в «Магазине на диване» по телевизору заказал.
Снова он говорил то, что мог бы говорить любой его ровесник, воспитанный на телерекламе, американских блокбастерах и попсовых дискотеках. И снова, непостижимым образом, налет пошлости напрочь исчезал со всего, что было связано с ним…
Он смотрел на Леру чуть снизу, сидя почти на полу в своем рекламном кресле. Потом отвел глаза и принялся открывать шампанское.
Лера достала из сумочки пачку «Данхилла», щелкнула крышечкой серебряной пепельницы.
– Ух ты! – восхитился Саня. – Какая пепельница интересная! – И, взглянув на Леру, спросил: – Это тебе, наверно, муж подарил?
– Да, – кивнула она. – А как ты догадался?
– Видно…
– Давай теперь за тебя выпьем, – подняла бокал Лера. – За то, что все хорошо кончилось. Я так испугалась, Сань! Думала, он тебя машиной раздавит.
– Да ты что! – успокоил Саня. – Я ж тренированный, так я и дал себя машиной раздавить. Отец всегда говорил, пока жив был: Сашка, у тебя гвоздь в заднице, занимайся спортом, а то в тюрьму сядешь! Ну, я и занимался… Не помогло, правда.
– Когда же ты успел еще и в тюрьме посидеть? – удивилась Лера.
Неожиданно Саня рассмеялся.
– А ты вообще-то хоть чем-нибудь возмущаешься? – спросил он. – Я тебе признаюсь в уголовном прошлом, а ты только и интересуешься, когда это я успел.
– А ты думал, я в обморок упаду, шампанским плесну тебе в лицо? – улыбнулась Лера. – Я, Санечка, приимчивая. Да и не верится, чтобы ты за что-то особенное в тюрьме сидел.
– Это верно, – кивнул Саня. – За драку просто, по двести шестой. И не в тюрьме, а в колонии. Мне же шестнадцать всего было, кто не дрался? Тем более у нас в Медведках – тот еще райончик! Вышли вечером с Витькой – с тем, что в Африке сейчас, – да с Игорем Зелинским – ты его знаешь, банкир теперь, – встретили компанию с чужого двора… Слово за слово – и пошло. А в драке же всякое бывает, правда?
– Правда, – кивнула Лера.
– Но все живы остались, ты не думай, – поспешил добавить Саня. – Хотя, конечно, с травмами разной тяжести. Ну, и киоск еще попортили… Так и сели с Витькой, он еще на год больше получил, чем я. Игорьку-то родители адвоката наняли приличного.
– Обидно было? – спросила Лера.
– За что? – удивился Саня.
– Что Игорек сухим вышел?
– Да ты что! Что мне, легче было бы, если б и его?.. Наоборот, хорошо. Он же какой парень способный, чего бы ему время терять в колонии? Да и постарше он, мог бы больше получить. Зачем? Там у нас знаешь какая школа была? Я в отличниках ходил.
– И долго сидел? – спросила Лера.
– Да нет, через два года вышел. А за эти годы, ты же помнишь, все перевернулось. Выхожу – другая страна, другая Москва. А мне восемнадцать лет. Нам там за работу деньги какие-то начисляли на книжку, сто тридцать девять рублей пятьдесят копеек набежало мне за два года, – усмехнулся Саня. – Выхожу, Игорь встречает. Сели в тачку, поехали. Остановились у обочины, шашлыка поесть. Сто сорок рублей порция – полтинника как раз не хватило, Игорек добавил… Поели, едем дальше. Игорек спрашивает: понял? Я отвечаю: как не понять…
Лера молчала. А что можно было сказать, выслушав эту простую историю?
– Тебе не душно? – спросил Саня. – Что-то жарко мне… Может, на балкон выйдем?
– Это у тебя температура поднялась, Саня! – встревожилась Лера. – Рука ведь… Антибиотик какой-нибудь есть у тебя? Или хотя бы аспирин?
– Да ерунда, просто жарко, – покачал он головой. – Пойдем на балкон.
Конечно, у него поднялась температура: лицо горело, и глаза блестели лихорадочным блеском, и говорил он быстро, словно боясь не успеть…
Москва сияла огнями, вширь раскинувшись до горизонта. С Саниного балкона была видна и Останкинская башня – как светлая игла, и шпиль университета в лучах прожекторов, и совсем рядом огни Кольцевой.
Привыкнув к любимому своему центру, к уютной и тесной толпе старых домов, Лера, оказывается, впервые смотрела на вечерний город вот так, с высоты тушинской новостройки. И ей понравился этот свободный размах! Даже бестолковые заводские трубы не мешали, даже множество серых строений под самым балконом…
Стоя у балконных перил, она обернулась к Сане. Тот остановился на пороге и смотрел на нее таким взглядом, от которого сердце у Леры дрогнуло.
– Что же ты потом делал, Саня? – спросила она, отводя глаза.
– Потом? – Он тоже вышел на пустой балкон, остановился у перил рядом с Лерой, закурил. – Да что – что видишь… Спасибо Игорьку, он меня придерживал, как мог. Не торопись, говорил, оглядись сначала, а то обратно угодишь. Я его, конечно, слушал, но ты сама подумай: чем бы я, такой как есть, мог в наше время заняться? На завод пойти работать? Наши же все, медведковские, – кто сидит, кто спился. А самые счастливые из армии пришли, женились, детей нарожали и на заводе пашут с утра до вечера или за шмотками челночат. Не могу я так, Лер, скука же это!
– «Шли мы раньше в запорожцы, а теперь – в бандиты…» – медленно произнесла Лера.
– В какие еще «Запорожцы»? – удивился Саня.
– Да ни в какие – это стихи такие, – сказала она.
– Стихи… – Лицо у него стало грустным. – Эх, Лера! Ладно, чего уж… Мне вон мать до сих пор твердит: Сашенька, у тебя золотые руки, выучись на автослесаря, они теперь очень хорошо получают.
– Ты один у нее? – спросила Лера.
– Сестра еще, пятнадцать лет. Ведь не поверишь, так и живут в родной хрущобе! Сколько я ее просил: давай продадим эту конуру, я вам нормальную куплю квартиру. Нет, я здесь привыкла, с соседями дружба у меня! Я, конечно, купил все-таки на всякий случай: Танька вырастет… А мама до сих пор на ГПЗ своем работает, на заводе – можно такое представить?
– Ну почему же нельзя? – Лера попыталась остановить его беспокойную, торопливую речь. – Может быть, ей нравится?
– Да в том-то и дело же, что нравится! – воскликнул Саня, ничуть не успокоившись. – Вот я чего не пойму: как это может нравиться? Это, говорит, близко к дому, и я привыкла… Я ей: мама, я тебе куплю машину, найму шофера, найди себе работу далеко от дома, только нормальную, он тебя каждый день хоть через весь город будет возить! Даже слушать не хочет. А у самой варикоз от стояния за станком этим бл… дурацким.
– Санечка, у тебя температура совсем высокая, – сказала Лера, прикасаясь ладонью к его лбу. – Пойдем в комнату, ты ляжешь.
Саня послушно пошел за нею, бросив окурок с балкона.
– Куда – лягу, я тебя сейчас провожу, – сказал он уже в комнате. – Или… Оставалась бы, Лер, а?..
Этого сказать было нельзя – что прозвучало в его голосе, когда он сказал: «Оставалась бы…»
Ни сказать было нельзя, ни остаться.
Они вышли из подъезда, встали у обочины. «Жигули» остановились почти сразу. Саня заплатил шоферу, открыл перед Лерой дверцу. Она видела, что он хочет сейчас только одного: поцеловать ее. И не целует… Она тоже хотела поцеловать его, прощаясь, но почувствовала, как печален будет для него ее пустой поцелуй – все равно что покойника в лоб. И тоже не поцеловала.
– Можно, я с тобой проедусь? – спросил наконец Саня. – Я потом этой же тачкой вернусь!
– Не надо, – покачала головой Лера. – Ты лучше ложись сразу и постарайся уснуть, а завтра врача вызови, ладно?
– Ладно, – кивнул он. – Лер, а я ведь тебе подарок так и не подарил. У меня его ведь и не было, подарка, когда я тебе позвонил… Я ж не надеялся, что сегодня тебя увижу, а наспех не хотелось покупать. Цветы даже не купил – торопился, а все веники какие-то по дороге попадались, даром что дорогие. Я тебе потом подарю что-нибудь красивое, а? Не такое, как та цепь дурацкая.
– Ну конечно, – улыбнулась Лера. – Не в последний раз видимся. А я тебе позвоню завтра, узнаю, как ты себя чувствуешь. Спасибо тебе, Санечка, вечер был такой хороший!
– Да уж, – хмыкнул он. – Может, тебе «вальтер» подарить, раз понравилось?
Лера засмеялась и села в машину. Саня стоял у обочины, пока «Жигули» не скрылись за поворотом дороги.
Весь этот бурный, немыслимый вечер длился, оказывается, всего до половины двенадцатого. Когда Лера вернулась домой, Роза еще не ложилась.
– Что ж ты не сказала, что день рожденья у тебя? – обиженно спросила она, выходя ей навстречу из детской. – Дмитрий Сергеич звонил, поздравить хотел, а я стою как дура.
– Что он говорил? – спросила Лера, только сейчас вспомнив, что, торопясь к Сане, забыла свой сотовый в кабинете.
– Да ничего мне не сказал. Говорю же, тебя хотел поздравить. Спросил, где ты, а я и того не знаю. Пойдем хоть чаю попьем, я скороспелку-пирог испекла, пока ты бродила невесть где.
Звонил… Он звонил, а ее не было, и она не услышала его голос в этот вечер…
Лере вдруг показалось, что она никогда больше не услышит Митин голос – и, представив это, она заплакала так горько, как будто кончена была ее жизнь.
Глава 8
Но жизнь ее продолжалась, и надо было как-то начинать и как-то заканчивать каждый день.
Теперь Лера постоянно ловила себя на одной мысли: хорошо, если бы дни состояли из одних серединок. И ни утра не было бы в каждом из них, ни вечера.
Это мучительное чувство впервые появилось у нее в тот вечер, когда Митя вернулся с гастролей вскоре после дня ее рождения. Он не предупредил о своем возвращении, и Лера уже собиралась спать, когда услышала, как ключ поворачивается в замке.
Она сразу поняла, что это он – по тому, как быстро забилось сердце.
– Митя! – сказала она, выйдя в прихожую. – Почему же ты не позвонил? Я бы встретила, хотя бы машину прислала…
– Ничего, – сказал он. – Машин полно в Шереметьеве.
Он говорил это, стоя спиной к Лере: как раз вешал плащ в стенной шкаф. Но в его интонациях она сразу уловила что-то новое и пугающее… Он говорил спокойно.
– Как конкурс? – спросила Лера, и это прозвучало совсем уж нелепо: весь театр знал и о конкурсе, и о его Гран-при. – Поздравляю тебя, – добавила она, чтобы сгладить свой глупый вопрос.
– Спасибо.
Лера хотела его поцеловать, но не могла этого сделать. Митя не поцеловал ее, войдя, он до сих пор даже глаз на нее не поднял – и она не могла подойти к нему. Ей вдруг показалось, что он остановит ее каким-нибудь холодным, сдержанным жестом или вообще отвернется.
– Как дела у вас? – спросил Митя, проходя в комнату.
– У нас – это у кого? – спросила Лера, глядя ему в спину.
– У тебя, у Ленки, у Розы, – пожал он плечами. – В Ливнево.
Наконец они остановились лицом друг к другу в гостиной, под эскизом Коровина; отвернуться было уже невозможно. Митя поднял глаза на Леру, и тут же оба замолчали. Они не могли отвести друг от друга глаз и не могли произнести ни слова.
Свет тонул в уголках Митиных глаз, не освещая их темной глубины. Лера не могла понять, о чем он думает.
– Ты… устал? – спросила она, задыхаясь от подступающих слез.
Он молчал, глядя на нее этим непроницаемым и неотводимым взглядом, потом кивнул.
– Да. И ты, наверное, тоже. Извини, я не хотел тебя будить.
– Я не спала.
Это Лера снова произнесла уже ему в спину: Митя вышел из комнаты. Вода зашумела в ванной.
Она села на краешек дивана, ожидая, когда прекратится ровный шум воды, когда он снова войдет в комнату и скажет… Еще хоть что-нибудь скажет!
Шум прекратился. Лера услышала, как Митя прошел по коридору в кабинет.
Она не понимала, что с нею происходит. Такое чувство – не боль, но какое-то страшно отчетливое физическое ощущение – было у нее только раз в жизни: когда лет в пять она схватилась двумя руками за провода от чего-то электрического и долго не могла их отпустить, сжатая судорогой тока.
Лера не помнила, сколько просидела на краешке дивана в гостиной. Пока она шла по коридору, ей казалось, что она так и продолжает держаться за оголенные провода.
Она приоткрыла дверь кабинета, не зная, что увидит за дверью. Привычные предметы – стол, пюпитр, книжные полки – вдруг показались ей незнакомыми и пугающими.
Митя расстилал постель на нераздвинутом диване и замер, не оборачиваясь, когда она вошла, хотя дверь открылась бесшумно.