Но на фоне всеобщей печали и уныния распространилась и добрая весть. Перед смертью Хуан зачал ребенка, и вдова, юная эрцгерцогиня из Фландрии, носила плод в своем чреве.
– Когда ребенок родится, – утверждали люди, – Испания снова заулыбается.
* * *Катарина и Мария сидели со своей невесткой и вышивали.
Маргарита сейчас была совсем иной, чем до смерти Хуана; она выглядела подавленной и даже кроткой.
Катарина вызвала ее на разговор, но не о ее жизни с Хуаном – это было бы слишком болезненно, и не о Фландрии, что, наверное, тоже было бы не совсем приятно, поскольку происходящее между Хуаной и ее мужем Филиппом не больно-то нравилось суверенам. Так что лучшей темой оставалась жизнь Маргариты во Франции, о которой ни Катарина, ни Мария не уставали слушать. Что до Маргариты, то воспоминания о Франции ее несколько успокаивали, ибо когда она мысленно переносилась в прошлое, еще до встречи с Хуаном, ей удавалось на какое-то время забыть о своих страданиях и немного утешиться.
И она рассказывала девочкам о городе Амбуа, расположенном на месте слияния Луары и Амассе; они видели замок, возвышающийся на скалах, внушительный и могучий как крепость, и окружающие его земли с полями и густыми виноградниками.
– И ты думала, что там будет твой дом и ты станешь королевой Франции, – сказала Катарина.
– Как видишь, нет. Это доказывает, что никогда нельзя быть уверенным в том, что нас ожидает в будущем, – ответила Маргарита.
Она выглядела грустной, и Мария спросила:
– Ты была несчастлива, покидая Францию?
– Да, мне так казалось. Видишь ли, я считала это величайшим оскорблением и знала, что отец придет в ярость. Не очень-то приятно, когда тебя избрали невестой французского короля, а потом ты узнаешь, что он предпочел тебе кого-то другого.
– Но вместо этого ты приехала к нам, – прошептала Катарина, и почувствовала, что ей не надо было произносить эти слова, потому что лицо Маргариты мучительно исказилось.
– Расскажи нам еще об Амбуа, – поспешно попросила Катарина.
Маргарита обрадовалась такому предложению. Она начала рассказывать о Карле и его сестре, которая была ее опекуншей, и об их отце Людовике XI, обожавшем ходить в поношенных платьях.
Беседуя с девочками, Маргарита чувствовала, как будущее дитя шевелится у нее под сердцем, и задавала себе вопрос – почему ей так хочется вспоминать о прошлом. Хуан был потерян для нее, но она носила его ребенка.
Вдруг она замолчала и улыбнулась.
– Что случилось? – воскликнула Катарина, и даже всегда спокойная и бесстрастная Мария выглядела удивленной.
Маргарита приложила руки к животу и ответила:
– Я чувствую, как ребенок… мой и Хуана… шевелится, словно бьет меня ножкой. Наверное, гневается, что я рассказываю о прошлом, когда он уже готовится появиться на свет и подсказывает мне, что следует говорить о будущем.
Мария казалась испуганной, а Катарина шокированной. Манеры Маргариты часто приводили всех в замешательство, однако сейчас сестры все же обрадовались, увидев на лице невестки новое выражение. Словно она оживала, словно наконец поняла, что в этом мире ее ожидает счастье.
Маргарита заговорила с ними о Хуане; рассказывала, как она уже готовилась к смерти, когда корабль чуть не разбился во время бури. Больше они об Амбуа не упоминали. Потом она поведала им все, что происходило с ней до прибытия в Испанию; не могла не рассказать о свадьбе, о празднествах, об их триумфальном путешествии по Испании до Саламанки.
Катарина радовалась, а Мария сияла: они вспоминали те времена, которые проводили вместе.
– Что бы ни произошло, – сказала Катарина сестре, – какой бы злой ни показалась нам судьба, обязательно наступит что-то хорошее. Посмотри на Маргариту. Хуана у нее отняли, но она носит его ребенка.
Подобная утешительная философия очень успокаивала Катарину.
Теперь они меньше говорили о смерти Хуана; все ожидали рождения его сына.
– Будет так, словно Хуан снова жив, – говорила королева. – Я почувствую новые силы, когда возьму на руки это дитя.
Фердинанд говорил о ребенке так, словно тот был мальчиком.
– Пожалуйста, пусть родится мальчик, – молилась Катарина. – Тогда моя мама снова станет счастливой.
Был обычный день. Маргарита сидела с Катариной и Марией за шитьем, и они беседовали о ребенке.
– Вскоре он будет с нами, – говорила им Маргарита. – С какой радостью я его встречу. Уверяю вас, меня совершенно не беспокоит, что меня видят в таком состоянии.
Мария выглядела смущенной. Она подумала, что подобные разговоры неприличны, однако Катарина понимала, что все это лишь фламандские манеры, и не принимала поведение Маргариты близко к сердцу.
Маргарита положила руки на вздувшийся живот и сказала:
– О, а он хитрец. Сегодня он удивительно спокоен. Обычно бьет меня ножкой, чтобы предупредить, что недолго будет томиться в моем теле.
Затем она рассмеялась, и хотя тема была шокирующей, Катарина обрадовалась, что невестка повеселела.
Они болтали о ребенке, о пеленках, его одежде и колыбельке, приготовленной для него, а также о предстоящих празднествах в честь его рождения. Они от души смеялись. Был обычный приятный день.
Катарина не знала, в какой момент она почувствовала, что настроение во дворце изменилось. Она, любившая свой дом, наверное, гораздо больше всех остальных, всегда ощущала, какое во дворце настроение. Сейчас возникло напряжение.
Что это? Какое-то неожиданное, странное спокойствие, за которым последовало необычайное оживление. Серьезные лица людей, перешептывания.
Она вошла в комнату для рукоделия. Мария находилась там, но Маргариты не было.
– Что случилось, Мария? – спросила она.
– Родился ребенок.
– Но время еще не наступило… Ведь говорили, что…
– Тем не менее это произошло.
– Как я рада! – воскликнула Катарина, и ее лицо озарилось улыбкой. – Конец ожиданиям. Интересно, когда мы его увидим?
– То, что это случилось преждевременно, – очень плохо, – медленно проговорила Мария.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Я еще точно не знаю. Но по-моему, все этим очень обеспокоены.
Девочки сидели молча и шили, испуганно вздрагивая от любого постороннего звука.
Вдруг они услышали рыдания. Катарина подбежала к двери и увидела одну из служанок, бегущую по зале.
– Что случилось? – вскричала Катарина.
Но женщина не ответила. Словно слепая, никого не замечая, она умчалась прочь. Ужасные предчувствия овладели Катариной. Неужели еще одна трагедия постигла их семью?
* * *Катарина стояла у двери покоев матери.
– Королеву нельзя беспокоить, – предупредил один из двух слуг, охраняющих вход.
Катарина стояла с несчастным видом.
– Я должна видеть свою мать, – решительно заявила она. Слуги отрицательно покачали головами.
– Она одна? – спросила девочка.
– Да.
– Она убита горем оттого, что ребенок родился мертвым, не так ли? Она хотела бы, чтобы я находилась с ней рядом.
Слуги переглянулись, а Катарина, воспользовавшись тем, что они на секунду отвлеклись, молча открыла дверь и вошла в покои матери. Слуги были настолько поражены, что маленькая принцесса, всегда отличавшаяся безукоризненным поведением, совершила подобное, что дверь за ней закрылась прежде, чем они осознавали происшедшее.
Катарина пробежала через залу и оказалась в небольшой комнатке-часовне, где увидела Изабеллу, стоящую перед алтарем на коленях.
Она подбежала к матери и быстро опустилась на колени рядом с ней.
Изабелла посмотрела на свою младшую дочь, и невыплаканные до того слезы внезапно потоком хлынули из ее глаз.
Несколько минут они плакали и молились, чтобы Бог дал им силы перенести горе.
Затем королева поднялась и протянула дочери руку.
– Я должна была прийти к тебе! – вскричала девочка. – Слуги не виноваты! Они пытались остановить меня. Но я так испугалась.
– Я рада, что ты пришла, – ответила королева. – Мы всегда должны быть вместе – в печали и в горе, а также в счастье, дорогая моя.
Она взяла Катарину за руку и, пройдя с ней в главные покои, усадила дочь на кровать и крепко прижала к себе. Она погладила ее волосы и сказала:
– Тебе известно, что ребенка нет?
– Да, мама.
– Он даже не жил. Он никогда не жил. И никогда не страдал. Он родился мертвым.
– О, мама, ну почему… почему такое произошло, когда он так много значил для всех нас?
– Возможно, потому, что Маргарита испытала сильное потрясение, вызванное смертью отца младенца, и ей пришлось очень много страдать. В любом случае – на то воля Божья.
– Это жестоко… жестоко!
– Помолчи, милая. Ты никогда не должна сомневаться в воле Господа. Ты должна научиться смиренно и стойко принимать все испытания, которые он посылает тебе.
– Я постараюсь быть такой же благочестивой, хорошей и сильной, как ты, мама.
– Дитя мое, боюсь, что я не всегда сильная. Нам надо перестать горевать. Мы должны подумать о том, как утешить бедняжку Маргариту.
– Она не умерла?
– Нет, мы надеемся, она будет жить. Так что, видишь, не все так ужасно. Что до меня, то я потеряла и сына и внука. Но ведь у меня есть дочери, верно? У меня есть моя Изабелла, которая скоро может подарить мне внука. Есть моя Хуана, у которой, я уверена, будут дети. Наконец у меня есть моя Мария и маленькая Катарина. Как видишь, Бог благословил меня многими любящими созданиями. Они доставят мне такое счастье, которое залечит рану, нанесенную страшной трагедией, выпавшей на мою долю.
– О, мама, я так надеюсь на это! – Катарина думала о своих сестрах: об Изабелле, которой во сне слышались голоса, проклинающие ее, о Хуане, безумие которой всегда доставляло столько беспокойств. Мария?.. Она сама?.. Что будет с ними?
* * *Хуана находилась в Брюссельском дворце, когда получила известия из Испании. Ей доставили грустное письмо от матери. Несчастья обрушились на их королевский дом. Всего через несколько месяцев после женитьбы скончался наследник, а ребенок от этого недолговечного союза, на которого возлагалось столько надежд, родился мертвым.
«Сообщи мне какие-нибудь хорошие новости о себе, – умоляла в письме королева. – Ведь они более чем ободрят меня».
Письмо выпало из рук Хуаны. Несчастья и беды Мадрида казались ей такими далекими, она уже почти забыла, что когда-то жила там, полностью растворившись в веселой жизни Брюсселя.
Таков был здешний образ жизни. Балы, пиры, танцы, празднества – вот что тут имело значение. Так хотел Филипп, и он всегда был прав.
Хуана не могла думать о своем красавце-муже, не поддаваясь чувствам. Прежде всего, ею обуревало вожделение. Она не могла жить без него, а когда они находились рядом, не могла не смотреть на него, с трудом подавляя искушение прикоснуться к нему.
Вначале это забавляло Филиппа. Он быстро ознакомил ее со всеми эротическими премудростями, благо опыт у него был немалый, и она весьма охотно усвоила его уроки и разделяла с ним это восхитительное, на ее взгляд, занятие.
Кое-кто из свиты, прибывшей вместе с ней во Фландрию, предостерегал ее:
– Будьте немного осмотрительнее, Ваше Величество. Не надо так страстно бросаться в его объятия.
Но ничто не могло сдержать Хуану, ибо речь шла о самых сильных эмоциональных впечатлениях в ее жизни.
Она ежечасно хотела Филиппа, денно и нощно. Она не могла скрыть своего бешеного желания, которое овладевало ею, словно безумие. Сначала это весьма забавляло Филиппа, и он посмеивался.
Потом Хуана поняла, что уже не доставляет ему столько радости, и он начинает избегать ее.
У него было много женщин. Она никогда точно не знала, кто в настоящий момент его любовница. Ею могла быть какая-нибудь маленькая кружевница, с которой он познакомился во время путешествия по своим владениям. Девушка понравилась ему, и он поселил ее неподалеку от дворца, чтобы удобнее было посещать. Могла быть – а так чаще всего и бывало – и одна из придворных дам.
При виде этих женщин Хуана чувствовала, что близка к убийству. Ей хотелось наброситься на них и изуродовать так, чтобы они для ее мужа стали отвратительны, а не желанны.
Бывали ночи, когда Филипп не приходил к ней, и она понимала, что он находится у какой-нибудь любовницы. Тогда она ложилась и начинала колотить кулачками подушку, обливаясь горючими слезами, потом беспричинно смеялась, забывая при этом обо всем, кроме своего страстного влечения к Филиппу, к самому красивому мужчине в мире.
Кое-кто из придворных дам коварно шептал ей:
– У него снова любовница. Но если вы заведете любовника, всегда найдутся люди, которые скажут, что вы специально его провоцируете. Если, конечно, он клюнет на такое.
– Завести любовника! – восклицала Хуана. – Да вы не знаете Филиппа! Чтобы какой-нибудь другой мужчина мог доставить мне наслаждение после того, как я познала Филиппа!
В Брюссельском дворце начали поговаривать, что безумие Хуаны вызывает тревогу, поскольку это был не просто гнев ревнивой супруги, а нечто более глубокое.
При малейшей возможности люди избегали смотреть в лицо Хуане.
Сейчас Хуане было трудно думать о матери, находящейся в далеком Мадриде, и о трагедии, постигшей их семью. Она тупо уставилась в пространство, пытаясь вспомнить всех своих родных, восстановить в памяти скучнейшие дни в детской, где она с сестрами стежок за стежком вышивала что-нибудь никому не нужное. Ей припомнилось, как ее колотили, если она убегала, когда приходило время идти на исповедь.
И она громко расхохоталась над мелькнувшим смутным воспоминанием. Все это уже в прошлом. Филипп никогда не будет бить ее, если она откажется идти на исповедь. Филипп не питает большого уважения к священникам, и вообще, жизнь в Брюсселе разительно отличается от жизни в Мадриде. Здесь нет торжественности, всяких нудных религиозных служб. Здесь царит одно правило: развлекайся! Фламандцы, у которых, в отличие от испанцев, отсутствовало преувеличенное чувство собственного достоинства и важности, считали, что они попали на землю для того, чтобы веселиться. И подобное убеждение весьма радовало Хуану.
Да и все во Фландрии радовало ее. Наверное, потому, что здесь жил Филипп.
Она не была уверена, воспримет ли Филипп известия из Испании как трагедию, а если он воспримет иначе, как тогда быть ей?
Кроме чувственности и любви к развлечениям, Филиппа отличала еще одна черта характера – честолюбие. Недаром он был сыном Максимилиана. Он гордится тем, чем владеет сейчас, и теми, еще большими владениями, которые унаследует. Он хотел, чтобы Хуана стала его невестой, еще прежде, чем познакомился с ней, поскольку она была дочерью Фердинанда и Изабеллы, и союз с такой наследницей принес огромную выгоду.
А Филипп был весьма честолюбив.
Она понимала, что он чрезвычайно обрадовался, узнав о кончине Хуана, но его радость заметно поуменьшилась, когда ему сообщили, что должен родиться ребенок.
– Боже, Хуана, – воскликнул он, – теперь, когда твой брат умер, кто же станет наследником Испании? Твоя болезненная сестра? Арагонцы – народ неуправляемый, свирепый. Они считают, что женщина не может быть их правителем. И это совершенно верно, моя дорогая. Совершенно верно. Разве ты не согласна со мной?
– Конечно, согласна, Филипп.
Он небрежно хлопнул ее по заду – его забавляла возможность относиться к дочери Фердинанда и Изабеллы как к девке из таверны.
– Ты славная девочка, Хуана. Всегда соглашайся со своим мужем. От этого ты будешь больше ему нравиться.
Она подняла к нему лицо и тихо произнесла его имя.
– Боже мой, женщина, – сказал Филипп, – ты ненасытна! Может, чуть позже… если ты будешь хорошей девочкой. А сейчас внимательно слушай, что я тебе скажу. Если бы у жены твоего брата не было ребенка, мы с тобой стали бы принцем и принцессой Кастилии.
– Филипп, значит это тебя обрадовало бы?
– Конечно, я бы очень обрадовался вместе со своей малышкой Хуаной. Но сейчас я не так уж рад. Если родится мальчик… Эй, а разве моя маленькая Хуана не одарит своего любимого мужа таким же подарком? А?
Он снисходительно погладил ее, а потом оттолкнул, чтобы отправиться к одной из своих любовниц, в чем она не сомневалась, особенно теперь, когда ребенок зачат, и Филиппа уже не так радует его жена.
Она проклинала Маргариту за плодовитость: была замужем столь короткое время и уже успела забеременеть. Этого ребенка не хочет Филипп! Как ей все надоело!
Но вот пришло новое известие, которое обрадует Филиппа. Она должна немедленно идти к нему.
Не успела Хуана выйти из своих покоев, как раздался стук в дверь и вошел священник.
Хуана нахмурилась, но это был брат Матьенсо, ее исповедник. Королева послала его во Фландрию вместе с Хуаной, чтобы он присмотрел за дочерью, и хотя Хуана находилась очень далеко от Изабеллы, она все еще помнила благоговейный трепет, который даже она испытывала перед матерью.
Поэтому она встала и с нетерпением ожидала, что ей скажет брат Матьенсо.
– Ваше Высочество, – начал он. – Я получил от королевы письмо, в котором она сообщает мне трагическую весть и хочет поделиться ею с вами. Королева весьма опечалена.
Хуана молчала, она не думала сейчас ни о священнике, ни о матери. Она видела перед собой белое лицо Филиппа, на котором проступает румянец, когда он выслушивает новости, которые она ему сообщает. Она бросится в его объятия, и он насладится ею настолько, что забудет ту огромную женщину с соломенными волосами, которая, похоже, доставляет ему столько удовольствия. И все его внимание переключится на Хуану.
– По-моему, вам хотелось бы помолиться вместе со мной, чтобы Бог дал вам утешение, – произнес священник.
Хуана с недоумением посмотрела на него.
– Я не хочу молиться, – проговорила она. – Мне надо немедленно уйти. У меня важные дела.