Следователь и в самом деле приехал. Ему отвели для работы один из незанятых номеров, куда по очереди приглашали свидетелей. Анастасия Каменская была в числе первых, с кем он захотел побеседовать. Ей почудился в этом добрый знак.
Настя поклялась держать себя в руках. Она работала в розыске не первый год и хорошо знала, как относятся работники милиции к заезжим москвичам. Неприязнь тщательно скрывали за показным дружелюбием, давая выход эмоциям, лишь только за сотрудником МУРа или министерства закрывалась дверь. Не зная броду, столичные прикомандированные частенько ломали своими действиями тщательно ведущиеся разработки, на которые было потрачено много времени и сил. Их надо было устраивать в гостиницу, обеспечивать то связью с Москвой, то транспортом, поить водкой, изображая гостеприимных хозяев, и, кроме головной боли, такие наезды порой ничего не приносили. Конечно, бывали и исключения. Если уж совсем честно, то исключений этих было больше, чем случаев, подтверждающих правило. Но все равно отношение к «помощникам» из центра оставляло желать много лучшего.
Учитывая это, Настя твердо решила проявить максимальную деликатность. Не лезть со своими умозаключениями, едва переступив порог, а дождаться удобного момента, когда следователь сам подойдет к нужному вопросу. В конце концов, думала она, убийство есть убийство, и просто грех не помочь своим же коллегам, коль имеется такая возможность.
Следователь был с ней вежлив, называл по имени-отчеству, милостиво разрешил курить, если ей хочется. Худоба делала его по-юношески нескладным, но исчерченное морщинами лицо и редкие волосы красноречиво заявляли о возрасте. Костюм отглажен, рубашка свежая, галстук – в тон.
Настя ожидала, что следователь будет отрабатывать версию убийства из ревности, продолжая линию, избранную еще вчера. Он, однако, начал задавать ей вопросы о том, кто когда приехал и не пытался ли кто-нибудь в ее присутствии или с ее помощью познакомиться с Алферовым. Настя поняла, что проверяют версию о заказном убийстве. Головин вчера сказал ей, что убитый работал шофером в какой-то фирме, возил лично самого гендиректора. Наверное, подумала она, местный розыск уже созвонился с Москвой. Глядишь, завтра-послезавтра и от Колобка кто-нибудь приедет. Настя повеселела.
– Анастасия Павловна, вы можете назвать день, когда Алферов появился в санатории?
– Нет, не могу. Я обратила на него внимание только тогда, когда он подошел ко мне в парке. Разве день приезда не указан в его путевке и в журнале регистрации?
Следователь полностью проигнорировал ее вопрос, словно и не слышал.
– А Добрынин знакомился с вами раньше Алферова или после него?
– После. На следующий день.
– Он не просил вас познакомить его с Алферовым?
– Зачем? – удивилась Настя. – Они ведь жили в одной комнате.
И снова следователь никак не отреагировал, а просто задал следующий вопрос:
– Кто из них, Алферов или Добрынин, сказал вам, что они живут в одной комнате?
– Добрынин. Они, кстати, и в столовой сидели вместе.
– Почему это «кстати»? – устало спросил следователь.
– Потому что это означает, что они приехали одновременно. Спросите у диетсестры, она вам объяснит. – Настя начала было сердиться, но вовремя спохватилась. «Терпи», – сказала она себе.
– Кто еще за вами ухаживал за время пребывания в санатории?
– Исмаилов Дамир Лутфирахманович, приехал из Новосибирска, занимает люкс на втором этаже.
– Он не просил вас познакомить его с Алферовым?
– Нет.
– Он не задавал вам никаких вопросов о нем или о Добрынине?
– Нет.
– Он появился раньше Алферова или позже?
– Я не знаю, когда приехал Алферов, и не могу сказать, когда Исмаилов появился в Городе, но не позднее двадцать второго октября, пятницы. Может быть, раньше, но то, что не позже – совершенно точно. А сам Исмаилов сказал вам, когда он приехал?
– Анастасия Павловна, вы уже не впервые задаете мне вопросы. Я не хочу быть невежливым, поэтому сначала я пытался дать вам понять всю неуместность вашего поведения. Если вы не понимаете намеков, я вынужден вам напомнить, что вы – свидетель и должны отвечать на вопросы, а не задавать их. Прошу меня извинить.
«Терпи, – сцепив зубы, сказала себе Настя, – терпи. Дело есть дело».
– Вы упоминали, что в пари участвовали трое. Вам известно, кто был третьим участником игры?
– Он мне не представился. Добрынин утверждал, что его зовут Евгений и он работает в санатории электриком. Алферов эти сведения не опроверг. Однако…
– Минуту, – оборвал ее следователь, – значит, вы хотите сказать, что когда вы познакомились с неким Евгением, то даже не спросили, как его зовут? Как вы можете это объяснить?
– Я могу это объяснить только тем, что не имела ни малейшего намерения с ним знакомиться. Он дважды пытался заговорить со мной, и оба раза я эти попытки пресекла. Именно поэтому я и не стала спрашивать его имени, дабы не создавать у него иллюзии моей готовности к поддержанию разговора и продолжению знакомства. Я внятно объяснила?
– Анастасия Павловна, я не советую вам раздражаться. То обстоятельство, что вы работник Главного управления внутренних дел Москвы, еще не делает вас крупным специалистом в расследовании преступлений. Если вам кажется, что вы лучше меня знаете, какие вопросы следует задавать при расследовании убийства, то, смею вас уверить, вы ошибаетесь. Я занимаюсь своим делом много лет, у меня, поверьте, есть некоторый опыт, и его вполне достаточно, чтобы поддерживать раскрываемость убийств на уровне девяноста шести процентов. В Москве, где вы изволите трудиться, раскрываемость подобных тяжких преступлений несколько ниже. Верно? Поэтому давайте будем соблюдать правила игры: я буду задавать вопросы, какие сочту нужным, и ждать от вас правдивых ответов, а вы в свою очередь будете только отвечать на мои вопросы и не более того. И не нужно эмоций, тем более отрицательных. Давайте продолжим. После первого раза Евгений пытался еще раз завязать с вами знакомство?
– Нет. Больше он ко мне не подходил.
«Конечно, пытался. Он подослал ко мне сначала недотепу Алферова, скрыв от него, что сам уже потерпел неудачу. Коле нельзя было говорить это заранее, иначе он отказался бы сразу. Потом он напустил на меня неотразимого Пашу Добрынина. Поскольку я далеко не Мэрилин Монро, Пашу надо было заинтересовать. Именно поэтому гениальный Женя и придумал этот фокус с повышением ставок. Он был уверен, что у Алферова ничего не выйдет, и тогда ставку за меня можно будет повысить настолько, что это станет интересным для Добрынина. А чтобы Паша поглубже заглотнул наживку и с энтузиазмом взялся обхаживать такую серую мышку, как я, ему-то как раз Женечка и сказал, что у него самого ничего не получилось. Женя молод, хорош собой, с ним и посоперничать не грех. Кроме того, он, как выясняется, умен и расчетлив. Но вы же, уважаемый господин следователь, не хотите слушать мои комментарии. Вы спросили – я ответила».
– Скажите, Анастасия Павловна, чем объяснить то обстоятельство, что вы последовательно отвергаете Евгения Шахновича, Николая Алферова, Павла Добрынина и вдруг сами подходите вечером к Алферову и по собственной инициативе заговариваете с ним?
– Он показался мне открытым и бесхитростным парнем. Если при первом знакомстве он производил впечатление умственно неполноценного, то впоследствии в беседе с Добрыниным все, что казалось мне диким, получило свое объяснение и пролило определенный свет на характер Николая. Поэтому я не видела ничего плохого в том, чтобы во время прогулки поболтать с ним несколько минут.
«Когда я увидела Николая на скамейке в парке, у меня внутри похолодело, а я привыкла доверять своему организму. Если он говорит: внимание! – то я обязана прислушаться. К сожалению, за последнюю неделю я много раз нарушала это правило. Я разговаривала с ним, пытаясь нащупать ту клавишу, при нажатии на которую мозг снова пошлет свой предупреждающий сигнал. И я нащупала ее, когда выяснилось, что Шахнович скрыл от него то, что не стал скрывать от Добрынина. В этот момент я точно поняла, что Шахнович почему-то искал пути ко мне, и помчалась к себе в номер, чтобы додумать эту мысль до конца. К сожалению, мне помешал Дамир. Но я и это не буду вам рассказывать, ибо вы предупредили меня, что я – дура и соображения мои недостойны быть выслушанными вами».
– Как долго вы разговаривали в парке с Алферовым?
– Минут десять.
– Вы засекли время, смотрели на часы?
– Я выкурила одну сигарету. На это уходит около десяти минут.
– Что было потом?
– Потом я встала и пошла по аллее в сторону жилого корпуса, намереваясь вернуться в свой номер.
– Вы кого-нибудь встретили по дороге?
– Да, Исмаилова. Он окликнул меня, я подошла, и мы вместе вернулись в корпус.
– Кроме Исмаилова, вы никого не видели?
– Нет.
– Минут десять.
– Вы засекли время, смотрели на часы?
– Я выкурила одну сигарету. На это уходит около десяти минут.
– Что было потом?
– Потом я встала и пошла по аллее в сторону жилого корпуса, намереваясь вернуться в свой номер.
– Вы кого-нибудь встретили по дороге?
– Да, Исмаилова. Он окликнул меня, я подошла, и мы вместе вернулись в корпус.
– Кроме Исмаилова, вы никого не видели?
– Нет.
– Войдя в корпус, вы кого-нибудь видели в вестибюле?
– Разумеется. Там сидела дежурная, еще несколько человек беседовали в углу, где стоят кресла.
– Вы можете их назвать?
– Нет, я с ними незнакома.
– Может быть, вы могли бы их узнать?
– Нет. Я их не разглядывала. Кроме того, они были довольно далеко от меня.
– Вернувшись в корпус, вы пошли к себе?
– Нет.
– Куда вы пошли?
– В номер Исмаилова.
– Зачем?
– Затем.
Повисло недоброе молчание. Наконец следователь улыбнулся.
– Анастасия Павловна, как мне расценивать ваш ответ? Как информацию или как дерзость?
– Как информацию. Считайте, что у меня бедный словарный запас.
– Хорошо, будем считать, что вы пошли к Исмаилову для интимной встречи, о чем вы постеснялись заявить вслух. Сколько времени вы пробыли у него в номере?
– Довольно долго. За это время я успела посмотреть почти половину полнометражного фильма, выпить кофе и даже поговорить с Исмаиловым. В общей сложности около двух часов.
– Все это время Исмаилов находился в номере?
– Да.
– Никуда не отлучался?
– Нет.
– Вы в этом абсолютно уверены?
– Да.
– Вы отдаете себе отчет, что ваши показания – единственное подтверждение алиби Исмаилова на момент убийства? Неточности в показаниях могут быть чреваты неприятными последствиями.
«Не надо меня запугивать, даже в такой интеллигентной форме. Вы могли бы обратить внимание, что все мои показания отличаются исключительной точностью. Я пытаюсь таким примитивным способом убедить вас в том, что понимаю, что вы делаете, что я тоже кое-что смыслю в раскрытии преступлений. А уж тем более убийств, поскольку работаю в отделе по борьбе с тяжкими насильственными преступлениями».
– Я отдаю себе отчет в этом. У меня нет намерения покрывать Исмаилова. Я говорю то, что соответствует действительности.
– Почему, Анастасия Павловна? Если вы принимаете ухаживания мужчины и приходите ночью к нему в номер для интимной встречи, у вас совершенно естественным образом должно возникнуть желание уберечь его от неприятностей. Так почему же у вас такого желания не возникает?
– Потому что я человек с нормальным интеллектом и здоровой психикой. Я пока еще в состоянии не смешивать удовольствие от ухаживаний мужчины с понятием гражданского долга, призывающего меня воздерживаться от дачи заведомо ложных показаний.
«На самом деле я шла к нему в номер не для того, чтобы устроить, как вы выражаетесь, интимную встречу. Это была обоюдная игра, в которую Дамир играл по необходимости, а я – из интереса. Он изображал чувственность, так как я ему зачем-то была нужна, а я делала вид, что верю ему, потому что хотела понять, зачем он все это затеял. А теперь мне особенно интересно это понять, потому что необходимость во мне как-то резко отпала. Как жаль, что вы не хотите поговорить со мной об этом».
Настя четко и добросовестно отвечала на вопросы следователя, ведя с ним пространный мысленный диалог. Она так готовилась к этому разговору, что не желала смиряться с установкой следователя держать ее на дистанции. Пусть не вслух, пусть лишь про себя, но она все равно скажет все, что считает нужным.
– Возвращаясь из номера Исмаилова, вы проходили мимо номера 240?
– Я не знаю, где расположен номер 240. Если в том крыле, где люкс, то проходила. Если в другом – тогда не проходила.
– Разве вы не смотрели на номера комнат, когда шли по коридору?
– Нет. Кроме того, в коридоре было темно.
– Исмаилов провожал вас?
– Нет.
– Почему?
– В этом не было необходимости. Я не боюсь темноты и не плутаю в трех соснах.
«В свете того, что Дамир сказал мне днем, мне показалось по меньшей мере странным, что он не пошел меня проводить. Значит ли это, что в предыдущий вечер и даже в первую половину дня существовала какая-то опасность, вероятность наступления какого-то нежелательного события, предотвратить которое вполне могло присутствие рядом со мной Дамира? А в тот вечер эта опасность сначала была, недаром же он метался по парку и искал меня, а потом вдруг растаяла, словно ее и не было, и Дамир даже не счел нужным почти в два часа ночи проводить меня со второго этажа на пятый».
– Благодарю вас, Анастасия Павловна. Уверен, что это не последняя наша встреча, мне придется еще раз допросить вас.
– Простите, можно мне все-таки задать один вопрос?
– Задавайте. Но не могу вам обещать, что отвечу на него.
«Терпи, милая, терпи, осталось немного, потом все выяснится и встанет на свои места».
– В карманах верхней одежды Алферова или в его комнате не находили пачку сигарет «Аскор»? Черная твердая пачка с золотыми буквами.
– Нет. У вас больше нет вопросов, Анастасия Павловна? Тогда еще раз благодарю, всего доброго.
Настя не помнила, как дошла до своей комнаты. Она уже ничего не понимала. Ладно, он хам, считающий ниже своего достоинства обсуждать профессиональные вопросы с женщиной. Но не дурак же он, в самом-то деле? Почему же в таком случае он никак не отреагировал на ее последний вопрос? Он должен, просто обязан был спросить ее, что за пачка, почему она могла остаться у Алферова. Тогда она объяснила бы ему, что забыла эту пачку сигарет на скамейке. Если Николай ее не нашел, тогда одно дело. Но если нашел и нес в руках или положил в карман, то ее должны были при нем обнаружить. Обнаружили? Нет. Тогда где она? Выпала при падении, когда его убивали? Значит, убивали его не в номере. Дальше ход мыслей и рассуждений был очевиден для нее. И совершенно непонятно, почему это не было так же очевидно для допрашивавшего ее следователя.
Она заперла изнутри дверь и медленно, едва шевелясь, начала готовить себе кофе. Руки дрожали, пальцы немели и плохо слушались, ноги были словно чужие. Перед глазами мелькали противные черные точки, будто целый рой мух носился взад-вперед по комнате. Внутри, в душе, постепенно разливался мертвящий холод, от которого, ей казалось, даже пальцы на руках и ногах становились ледяными. Радость от работы куда-то исчезла. Зато вернулась обида, приведя с собой тоску и скуку.
* * *Человечество делится на Мужчин и Женщин. Эта банальная истина, вместо того чтобы просто констатировать биологический факт, постепенно превратилась в правило, в руководство к действию, ориентируясь на которое человечество стало выстраивать свой шаткий социум. По мере того как продвигалось «строительство», правило было несколько расширено. Так, наряду с основными категориями Мужчин и Женщин появились дополнительные, так сказать, факультативные категории Женоподобных Мужчин и Мужеподобных Женщин. Факультативные категории рассматриваются как нонсенс, достойный занесения в Красную книгу.
Руководствуясь основным правилом, мудрое человечество стало придумывать разные по степени сложности игры: отдельно для мужчин, отдельно для женщин, отдельно для смешанных команд. И так увлеклось процессом социально-половой сегрегации, что не заметило, как границы, которые вначале были какими-то невзаправдашними и тоже являлись больше ритуалом, частью игры, вдруг из игрушечных превратились в самые что ни на есть настоящие, железобетонные, пробить которые не в состоянии ни самый передовой ум, ни самое совершенное оружие.
Белошвейкой должна быть женщина. Заниматься раскрытием преступлений – мужчина. И все. И хоть тресни. Любопытно, что закройщиком и модельером мужчина вполне может быть. Ив Сен-Лоран, Вячеслав Зайцев, а также знаменитый дизайнер женских причесок Видал Сассун – тому подтверждение. И не менее любопытно, что расследованием преступлений тоже может заниматься женщина.
Женщин-следователей едва ли не больше, чем следователей-мужчин. Но уголовный розыск – епархия мужская, и не моги на нее посягать, глупая баба. Ибо что традиционно считалось работой розыска? Личный сыск, засады, погони, перестрелки, задержания и прочие погремушки, которыми тешила себя мальчишеская романтика. Этими погремушками потрясали художественные и публицистические произведения, а также изустно передающиеся баллады и сказания. Почему-то никто не любил говорить о том, что раскрытие преступлений – работа умственная, негромкая, невидная. Что, прежде чем идти демонстрировать чудеса личного сыска, нужно не один час просидеть за столом, сосредоточенно перебирая в памяти места, адреса, биографии, клички, приметы внешности, особенности речи и поведения, и только потом идти туда, не знаю куда, и искать того, не знаю кого. Что, прежде чем мчаться на трех машинах с мигалками задерживать вооруженного бандита при помощи стволов и накачанной мускулатуры, нужно долго и кропотливо собирать информацию, отслеживая все передвижения вышеозначенного бандита и составляя, подобно синоптикам, прогнозы его перемещений на завтра.