– Кто такой Соллей? – перебила его Осиан-айо.
– Он мой друг! – ответил Фарий. – Почти все, что ты видишь сейчас перед собой, мы создавали вместе. Малейшей прихоти Соллея достаточно для создания или разрушения целых звездных систем, подобных Кольцу Аллоиса. Но ты не должна его бояться. Ты вообще ничего не должна бояться! Потому что я положу этот мир к твоим ногам, когда он станет веселым, безобидным и красивым. Я обещаю.
Фарию хотелось видеть безмятежную, ничем не омраченную радость в ее глазах, а в них отражались смятение и тревога. Он подошел к Осиан-айо и прижал ее к себе.
– Главное – мы опять вместе!
Она согласно кивнула. Это была истина, самая важная из всего, что она успела пережить.
Илларион Гусаров с неохотой встал из-за компьютера, чтобы открыть дверь раннему гостю. И почему людям не спится? По дороге он взглянул на часы и присвистнул от удивления: было около одиннадцати утра. Он и не заметил, как пролетело время. Никогда еще он так продуктивно не работал. Писатель ходил, машинально ел и спал по необходимости, погрузившись в события своего романа, которые сами, одно за другим, возникали в его воображении. Господин Гусаров перестал выходить из дому. Хлеб и кефир ему приносила соседка, которая только качала головой:
– Гляди, с голоду не помри! Вон, синие круги под глазами. Разве так можно?
Баба Нина, одинокая пенсионерка, у которой дети и внуки давно выросли, опекала Иллариона. Она считала его немного чокнутым, но талантливым. А талантливые – они в обычной жизни все бестолковые.
Писатель открыл дверь и отпрянул. Он ожидал увидеть бабу Нину с батоном и двумя пакетами кефира, а перед ним стояла Лелечка Усова, худощавая блондинка с плоским бюстом и длинными тонкими ногами.
– Тебе чего? – опешил Гусаров. – Козел, что ли, послал? Так передай ему, чтобы шел ко всем чертям!
Лелечка глупо хихикнула и протиснулась в прихожую, заставленную коробками:
– Никто меня не посылал. Сама пришла! Хочу посмотреть, как живут писатели.
Мадемуазель Усова была ведущей актрисой авангардного театра. Козленко просто помешался на длинных тощих девицах, считая, что они хорошо смотрятся на сцене. Девушки с фигурой наподобие вешалки могли не заботиться об актерском мастерстве. «Оригинальная» внешность с лихвой заменяла все остальные способности.
– С каких это пор тебя интересует скромный драматург? – пробурчал Илларион, приглашая даму в гостиную.
– Чем ты сейчас занимаешься, Илик? – спросила вместо ответа Лелечка, усаживаясь на одну из кушеток и пытаясь как-то разместить свои непомерно длинные ноги. – Пишешь? Или у тебя творческая пауза?
Господин Гусаров посмотрел на ее резко выступающие ключицы и вздрогнул от отвращения. Он терпеть не мог женщин, напоминающих своим видом скелеты.
– Пауза была, когда я работал у Козленко, в вашем задрипанном театре! А теперь у меня творческий расцвет! Давно надо было уйти от этого бездарного режиссера! – выпалил драматург, с удовольствием наблюдая, как вытягивается и без того длинное узкое лицо Лелечки.
Такой прыти от Иллариона Гусарова она никак не ожидала. Думала, что застанет драматурга в расстроенных чувствах и творческом кризисе, что он несказанно обрадуется возможности помириться с Эрнестом Яковлевичем, но… Положительно, с Иликом происходит что-то из ряда вон выходящее!
Лелечка Усова была родной, горячо любимой сестрой Вадима Усова, того самого охранника, которому Егор Иванович поручил найти связи в литературных кругах. Единственным человеком, причастным к жизни богемы, в окружении Вадима была Леля. К ней-то он и обратился в первую очередь.
– Не знаешь ли ты какого-нибудь писателя или поэта? – спросил Вадим, угощая сестру холодным пивом в баре «Янтарь».
– Конечно, знаю! – просияла Лелечка, радуясь, что может помочь брату. – Лев Толстой, например. Сергей Есенин…
– Скажи еще, Александр Сергеевич Пушкин! – разозлился Вадим.
Он был вспыльчивым, но очень быстро отходил.
– Да-а… – обиженно пробормотала мадемуазель Усова. – А что? Еще есть Тарас Шевченко… Чем они тебе не подходят?
– Да ведь они все давно умерли! А мне нужен живой писатель. Понимаешь?
– Зачем? – захлопала накрашенными глазами Леля.
Вадим растерялся. Зачем Шаху понадобился живой писатель, он сам не до конца разобрался. Кажется, Егор Иванович говорил что-то о культуре.
– Ну… Шахров желает оказать материальную помощь какому-нибудь деятелю культуры. Для издания книг, например. Талантливые люди такие ранимые, неустроенные… Кто-то же должен о них позаботиться?
– Знаю! – завопила Леля и захлопала в ладоши. – Знаю писателя! Это наш драматург Илларион Гусаров. Он пишет пьесы.
Вадим скривился. Те пьесы, что ставил режиссер Козленко в своем авангардном театре, казались ему такой белибердой, что смотреть их на трезвую голову было невозможно. Правда, Вадим не хотел портить отношения с сестрой и добросовестно высиживал все эти жуткие спектакли. Но чтобы идти на них по доброй воле?!
– А кроме пьес он ничего больше не пишет? – на всякий случай поинтересовался он.
– Ой! Я не в курсе… Может, и пишет.
«В конце концов, – подумал Вадим, – какой из меня ценитель литературного творчества? Что я в этом понимаю? Я до сих пор пишу с ошибками, а по литературе у меня больше тройки никогда не было. Гусаров писатель? Писатель! Непризнанный? Непризнанный! Это как раз то, что требуется».
Никто не поручал Вадиму заниматься анализом произведений неизвестного гения. Он должен был найти такого, и он его нашел.
– Слу-у-ушай, Лелька! А ты не могла бы поговорить с этим… Гусаровым? Какие у него планы? Как он собирается продвигать свои произведения?
Мадемуазель Усова допила свое пиво и с сожалением вздохнула.
– Могла бы, конечно… Но Илик исчез из театра. Они с Козленко поссорились. Не поделили чего-то. Так что даже не знаю.
– А где он живет? Адрес знаешь?
– Чей? Гусарова?
Вадим еле сдержал готовое вырваться крепкое словцо. Все-таки Леля бывает такой непонятливой!
– Естественно, Гусарова! Кого же еще? Можешь ты сходить к нему в гости? Поговорить, выяснить обстановку?
– Адрес я спрошу в театре. И схожу. А чего спрашивать-то?
Вадим, не жалея времени и сил, объяснил Лелечке, что и как она должна разузнать у писателя.
Теперь, сидя в неряшливой гостиной драматурга, мадемуазель Усова старалась тщательно придерживаться инструкций.
– Какие у тебя творческие планы? – кокетливо сверкая глазками, спросила она Гусарова, который откровенно зевал.
Он плохо выспался, с раннего утра сидел за работой, а тут приходится вести пустую беседу с Усовой. Отношения у них с Лелечкой были более чем прохладные. Чего это ее вдруг принесло?
– В театр я не вернусь! – заявил писатель. – Я решил переквалифицироваться. Буду теперь романы писать. Фантастические. Ты любишь фантастику?
– Обожаю! – захихикала Усова, сгибая свои неуклюжие тощие ноги.
Коленки у нее были острые и так плотно обтянутые кожей, что созерцать сии «прелести» Иллариону становилось невмоготу.
– Вот и хорошо, – сказал он, отводя глаза. – Это принесет мне настоящую славу. Не то что дурацкие пьесы!
– А у тебя уже есть что-нибудь написанное? Дашь почитать?
– Я заканчиваю фантастический роман, – гордо ответил Гусаров. – Вещь просто потрясающая! Все позеленеют от зависти. Я сам не ожидал, что могу создать такое гениальное произведение! Возможности истинного таланта неисчерпаемы!
Он так долго восхвалял себя, что Лелечка почти отчаялась вставить хоть слово.
– А как ты собираешься его издавать? – скороговоркой спросила она, пока Илларион набирал воздуха для очередной тирады. – Где? На какие средства?
Вопрос поставил Иллариона в тупик. Об этом он как-то не думал. Действительно! Как же быть с изданием? Необходимых связей у него нет, денег тоже. Настроение драматурга испортилось.
– Зачем ты пришла? – сердито спросил он, неприязненно глядя на Лелечку. – Хочешь денег предложить на издание моего романа? Так у тебя самой их нет.
– Откуда ты знаешь?
– Тоже мне секрет!
– Ну, допустим, у меня нет, – вынуждена была согласиться Усова. – Зато у других есть!
Господин Гусаров вздохнул и закатил глаза:
– И что? Ты хочешь сказать, что кто-то из твоих знакомых собирается дать денег на издание моего романа?
– Да.
– Издеваешься?
Драматург двинулся к Лелечке, недвусмысленно давая понять, что сейчас вышвырнет ее за дверь. Мадемуазель Усова взвизгнула и вскочила.
– Дурак! – закричала она. – Хам! Я пришла ему помочь, а он…
Господин Гусаров остановился. Внезапно перед его глазами возникла та благословенная ночь на балконе, запах сирени, фиалок и еще чего-то непонятного, таинственного и прекрасного. Как он мог сомневаться, что над ним простерлась длань Господня? Как он смел не верить в свою судьбу? Сами звезды предсказали его триумф!
Господин Гусаров остановился. Внезапно перед его глазами возникла та благословенная ночь на балконе, запах сирени, фиалок и еще чего-то непонятного, таинственного и прекрасного. Как он мог сомневаться, что над ним простерлась длань Господня? Как он смел не верить в свою судьбу? Сами звезды предсказали его триумф!
– Ты не шутишь? – на всякий случай спросил он у перепуганной и готовой дать деру Лелечки.
– Боже, Илик! – пробормотала она. – Какой же ты все-таки идиот! Ты просто сумасшедший!
– Прекрати называть меня Иликом!
– Ладно… ладно… не сердись. Я и правда пришла спросить, нет ли у тебя книги, готовой к изданию. Один человек… очень богатый, известный человек хочет быть твоим спонсором.
– Именно моим? – спросил Гусаров, снова вспоминая странную лунную ночь.
– Ну… какая разница? Он готов выделить деньги на издание книги. Тебе ужасно повезло, Илик! Ой… прости.
– Так что это за человек?
Илларион больше не сомневался, что его звездный час настал.
Глава 9
В два часа ночи казино «Вавилон» светилось всеми цветами радуги. Швейцары открывали двери важным гостям, официанты разносили шампанское, из танцевального зала доносилась музыка – виртуоз-саксофонист превзошел сегодня самого себя. Мужчины играли в карты и бильярд. Дамы в вечерних туалетах напоминали ярких экзотических птиц.
Господин Шахров праздновал заключение важной и очень выгодной сделки. С немцами все уладилось, и пухлые щеки Берга лоснились от удовольствия. Как-никак он сыграл в этом деле первую скрипку. Но и Шах тоже оказался молодцом, не стал упираться и согласился устроить благотворительное шоу. Собрал прессу, телевидение, все как положено. Писатель, правда, роман еще не дописал, но главное сделано. Договор с крупным издательством подписан, деньги уплачены, публика довольна.
Какие мелочи порой влияют на финансовые потоки! Крошечная уступка – и западные партнеры пошли навстречу. Все просто замечательно. По такому случаю и выпить не грех.
– Сыграем партию, Егор Иванович? – спросил Берг, улыбаясь.
– Принесите нам закуску и коньяк в бильярдную, – распорядился Шахров, беря Берга под руку и доверительно наклоняясь к его толстому красному уху. – А славно мы поработали, Виталий Анисимович?
– Славно, славно, – закивал банкир. – Весьма славно!
В бильярдной было прохладно, пахло сукном и дорогими сигарами. За игрой Берг и Шахров не говорили о делах. Обсуждали погоду, летний отпуск, столичные новости.
– А что, любезнейший Виталий Анисимович, вы живопись любите? – спросил Шах, выпрямляясь и кладя кий.
– Смотря какую. Я в искусстве не знаток. Полагаюсь больше на интуицию. Что мне душу трогает, то и нравится. А нынешние новомодные штучки я не понимаю.
– Я тут картину приобрел, – сказал хозяин «Вавилона», – как раз из новомодных. Не желаете взглянуть?
Берг расплылся от удовольствия. Немногие могли похвастаться особым расположением Шаха. Он слыл суровым, немногословным и строго официальным. И вдруг предлагает Бергу посмотреть купленную картину. Это что-то да значит!
– Идемте со мной! – Егор Иванович вышел из бильярдной и отправился в свои апартаменты. – Полотно у меня в кабинете. Не придумал пока, куда повесить.
Он говорил и удивлялся, что произносит все эти слова. Он совершенно не собирался никуда вешать «Синюю мозаику», а тем более показывать ее Бергу. И тем не менее…
Они вошли в роскошь и сумрачный блеск шахровских «покоев». Картина Ксении Миленко все еще стояла за ширмами. Шахров зажег настенный светильник.
– Прошу сюда, господин Берг.
Банкир подошел и уставился на «Синюю мозаику». Егор Иванович внимательно следил за его реакцией. Сначала тот глядел, явно недоумевая, чем такое «произведение» могло привлечь знаменитого Шаха, потом… покачнулся и судорожно провел рукой по лбу.
– Вам нехорошо?
– Что-то голова закружилась. Наверное, выпил лишнего.
– У нас была трудная неделя, – сказал Шахров. – Давайте присядем.
Собеседники расположились на одном из мягких диванов. Берг достал из кармана носовой платок и вытер вспотевшее лицо.
– Странная картина, – негромко произнес он. – Странная…
– Вам понравилось?
– Есть в ней что-то… необычное.
У Берга было неважное здоровье. Почувствовав дурноту, он испугался и засобирался домой. Шахров проводил банкира и вернулся к себе. Прилег, запрокинул голову на мягкий подлокотник дивана и закрыл глаза. Наверное, он провалился в некрепкий, поверхностный сон, потому что перед ним возник Евенск, приземистые деревянные домики, засыпанные снегом почти до крыш, морозное небо, все в дымах, поднимающихся над закопченными трубами, хруст валенок по узенькой дорожке, вьющейся между сугробов… и лицо отчима, перекошенное от гнева, пьяное, синее, страшное…
– У-у-убью! – орал отчим, гоняясь за матерью Егора по тесному двору, между сараем и поленницами дров. – Стой! У-убью!
Вечерело, и Егор не сразу заметил в его руках топор. Во имя чего мать продолжала жить с таким человеком? На этот вопрос Шахров не мог ответить. Ни тогда, ни теперь. К счастью, до смертоубийства все же не доходило. Драки кончались синяками, кровоподтеками и стонами матери, которая ночь напролет ворочалась под лоскутным одеялом, тяжело дыша.
– Ты на меня не гляди волком-то! – рычал отчим, замечая недобрые взгляды Егорки. – Я тебе рога вмиг обломаю! Придушу сучонка! В лесу закопаю, сроду никто не найдет! Никакая милиция.
Егор отчима не боялся. Он его ненавидел, как ненавидел и мать за ее подобострастие, угодливость и полную беспомощность перед жизнью. Уже тогда он решил: так, как они, ни за что жить не будет. Лучше сразу в прорубь вниз головой, и поминай как звали.
В четырнадцать лет Егор Шахров сколотил свою первую банду. Ребят подбирал отчаянных, которым терять было нечего, как и ему. Ограбили пару магазинов, кассу леспромхоза, ну и так… чудили по мелочам. То председателю пьяному надавали от души, то окна в клубе побили. Да и что это был за клуб? Промерзшая насквозь изба, грязная и неуютная, с развешанными по осклизлым стенам лозунгами на выцветшем кумаче. Злость была, молодая, горячая удаль была, а вот опыта, чуткой звериной осторожности не хватало. Ну и, как водится, сколько веревочке ни виться, а кончику быть. Повязали.
Потом накатила зона – жестокие драки в камере, колючая проволока, оскаленные морды овчарок, автоматчик на вышке… и мороз, невыносимый, выедающий внутренности холод. Может быть, именно поэтому, выйдя на свободу, Егор твердо решил, что жить будет на юге, там, где цветут вишни и зреют абрикосы. И где мороз – редкое экзотическое явление, отчасти даже приятное. Перед Рождеством, например.
Господину Шахрову нравился Киев – его каштановые аллеи, Крещатик, Владимирский собор, мосты через Днепр, густые, шелестящие листвой сады. Бывший стольный град князей руссов. Егор Иванович уважал историю, считая, что люди, события и замыслы необыкновенно измельчали за последнюю пару сотен лет. Вот раньше… Эх, да что говорить!
Он вздохнул и повернулся на бок. Диван мягко скрипнул. Даже мебель как следует сделать не могут! Куча «зеленых» уплачена, а пружины ни к черту не годятся.
Мысли Шахрова плавно перетекли из великого прошлого в беспокойное настоящее. Вчера похоронили наконец Андрона. Труп больше недели пролежал в холодильнике морга. Церемония задерживалась из-за матери покойного, которая все не ехала. Явилась зареванная, опухшая не то от слез, не то от пьянства, кое-как одетая. Пришлось посылать Вадима за черным платьем и шарфом для нее, чтобы людям в глаза не стыдно было смотреть.
– Бабы! – Шах со свистом втянул сквозь зубы воздух. – Презренные, жалкие существа…
– Вы меня звали, Егор Иванович?
Хозяин «Вавилона» разлепил тяжелые, набрякшие веки.
– Я что-то сказал?
Вадим деликатно пожал плечами. Он подошел к дивану и робко наклонился.
– Вроде бы… Я думал, меня зовете.
– Наверное, так и есть, парень. Хотел поблагодарить за писателя. Ловко ты его нашел. И вовремя. Пусть он теперь свою книжку дописывает, а ты займись рекламной кампанией. Опыта набирайся! Не век же тебе в охране куковать?
– Хорошо… – скрывая радость, пробормотал Вадим. – Я тут еще насчет Куста разузнавал. В общем, ничего не накопал. Одна мелочь только и всплыла.
– Ты о ком? – не понял спросонья Шахров.
– Да об этом же, торговце картинами!
– А-а! Давай, говори.
Вадим как-то нервно поежился и почесал бритый затылок.
– Короче… источник дохода у него был только один – продажа картин. Сам Куст в прошлом художник, но неудавшийся. Писать картины он давно забросил и занялся перекупкой. В живописи он, сами понимаете, разбирался по-настоящему, профессионально. Умел отличить хорошую вещь от бездарной мазни. Ну, и чутье у него было – какие работы будут продаваться, а какие нет. С Ксенией Миленко они сотрудничали около пяти лет. Срок немалый. Сначала Куст не хотел брать у нее картины на продажу, считал ее работы неперспективными. Но потом все же согласился. И оказалось, что они неплохо идут. Миленко писала мало – только когда ее посещало вдохновение, – и приносила свои полотна Кусту. Тот предлагал их постоянным клиентам, а те, на удивление, брали. И Куст решил потихоньку поднимать цену.