— Держитесь крепче, доктор, — закричал Джек. — Цепляйтесь обеими руками.
Стивен пополз вдоль леера, ловя на себе укоризненные взоры четырех рулевых у штурвала, как бы говоривших: «Ну вот, гляди, что натворили твои альбатросы, приятель» — и добрался до пиллерса, к которому был привязан Джек.
— Доброе утро, сэр, — произнес он.
— Утро доброе. Начинает штормить.
— Что?!
— Начинает штормить, — еще громче повторил Джек.
Стивен нахмурился, и стал смотреть за корму, сквозь пелену брызг. Там, борясь с ветром, реяли два альбатроса, белые даже на фоне пены. Одни подлетел к кораблю, поднялся до высоты гакаборта и замер футах буквально в десяти от него. Доктор видел внимательно изучающий его круглый глаз, трепещущие на крыльях и в хвосте перья; птица повернулась, поднялась на потоке ветра, нырнула вниз, вскинув крылья, коснулась поверхности набегающего вала, чуть приняла вверх и заскользила вдоль готового обрушиться гребня.
Появился Киллик с кислой гримасой на сморщенном от ветра лице. К груди он прижимал кофейник. Джек прильнул губами к носику и стал пить.
— Тебе лучше спуститься вниз, — крикнул он Стивену. — Иди вниз, и поешь чего-нибудь. Если погода ухудшиться, другой возможности поесть горячего может долго не быть.
Кают-компания придерживалась того же мнения. Офицеры сидели за столом с вареной грудинкой, бифштексами и морским пирогом. Все блюда были закреплены планками, но подливка то и дело выплескивалась наружу.
— Морского пирога, доктор? — спросил Этередж, радушно улыбаясь. — Я приберег для вас кусочек.
— Будьте любезны.
Стивен подставил тарелку; на вершине подъема в нее положили кусок пирога, но как только фрегат ухнул вниз, пирог взлетел вверх. Этередж тут же пришпилил его вилкой, пережидая, пока закончится падение и снова начнет действовать сила тяжести. Пуллингс передал ему отборную галету, заметив с улыбкой, что «барометр все еще падает — будет еще хуже», и предложил «набить трюм провизией, пока есть такая возможность».
Казначей излагал безошибочный метод определения высоты волн с помощью триангуляции, когда в кают-компанию ввалился Герви, изрыгая воду, словно перевернутый фонтан.
— О, Боже, — простонал он, закидывая в свою каюту плащ и надевая очки.
— Налейте-ка мне чашечку чаю, дружище Баббингтон. Мои пальцы совсем окоченели.
— Чая осталось на донышке, сэр. Кофе устроит?
— Да все равно чего, лишь бы погорячее. Морской пирог остался? — Ему указали на пустое блюдо. — Ничего себе, хорошенькое дельце! Всю ночь на палубе — и ни кусочка пирога!
Когда его несколько умилостивили ветчиной, Стивен спросил:
— Скажите, бога ради, почему вы всю ночь провели на палубе?
— Шкипер не хотел идти вниз, хоть я и предлагал остаться вместо него, и мне неловко было бросить его на палубе одного. У меня благородная натура, — улыбаясь набитым ртом, ответил Герви.
— Значит, мы в серьезной опасности? — воскликнул Стивен.
Еще в какой, заверяли они его с самыми серьезными лицами; им грозит ужасная опасность затонуть, разломиться, врезаться прямиком в Австралию, но есть надежда — очень-очень слабая надежда — встретить айсберг и перебраться на него: может, хоть с полдюжины людей сумеют спастись. Когда они закончили упражняться в остроумии, Герви сказал:
— Шкипер волнуется насчет фор-стеньги. Мы поднимались наверх, чтобы посмотреть на нее — так вы не поверите — за счет давления ветра на нас, пока мы были наверху, фрегат на румб снесло с курса. Сочленение не в лучшем состоянии, и если начнется боковая качка, останется только творить молитву.
— Мистер Стенхоуп просит доктора Мэтьюрина уделить ему минутку, когда будет удобно, — сообщил на ухо доктору Киллик.
Он нашел посла в холодной сумрачной каюте, освещенной «казначейской» свечой. Мистер Уайт, Эткинс и атташе по имени Беркли, все в пальто с поднятыми воротниками, сидели в креслах, под ногами у них плескалась вода, переливаясь то вперед то назад со зловещим журчанием. Стенхоуп полулежал на койке, вокруг в сумраке сновали слуги. Их явно не удосужились покормить, и спиртовки не работали. Все хранили молчание.
Мистер Стенхоуп чрезвычайно благодарен доктору Мэтьюрину за столь скорый приход: ему совсем не хотелось доставлять какие-либо неудобства, но он будет признателен, если узнает, точно ли это конец? Вода проникает сквозь борта, и моряк намекнул его лакею, что это самый ужасный признак. А один из молодых джентльменов подтвердил Эткинсу данную информацию, добавив, что им скорее грозит удар в корму, чем просто потопление, или возможность разломиться на части, хотя никакую возможность не стоит исключать. Что значит «удар в корму»? Могут ли они быть чем-то полезны?
Стивен пояснил, что, насколько простирается его понимание, настоящий риск заключается в получении от волны такого удара, который развернет корабль бортом к ветру, и в таком состоянии следующая волна опрокинет его. Отсюда возникает необходимость поддерживать ход, летя по ветру под всеми возможными парусами и осторожно управляя рулем, чтобы избежать подобных ударов. Кроме того, следует учитывать, что поскольку корабль то поднимается на волне, подвергаясь всей мощи стихии, то опускается в ложбину глубиной футов в пятьдесят, где напор ветра слабеет, и становится невозможным поддерживать прежний ход, благодаря которому корабль движется в желаемом направлении, требуется величайшее искусство в управлении всей совокупностью различных парусов и канатов. Но насколько ему известно, все эти работы выполняются с должным умением, а что до него самого, имея такого капитана, такой экипаж и такой корабль, он не чувствует реальной необходимости бояться чего-либо.
— Капитан Обри не раз повторял в моем присутствии, что «Сюрприз» — лучший фрегат королевского флота для своего тоннажа.
Проникающая вода, конечно, доставляет неудобства, и даже беспокойство, но это обычное явление в таких обстоятельствах, особенно на старых судах — это то, что моряки называют «судно дышит». Еще он предостерег их от излишней доверчивости к словам матросов: «Для них издевки над нами, сухопутными, доставляют своего рода мрачное удовольствие».
Едва миновало ощущение неотвратимой близкой смерти, мистер Стенхоуп снова погрузился в объятия морской болезни, мучавшей его всю ночь. Пока Стивен и капеллан устраивали его на койке, посол, стараясь изобразить улыбку, бормотал: «Как благородно… Совсем не подхожу для морских путешествий…Никогда больше не выйду в море… Если обратной дороги по суше нет, лучше навсегда останусь в Кампонге».
Зато прочие стали шуметь и негодовать. Мистер Уайт выразил мнение, что со стороны правительства было свинством отправить их на таком маленьком судне, да еще с течью. Разве доктор Мэтьюрин не знает, что на море очень холодно? Гораздо холоднее, чем на суше. Мистер Эткинс заявил, что офицеры в ответ на его вопросы отмахиваются или отвечают грубо: он уверен, что капитан должен предстать перед послом с извинениями за их поведение. Вчерашний ужин был самым неподобающим образом прерван — ему необходимо увидеть капитана.
— Вы найдете его на квартердеке, — сказал Стивен. — Не сомневаюсь, он будет счастлив выслушать ваши жалобы.
В последовавшей тишине раздался мрачный голос мистера Беркли:
— И вся наша столовая посуда побилась.
Стивен шел назад в лазарет через хлюпающий, вонючий кубрик, в котором, полностью одетые, спали подвахтенные. Спали вопреки страшной качке и реву, ибо аврал объявляли трижды в течение ночи. В лазарете выявились обычные для сильного шторма случаи: ушибы и кровоподтеки. Одного парня швырнуло на лапу якоря, другой свалился вниз головой в носовой люк, когда тот задраивали, еще один порезал сам себя свайкой. Но ни одна из этих проблем не выходила за пределы умений хирурга. Что беспокоило Стивена, так это тяжелая пневмония у пожилого матроса по имени Вудс. Состояние его и до шторма колебалось на весах, но сильная качка и отсутствие покоя грозили решить исход. Стивен послушал его, пощупал пульс, обменялся несколькими словами с Макалистером и молча закончил обход. Оказалось, что на палубе опять все переменилось. Ветер усилился и зашел на три румба в корму, море стало другим. Теперь помимо регулярной череды мощных валов появилась толчея поперечных волн, они рассыпались, наполняя ложбины брызгами. Общая картина была прежней, но теперь гребни отстояли друг от друга на четверть мили, и стали еще выше, хотя подчас из-за сутолоки между ними создавалось обратное впечатление. Альбатросы исчезли. Фрегат по-прежнему мчался на огромной скорости под удивительно малой площадью парусов, чинно взбираясь на вершины валов. Вопреки тройным найтовым, наложенным боцманом, с палубы смыло баркас, но других повреждений заметно не было. Кроме продольной качки началась и поперечная, и при каждой волне на нос и полубак подветренного борта обрушивались белопенные потоки. Все офицеры были на палубе, притулившись по разным углам. Неузнаваемый в тарполине Боувз подхватил пошатнувшегося при крене судна Стивена и проводил его по лееру к капитану, стоявшему, как и прежде, у пиллерса. Стивен выждал, пока Джек даст распоряжение Кэллоу спуститься вниз и считать показания барометра, потом сказал:
— Вудс, из ютовых, отходит. Если хочешь попрощаться с ним, нужно поторопиться.
Джек думал, автоматически отдавая команды рулевым. Можно ли оставить палубу в такой ситуации? Вернулся Кэллоу.
— Растет, сэр, — прокричал он. — Вырос на два с половиной деления. И мистер Герви просил передать, штурвал дополнительно закреплен.
Джек кивнул.
— Это означает еще более сильный напор, — сказал он, глядя на фор-марсель, пострадавший в тропиках от плесени. Однако они предприняли все, чтобы укрепить его, и пока штормовая парусина держалась. — Пойдем сейчас, пока еще можно.
Он отвязался, отдал распоряжение штурману и Пуллингсу заменить его и стал на ощупь спускаться по трапу. В каюте Джек залпом выпил стакан вина и размял затекшие руки.
— Прискорбно слышать про бедного старину Вудса, — проорал он, будто по прежнему был на палубе. Потом умерил голос. — Надежды нет?
Стивен покачал головой.
— Послушай, Стивен, очень надеюсь, что мистера Стенхоупа и его людей не слишком трясет… что они не слишком напуганы.
— Нет. Я сказал им, что «Сюрприз» — отличный корабль, и что все в порядке.
— Так и есть. По крайней мере, пока держится фор-марсель. Он самый лучший из всех кораблей. И если барометр не врет, через пару дней шторм спадет. Ну, идем?
— Не принимай слишком близко к сердцу, это ужасно видеть и слышать, но сам он ничего не чувствует. Это очень легкая смерть.
И ужасная. Кожа стала свинцово-серой, какой-то животный хрип, вырывавшийся из легких, становился все громче, заглушая даже шум бури. Может он узнал Джека, а может и нет. Рот моряка приоткрылся, и что-то мелькнуло у него в глазах. Джек выполнил свой долг: произнес слова, положенные капитану — он был тронут до глубины души — уделил несколько минут прочим больным и поспешил назад к своему пиллерсу.
Всего четверть часа, а какие перемены! Когда он спускался вниз, фрегат имел крен не более чем в десять градусов, теперь же цеплял зеленую воду крамболом бакборта. А волны так и катились с охваченного тьмой запада, гигантские валы, еще выше чем раньше — невероятно высокие — и пена их покрывала шкафут корабля пятифутовым слоем пены, форкастль же исчезал под ней полностью. И все же он поднимался, истекая водой, хлещущей через шпигаты, поднимался раз за разом. Но неужели не так легко как прежде?
В каюте один из слуг мистера Стенхоупа, напившись, ухитрился взорвать спиртовку: он изрядно обжегся и расшибся при падении на пушку, но хирурги его подлатали. Уайт, Эткинс и Беркли, джентльмены, не на жизнь а на смерть бившиеся в Лондоне, чтобы заполучить своим места, сидели теперь рядком на койке, поджав ноги и глядя прямо перед собой. Час за часом.
На палубе свет дня стал меркнуть, если конечно эту серую мглу можно было назвать днем. Но Джек еще мог различить накатывающие из-за кормы валы с расстояния полмили, их белые буруны были ясно видны. Когда фрегат кренился, водяная стена заслоняла небо; две гигантских волны, слишком близкие друг у другу, столкнулись прямо за кормой, чтобы обратиться в одну, еще более громадную, издававшую при приближении страшный рев. А когда волна прошла и рев стих, напряженный слух Джека уловил резкий, подобный выстрелу, треск, и фок-мачта отправилась за борт. Сорванный с рея фор-марсель, белым пятном выделяясь во тьме, исчез прямо по курсу.
— Все наверх, все наверх! — заорал капитан. Корабль терял управление, рыская на курсе. Он посмотрел назад. Они опускались в ложбину; если у них не получится дать ход прежде, чем подойдет следующая волна, та ударит фрегат в корму, собьет с курса и развернет лагом к новой волне.
— Все наверх! — кричал он, надрывая горло. — Пуллингс, людей к фока-вантам. Мачта сломалась почти у топа. Фор-стаксель! Фор-стаксель! За мной! Топоры! Топоры!
Пользуясь временным затишьем во впадине между волнами, он бросился по переходному мостику во главе двух десятков моряков. Перекрестная волна залила шкафут по пояс; они пробились сквозь воду и оказались на форкастле прежде, чем наполовину развернутый бортом корабль начал подниматься — следующая волна не прошла еще и половины пути. Люди схватились за леера наветренного борта, сопротивляясь сокрушительной силе шторма. Площадь их спин создала достаточную парусность, чтобы нос немного развернуло прежде чем волна с ревом и пеной обрушилась на них — немного, но довольно, чтобы удар волны пришелся позади траверза, и фрегат уцелел. Топоры принялись за работу. Бонден был на бушприте, рубя форштаг, еще соединявший их с упавшей мачтой, разворачивавшей корабль. Джек, затаив дыхание, полз к нему, с головой погружаясь в пену. Он старался нащупать сезни фор-стакселя, намотанные на штаг. Ему это удалось; его руки и много других рук пытались освободить их, но те не поддавались.
— Держись! — раздался крик, и чья-то сильная рука ухватила его за шею. И на них обрушился невообразимой силы и тяжести поток воды — фрегат накрыла третья волна.
Давление ослабело, голова его вынырнула из воды. На снастях стало больше людей. Снова воздействие на них ветра, вкупе с поперечными волнами, стало разворачивать нос, но долго так продолжаться не могло — еще несколько минут, и ванты не выдержат. Корабль снова пошел вниз. Проводя руками по парусу, Джек обнаружил проблему: оборванные снасти намотались на нирал и застопорили раксы.
— Нож! — закричал он, вынырнув. Ему вложили его в руку: молниеносный взмах, и все задвигалось.
— Держись!
И снова грохот накатывающей волны, настоящей водяной горы. Нестерпимо давит на грудь, в голове бьется мысль, что нельзя выпустить парус, ноги обхватывают бушприт, чтобы удержаться… удержаться… Силы убывают. Но вот воздух опять врывается в его легкие, и приподнявшись над водой, он кричит: «Людей к фалам! Слышите меня там? Людей к фалам!»
Рывками парус скользит по штагу, наполняясь ветром. Но корабль уже почти развернуло бортом. Успеют ли? По мере того, как стаксель набирал силу, «Сюрприз» медленно, тяжело поворачивал — огромная волна приближалась — и повернул как раз, чтобы принять ее в бакштаг. Он стал подниматься, и вся мощь шторма, обрушившись на парус, поставила корабль в положение перед ветром. Фрегат пошел быстрее и обрел управляемость. Хотя последний удар разбросал людей у штурвала, румпель-тали выдержали, и следующая волна безвредно скользнула под кормой. Он слез с бушприта, привалился на мгновение к недгедсам, пока корабль шел вниз, и оказался на форкастле. Тот был полностью очищен от следов аварии. Парус держал хорошо. Джек отозвал людей со снастей и пошел по переходу.
— Есть потери, Герви? — спросил он, обхватывая руками пиллерс.
— Нет, сэр. Несколько раненых, но все отправлены на корму. Вы в порядке, сэр?
Джек кивнул.
— Он управляется лучше, — заметил он. — Отпустите подвахтенных. Всем грогу — организуйте выдачу на полупалубе. И позовите боцмана.
Ночь напролет: всю это бесконечную ночь офицеры провели на палубе, не считая кратких нырков в кают-компанию. Полусонные, они не переставали прислушиваться, думая о треугольнике из грубой парусины на носу. Через час Джек обнаружил, что охватившая все его тело дрожь унялась, но вместе с ней исчезло и ощущение самого тела. Штурвал стал подаваться легче, все легче и легче. Хриплый голос капитана продолжал выкрикивать приказы, дважды он отправлял на нос партию отборных матросов. Двигаясь как можно быстрее в ночном холоде, пробирающем до костей, те приводили все в порядок. Незадолго перед рассветом ветер сместился на румб, потом на два, задувая внезапными порывами, в перерывах между которыми тишина больно ранила уши. Ветер достиг ноты такой высокой и тревожной, какой ему никогда не доводилось слышать; сердце его упало — он переживал о стакселе, о корабле, и где-то на краю сознания зашевелилась жалость к себе, и с губ Джека едва не сорвалось притаившееся на языке имя Софи. Затем медленно-медленно визг сделался на полтона ниже, потом еще, еще, превратившись, наконец, глухой рев. В первых лучах света море предстало белым от пены, его поверхность вновь покрывала торжественная процессия мощных водяных валов — огромных, но более не диких. Встречного волнения не было, качка ослабла, и «Сюрприз» мчался по пустынному океану, рассекая волны, едва на фут заливавшие шкафут фрегата. На правом траверзе парил альбатрос. Джек отвязался от пиллерса, и с трудом побрел вперед.
— Надо оснастить помпы, мистер Герви. И мне сдается, что стоит попробовать поднять грот-марсель.
Покой, покой. Мадагаскар и Коморы остались за кормой, измочаленная развалина с тянущимися следом обрывками канатов и работающими день и ночь помпами превратилась, насколько это позволяли мастерство и ограниченный запас краски, в щеголиху. Опытный глаз обратил бы внимание на многочисленные сплесненные концы и странный недостаток шлюпок на рострах, удивился причудливому дополнению к рулю, и заметил, что несмотря на умеренный попутный ветер корабль не несет ничего выше марселей. Фрегат не отваживался: хотя благодаря новой фор-стеньге и свежей краске он выглядел «как картинка», его внутренняя конструкция сильно пострадала. Джек так часто поминал про толстые концы обшивных досок и висячие кницы, что Стивен не выдержал: