— О, спасибо, спасибо, сэр! — вскричал Баббингтон, засветившись от радости.
Нельзя сказать, что это было для него совершенной неожиданностью (на распродаже он купил мундир Николса), но об уверенности речи не шло. Брейтуэйт, другой старший мичман (прикупивший два мундира, два жилета и две пары бриджей) имел не меньшие шансы на продвижение. А еще выволочка, заданная Баббингтону капитаном у Мадейры: «Тут вам не плавучий бордель, сэр», — и еще хуже за опоздание на вахту. Момент был трогательный, и когда капитан закончил свою речь похвалой: «Прекрасно сложен, ответственен, достоин носить звание офицера… С Баббингтоном на вахте я могу чувствовать себя так же спокойно, как если бы это был любой другой офицер», — на глаза у мичмана навернулись слезы. И все же среди охватившей его радости он ощущал тяжесть на сердце, и после обычных слов благодарности, задержался у двери, повернулся и сказал:
— Вы так добры ко мне, сэр… и всегда были добры… Это будет черной неблагодарностью… Вы бы никогда не сделали этого, если бы… Но я все-таки не совсем лгал вам.
— Что? — опешив, воскликнул Джек.
Тут выяснилось, что это Баббингтон съел докторских крыс, и теперь сожалеет об этом.
— О, нет, Баббингтон, — сказал Джек. — Нет, это же ужасный поступок, низкий и мелочный. Доктор всегда был вам хорошим другом — как никто другой. Кто починил вам руку, когда все говорили, что ее придется отнять? Кто уложил вас в свою койку и сидел рядом всю ночь, ухаживая за раной? Кто…
Это было невыносимо: слезы хлынули из глаз Баббингтона. Исполняющий обязанности лейтенанта утер их рукавом и в промежутках между рыданиями поведал капитану, что неизвестные матросы принесли этих превосходных «мельников» в мичманский кубрик левого борта. И хотя он не приложил рук к их краже — даже воспротивился, предложи бы кто такое, ведь он так любит доктора, так, что даже приложил Брейтуэта об сундук, когда тот обозвал доктора сумасбродом, вот так, — но крысы были уже мертвые, и такие аппетитные в луковом соусе, а ему так хотелось есть после работы на снастях, и жалко было, если их слопают другие. С тех пор совесть его нечиста — признаться по правде, он подумал, что его вызывают в каюту именно из-за этого.
— Знай вы, что было в них, вам пришлось бы жить еще и с тяжестью на желудке. Доктор…
— Я же говорил тебе, Джек, — произнес Стивен, стремительно входя в каюту. — Ох, прошу прощения.
— Нет, доктор, останьтесь, прошу вас, — произнес Джек.
Баббингтон обреченно перевел взгляд с одного на другого, облизнул губы и сказал:
— Это я съел ваших крыс, сэр. Мне очень жаль, и я прошу у вас прощения.
— Неужели? — кротким голосом отозвался Стивен. — Ну ладно, надеюсь, они пришлись вам по вкусу. Джек, вы можете взглянуть на мой список немедленно?
— Он съел их, когда те были уже мертвые, — сказал Джек.
— В противном случае это была бы чрезвычайно шустрая и неспокойная еда, — произнес Стивен, не отрывая глаз от списка. — Скажите, сэр, у вас сохранились их кости?
— Нет, сэр, Мне очень жаль, но мы обычно перемалываем их целиком, как жаворонков. Но кое-кто из парней говорил, что кости выглядели необычно темными.
— Вот бедняги, — пробормотал себе под нос Стивен.
— Вы полагаете, я должен покарать за это воровство, доктор Мэтьюрин? — спросил Джек.
— Нет, вовсе нет, дружище. Боюсь, природа сделает это за вас.
Он вернулся в лазарет, и, делая перевязку, поинтересовался у Макалистера, сколько человек обитает в мичманском кубрике левого борта. Узнав, что шесть, Стивен выписал рецепт и попросил Макалистера приготовить шесть пилюль.
Выйдя на палубу он заметил, что за ним пристально, неотрывно наблюдают. Поэтому после обеда, когда он должен был, по разумению, пребывать в хорошем расположении духа, Стивен вовсе не был удивлен появлением делегации молодых джентльменов, облаченных, несмотря на жару, в парадные мундиры. Им тоже очень, очень жаль, что съели его крыс, и они просят у него прощения, и никогда не поступят так впредь.
— Я ждал вас, молодые люди, — сказал он. — Мистер Кэллоу, будьте любезны передать капитану эту записку, вкупе с наилучшими моими пожеланиями.
Он написал: «Может ли служба обойтись на день без молодых джентльменов и клерка?», — сложил записку и отдал ее мичману. Ожидая ответа, Стивен смотрел на Мидоуса и Скотта, добровольцев первого класса, двенадцати и четырнадцати лет; на капитанского клерка — нескладного паренька лет шестнадцати, руки которого далеко выдавались из под обшлагов прошлогоднего мундира; на Джолифа и Черча, пятнадцатилетних мичманов — гораздо более тощих и оголодавших, чем хотелось бы их матерям. Юноши робко бросали на него ответные взгляды, их привычная беспечная веселость исчезла, уступив место тревожной серьезности.
— Наилучшие пожелания от капитана, сэр, — передал Кэллоу. — Он говорит, можете поступать как угодно. Хоть на неделю, если нужно.
— Спасибо, мистер Кэллоу. Буду весьма признателен, если вы проглотите эту пилюлю. Мистер Джолиф! Мистер Черч!
«Сюрприз» лежал в дрейфе, драгоценный пассат свистел в снастях, бесполезно пролетая мимо. На траверзе правого борта лежал глубоко вдающийся в море мыс св. Рока — обширный участок суши, так плотно покрытый тропическим лесом, что за исключением прибрежной кромки, где прибой обрушивался на залитый солнцем пляж, местами прорезаемый текущими среди деревьев ручьями, нельзя было разглядеть ни клочка голой земли или скалы. В одной из бухточек в море изливался поток, было видно, как его бурлящие воды смешиваются с морской синью, растекаясь по обе стороны от небольшого бара. Следуя течению потока, на некотором расстоянии от берега можно было различить крыши какого-то селения. Только крыши, ничего более — остальная территория Нового Света представляла собой роскошный первозданный лес, необъятное покрывало различных оттенков зеленого, — ни дымка, ни хижины, ни дороги.
Подзорная труба Джека, положенная на коечную сеть, приближала берег настолько, что можно было различить наполовину упавшие деревья, оплетенные сетью лиан, пробивающуюся молодую поросль, даже алые всполохи птиц; а немного правее — пламенеющие красками цветы. Но большую часть времени он не сводил объектив с крыш и потока, надеясь уловить там хоть малейшее движение. В свете утра, с видневшейся на западе Бразилией, его идея казалась великолепной: не надо заходить ни в Ресифи, ни в какой другой порт, надо идти вдоль побережья и послать баркас в ближайшую рыбацкую деревушку. Никаких проблем с властями, почти никакой задержки. Стивен уверял, что любой обрабатываемый участок земли способен предоставить им все, что нужно.
— Все, что нам требуется — это зелень, — говорил он, глядя на мыс святого Рока. — А где еще, не считая долины Лимерика, можно найти столько зелени?
Потом они заметили поднимающиеся по реке пироги и крыши вдали. Поскольку Стивен был единственным офицером, говорящим по-португальски, и кто знал все лазаретные нужды, отправлять надо было его. Но прежде нужно было провести с ним беседу, и перед отходом он, с полускрытой лукавой улыбкой на лице, поклялся честью, что его не интересуют вампиры — что он ни под каким видом не притащит ни одного вампира на борт.
За спиной у Джека кипела работа: они пользовались преимуществами остановки, чтобы привести в порядок такелаж на грот-мачте и ростры. Но дела подвигались медленно, подгоняя поредевшую, павшую духом команду боцманы и их помощники шумели больше, но преуспевали меньше чем обычно. Из переднего кокпита долетали звуки перебранки между плотниками, да и мистер Герви находился в непривычно взвинченном настроении.
— Где вас носит, мистер Кэллоу? — закричал он. — Я уже десять минут назад просил принести мне пеленгаторный компас.
— Все лишь в гальюне, сэр, — пискнул Кэллоу, с опаской поглядывая на спину капитана.
— В гальюне, в гальюне! Все мичманы будто сговорились кормить меня сегодня этой пустой отговоркой. Джолиф в гальюне, Мидоус в гальюне, Черч в гальюне. Что с вами всеми случилось? Съели чего-нибудь или просто морочите мне голову? Я не потерплю сачков. Не отлынивайте от своих обязанностей, сэр, или мигом окажетесь на грота-салинге, это я вам обещаю.
Шесть склянок. Джек повернулся, чтобы пойти на обещанный чай к мистеру Стенхоупу. По мере знакомства посол все больше нравился ему, хотя Стенхоуп был, пожалуй, самым бесполезным человеком из всех, кого ему приходилось встречать. Было нечто трогательное в его стремлении не доставлять хлопот, его благодарности за все, что они делают для него, его неисправимой излишней уважительности по отношению к матросам, его силе духа — ни единой жалобы после шквала и во время ремонта. С тех пор как посол выяснил, что Джек и Герви в родстве со знакомыми ему семьями, он стал обращаться с ними как с людьми; с прочими же — как с собаками, но как с хорошими умными собаками в среде любителей собак. Он был как-то естественно церемонен, и обладал сильно развитым чувством долга.
Стенхоуп в очередной раз встретил Джека извинениями за то, принимает его в каюте, самому капитану принадлежащей.
— Боюсь, это доставляет вам такие неудобства, такая теснота. Просто мука, — сказал он, наливая гостю чай в манере, безошибочно напомнившей Джеку тетю Летицию: такие же присущие духовному лицу жесты, тот же поворот кисти, та же серьезная сосредоточенность.
Они поболтали о флейте Его Превосходительства, которая в этой жуткой жаре звучит на четверть тона выше, о Рио и припасах, которые рассчитывали найти там, о морском обычае насчитывать тринадцать месяцев в году.
— Давно намеревался спросить вас, сэр, — сказал Стенхоуп, — почему мои флотские друзья и знакомые часто называют «Сюрприз» «Немезидой»? Корабль был переименован? Его захватили у французов?
— Ну, сэр, это только своего рода прозвище, которое мы используем на флоте, так же как «Британию» мы прозываем «Олд Айронсайдс». Сэр, вы не помните про события с «Гермионой» в девяносто седьмом?
— Корабль с таким названием… Нет, полагаю, нет.
— Это был тридцатидвухпушечный фрегат на Вест-Индской станции. Печально признавать, но его команда взбунтовалась, перебила офицеров и увела фрегат в Ла-Гуайру, что в Испанском Мэйне.
— О, какой ужас! Так прискорбно это слышать.
— Дело было скверное, к тому же испанцы отказались выдать корабль. Коротко говоря, Эдвард Гамильтон, командовавший тогда «Сюрпризом», пошел и захватил его. «Гермиона» была ошвартована носом и кормой в Пуэрто-Кабельо, одной из самых неприступных гаваней мира, под защитой батарей из почти двух сотен орудий. К тому же, с тех пор, как «Сюрприз» подошел к берегу, испанцы выслали гребную вахту, и следили за его передвижениями. И все-таки ночью Гамильтон вошел в гавань на буксире у шлюпок, взял «Гермиону» на абордаж и вывел ее из порта. Он перебил сто девятнадцать человек из ее команды и девяносто семь ранил, почти не понеся потерь, хотя сам получил сильную контузию. О, какой выдающийся пример службы! Я бы отдал правую руку, чтобы оказаться там. Так вот: Адмиралтейство переименовало «Гермиону» в «Ретрибьюшн», а «Сюрприз» на флоте стали называть «Немезидой»,[29] учитывая, что…
Сквозь открытый световой люк до него донесся оклик впередсмотрящего с грот-мачты: от берега в сопровождении двух пирог отвалил баркас. Мистер Стенхоуп продолжал еще некоторое время разглагольствовать насчет Немезиды, воздаяния, вынужденной жестокости, неизбежности наказания за все проступки — плодом всякого преступления становиться уничтожение преступника. Он оплакивал моральное разложение бунтовщиков:
— Но я не сомневаюсь, что действовали они под пагубным влиянием якобинцев или радикалов, в ослеплении идей. Посягнуть на установленную законом власть, и таким варварским образом! Полагаю, они были сурово наказаны?
— У нас с бунтовщиками разговор короткий, сэр. Повесили всех, кто попал к нам в руки: вздернули на реях под «Марш негодяев». Впрочем, мерзкое это дельце, — добавил он. Ему приходилось знать приснопамятного капитана Пигота, ставшего причиной мятежа, и нескольких порядочных людей, оказавшихся в него вовлеченными. Не самые приятные воспоминания. — А теперь прошу извинить меня, сэр: пойду на палубу, посмотрю, что добыл нам доктор Мэтьюрин.
— Доктор Мэтьюрин возвращается? Рад слышать это. Я пойду с вами, если можно. Я так ценю доктора Мэтьюрина: это в высшей степени одаренный, достойный джентльмен. Легкая оригинальность меня не смущает — мои друзья частенько выговаривают мне за это. Могу я попросить вас подать мне руку?
«Может он, конечно, одаренный и достойный джентльмен, — думал Джек, глядя в подзорную трубу, — но при этом лжец и клятвопреступник». Он же по своей воле дал обещание не выкидывать фокусов с вампирами. И что же это за мохнатая тварь, которую он прижимает рукой к груди? Да самый отвратительный огромный вампир самого ядовитого из видов, вот что! Ну как можно ему верить? Утром он дает священную клятву, а теперь наводняет корабль вампирами! И еще неизвестно, что у него в сумке? Понятно, его одолевали соблазны, но ему должно быть хотя бы стыдно за свое падение. Нет, ничего подобного: даже не покраснел: только по-идиотски счастливо улыбается, осторожно подвигаясь к борту, придерживая свою ношу и успокаивая ее при этом на португальском.
— Рад видеть, что вы так преуспели, доктор Мэтьюрин, — сказал Джек, оглядывая сверху баркас и пироги, заваленные кучами ярких апельсинов и грейпфрутов, мясом, игуанами, бананами, зеленью. — Но боюсь, что вампиры не могут быть допущены на борт.
— Да это же ленивец, — со смехом ответил Стивен. — Трехпалый ленивец, самый безобидный и ласковый ленивец из всех, каких можно себе представить!
Ленивец повернул голову, поглядел на Джека, жалобно взвыл и снова спрятал морду под мышкой у Стивена, еще крепче прижавшись к нему.
— Прошу, Джек, отцепи его правую лапу. Не надо бояться. Превосходно! Будь любезен, левую, осторожно, высвободи когти. Так, так, дружище. Теперь давай отнесем его вниз. Тише, тише, умоляю, не испугай ленивца!
Испугать ленивца было не так-то просто: едва в каюте натянули для него кусок каната, он повис на нем, уцепившись когтями, и заснул, раскачиваясь в такт волнам, как будто висел на колыхаемой ветром лиане в родном лесу. В самом деле, если не считать откровенного недовольства при виде лица Джека, зверь оказался в высшей степени приспособленным к жизни на море: он не ныл, не требовал свежего воздуха, света, переносил тесноту и сырость, мог спать при любых обстоятельствах, был жизнелюбив вопреки всем трудностям. С благодарностью принимал галеты и кашицу, по вечерам прогуливался по палубе, скребыхая когтями по доскам, или взбирался по снастям наверх, поднимаясь на две-три реи с перерывами на сон. Моряки сразу же полюбили животное, и частенько брали с собой на марс, а то и выше. Они говорили, что ленивец принес кораблю удачу, хотя непонятно почему: со времени его появления ветер редко задувал с юга или востока, а если и держался, то слабел день ото дня.
Зато свежая провизия возымела удивительно быстрый эффект: через неделю лазарет почти опустел, и «Сюрприз», полнокровный и веселый, снова обрел свой щеголеватый вид и подтянутую форму. Они вернулись к орудийным учениям, отсроченным до поры из-за аварийного ремонта, и каждый день пассат сносил прочь облака порохового дыма. Поначалу это пугало ленивца — он метался, почти бегом, под палубой; клац-клац-клац его когтей отчетливо слышалось в тишине между залпами. Но ко времени, когда они прошли под солнцем и ветер, наконец, обрел нужную силу, он уже спал все учения напролет, вися на обычном своем месте, на краспицах бизани, прямо над карронадами квартердека. Не будили его и стрелковые учения морских пехотинцев и упражнения Стивена с пистолетом.
Все это время, за весь томительный переход, даже при северо-восточном пассате, фрегат не показывал лучших своих качеств. Но теперь, под неудержимым напором стихии, в этом могучем океане ветра, он снова вел себя как «Сюрприз» из юных дней Джека Обри. Капитан не был доволен ни дифферентом, ни нынешним наклоном мачт, ни самими мачтами, ни — тем более — состоянием днища. Но все же, при ветре в бакштаг и поставленных лиселях корабль словно по волшебству обрел былые жизнь и мощь, то ощущение повелителя моря, которое Джек мог определить тут же, даже если бы его поставили на палубу с завязанными глазами.
Солнце тонуло алом мареве; ночь наползала с востока на безлунное небо, становившееся все темнее с каждой минутой, гребни волн начали мерцать своим внутренним светом. Исполняющий обязанности третьего лейтенанта прервал свое чинное шествие по наветренной стороне квартердека и обратился к подветренному:
— Мистер Брейтуэйт, как там с лагом, готовы?
Баббингтон не осмеливался пока особо заноситься перед своими бывшими товарищами, зато отрывался на мичманах из кубрика правого борта — бальзам на душу — и его ненужный вопрос прозвучал только для того, чтобы заставить Брейтуэйта ответить:
— Все готово, сэр.
Пробили склянки. Брейтуэйт забросил лаг подальше от фосфоресцирующей струи у борта фрегата; катушка с линем завертелась. По сигналу квартирмейстера он дернул стопор, выбрал линь и закричал:
— Мы это сделали! Мы это сделали! Одиннадцать узлов!
— Не может быть! — воскликнул Баббингтон, чья важность испарилась от восторга. — Сделать еще замер.
Они бросили лаг еще раз, глядя, как он исчезает в мерцающем кипении кильватерной струи, еще более ярком на фоне темнеющего неба.
— Одиннадцать! — заорал Баббингтон, самолично отсчитав одиннадцатый узел на разматывающемся лине.
— Что тут творится? — спросил Джек, появляясь из-за кучки возбужденных мичманов.
— Я только проверяю точность измерений мистера Брейтуэйта, сэр, — ответил третий лейтенант. — О, сэр, мы делаем одиннадцать узлов! Одиннадцать, сэр — разве это не здорово?