Карсон выбрал себе удобное местечко возле крупного блока известкового туфа. Положив рядом банджо, он потянулся и закрыл глаза, наслаждаясь восхитительным ощущением одиночества.
— Вот черт, — услышал он знакомый голос несколько минут спустя.
Удивленный Карсон открыл глаза и увидел перед собой де Ваку, которая стояла, уперев руки в бока.
— Что ты здесь делаешь? — резко спросила она.
Карсон сжал ручку футляра от банджо. Его день был испорчен.
— А как это выглядит со стороны? — спросил он.
— Ты занял мое место, — заявила она. — Я всегда прихожу сюда по воскресеньям.
Карсон молча встал и собрался уйти. Сегодня он решил не спорить со своей ассистенткой. Он проедет на Роско десяток миль и поиграет на банджо в одиночестве.
Но его взгляд скользнул по лицу молодой женщины, и Карсон остановился.
— С тобой все в порядке? — спросил он.
— А что со мной может случиться?
Ученый внимательно посмотрел на де Ваку. Инстинкты подсказывали ему, что не стоит продолжать разговор и задавать вопросы. Лучше скорее убраться отсюда.
— Ты выглядишь расстроенной, — сказал он.
— А почему я должна тебе верить? — неожиданно спросила де Вака.
— О чем ты?
— Ты один из них, — сказала она. — Человек компании.
И хотя ее голос был полон агрессии, Карсон уловил страх.
— Что случилось? — спросил он.
Де Вака довольно долго молчала.
— Тис исчез, — наконец ответила она.
Карсон расслабился.
— Естественно. Я говорил с ним вчера вечером. Он взял «хаммер» и поехал в Радиум-Спрингс. Завтра он вернется.
Она рассерженно покачала головой.
— Ты меня не понял. После бури в пустыне нашли его «хаммер». Пустой.
«Черт, только не Тис!»
— Наверное, он заблудился во время бури.
— Именно так они и говорят.
Ученый резко повернулся к ней.
— И что это должно означать?
Де Вака не смотрела на него.
— Я случайно услышала, что сказал Най. Он разговаривал с Сингером, сообщил ему, что следователь пропал. Они спорили.
Карсон молчал. Най… Перед глазами возникла картина: из песчаной бури появляется человек, покрытый пылью, его конь едва передвигает ноги.
— Так ты думаешь, Тиса убили? — спросил Карсон.
Женщина не ответила.
— Как далеко от «Маунт-Дрэгон» нашли «хаммер»?
— Я не знаю. А это важно?
— Дело в том, что я видел, как англичанин возвращался на лошади после бури. Вероятно, он искал Тиса.
Карсон рассказал о том, что он видел в конюшне два дня назад. Де Вака выслушала его очень внимательно.
— Ты полагаешь, что он отправился на поиски во время бури? А я бы предположила, что Най возвращался, похоронив тело. Он и тот мерзавец, Майк Марр.
Карсон усмехнулся.
— Чушь. Возможно, Най настоящий сукин сын, но он не убийца.
— А Марр — убийца.
— Марр? Он глуп как камень. Ему не хватит ума, чтобы совершить убийство.
— Неужели? Майк Марр служил офицером разведки во Вьетнаме. Он работал в Железном треугольнике,[61] исследовал сотни миль туннелей, разыскивал вьетконговцев, тайники с оружием и уничтожал всех, кто попадался ему на пути. Именно после войны он стал хромать. Марр охотился на снайпера и находился в туннеле, когда сработала мина. Ему завалило ноги.
— Откуда ты все это знаешь?
— Он сам мне рассказал.
Карсон рассмеялся.
— Получается, вы друзья? Это было до того, как он ударил тебя в живот прикладом, или после?
Де Вака нахмурилась.
— Я же говорила тебе, что этот подонок пытался за мной ухаживать, когда я сюда приехала. Он привязался ко мне в спортивном зале и рассказал историю своей жизни, чтобы произвести на меня впечатление — мол, какой он крутой парень. Когда у него не получилось, он принялся хватать меня за задницу — решил, что я дешевая латиноамериканская шлюха.
— В самом деле? И что было дальше?
— Я сказала ему, что он напрашивается на хороший удар по huevos.[62]
Ученый снова рассмеялся.
— Похоже, только пощечина на пикнике немного охладила его пыл. Но я все равно не понимаю, зачем ему или кому-то еще убивать следователя? Это безумие. «Маунт-Дрэгон» немедленно закроют.
— Вовсе нет, если смерть Тиса будет выглядеть как несчастный случай, — возразила де Вака. — Ураган дал им превосходный шанс. Зачем начальник охраны уехал на лошади в бурю? И почему нам не рассказали об исчезновении следователя? Может быть, он сумел узнать то, что должно было остаться тайной?
— Например? Мне кажется, ты могла неправильно понять слова Ная. В конце концов…
— Я все прекрасно слышала. Ты что, вчера родился, cabrоn? На кону стоят миллиарды. Ты думаешь, речь идет о спасении жизней, но это не так. Все дело в деньгах. А если такие деньги поставлены под угрозу…
Она посмотрела на него, и ее глаза засверкали.
— Но зачем убивать Тиса? У нас произошел ужасный случай на пятом уровне, но вирус не вырвался на свободу. Погиб только один человек. Никто ничего не пытался скрыть. Наоборот.
— «Только один человек погиб», — эхом отозвалась ассистентка. — Ты бы себя послушал. Тут происходит что-то еще, вот что я тебе скажу. Я не знаю, что именно, но люди ведут себя странно. Неужели ты сам не замечаешь? Я считаю, напряжение так велико, что многие подошли к самому краю. Если Скоупс настолько заинтересован в спасении человеческих жизней, зачем он установил почти невыполнимое расписание? Мы работаем с самым опасным вирусом в истории человечества Один неверный шаг — и adios, muchachos.[63] Проект уже погубил многих. Барт, Вандервэгон, Филлсон, работавший с обезьянами, охранник Черны. Я уже не говорю о Брэндон-Смит. Сколько еще жизней будет сломано?
— Сюзанна, ты действительно далека от наших проблем, — устало ответил Карсон. — Все великие достижения прогресса сопровождались болью и страданиями. А мы ведь собираемся спасти миллионы людей…
Но даже ему самому эти слова показались выспренними и фальшивыми.
— О да, звучит благородно. Но является ли это шагом вперед? Что дает нам право изменять геном человека? Чем дольше я здесь нахожусь, чем больше вникаю в происходящее, тем сильнее становится чувство, что здесь совершается фундаментальная ошибка. Никто не имеет права переделывать человеческую расу.
— Так не может рассуждать ученый. Мы не меняем человеческую расу, а пытаемся вылечить людей от гриппа.
Женщина сердито стучала каблуком по камешкам, выбивая маленькую канавку.
— Мы изменяем зародышевые клетки человека. Мы пересекли черту.
— Мы стараемся избавиться то небольшого дефекта в нашем генетическом коде.
— От дефекта! Проклятье, в чем именно он состоит? Является ли неправильным ген, определяющий раннее облысение у мужчин? Или ген маленького роста? Не тот цвет кожи? Курчавость волос? Или излишняя стеснительность? Чем мы займемся после того, как справимся с гриппом? Неужели ты думаешь, что наука не попытается сделать людей умнее, красивее, увеличить срок жизни? В особенности если на этом можно заработать миллиарды долларов?
— Не вызывает сомнений, что все подобные вещи будут строжайшим образом регулироваться, — заметил Карсон.
— И кем же? Кто будет решать, что хорошо для человечества, а что плохо? Ты? Я? Правительство? Брент Скоупс? Какие проблемы, давайте избавимся от плохих генов, которые никому не нужны. От генов тучности, уродства и несносности. От генов, которые несут в себе неприятные личные качества. Сними хотя бы на мгновение свои шоры и представь, как это скажется на чистоте человеческой расы…
— До таких серьезных изменений нам предстоит пройти еще очень долгий путь, — пробормотал Карсон.
— Чепуха. Мы делаем это сейчас, работая с геном Х-гриппа. Расшифровка генетического кода человека практически закончена. Изменения могут начаться с незначительных факторов, но потом они станут стремительно увеличиваться. Различие между ДНК человека и шимпанзе составляет всего два процента, а какая разница между этими двумя видами! Потребуются совсем незначительные коррективы нашего генома, чтобы он стал неузнаваемым.
Карсон промолчал. Этот довод он слышал уже множество раз. Но только сейчас, пытаясь найти возражения, Карсон начал понимать его смысл. Возможно, он просто устал и у него не осталось энергии для споров с ассистенткой. Или на него произвело впечатление выражение лица Тиса, когда тот сказал: «То, что у меня есть, не позволяет мне ждать».
Они молча сидели в тени вулканической скалы, глядя вниз на красивые белые здания «Маунт-Дрэгон», казавшиеся маленькими и зыбкими в потоках горячего воздуха. Несмотря на внутреннее сопротивление, ученый чувствовал, как что-то рушится в его сознании. Похожие ощущения он пережил подростком, когда с грузовой платформы наблюдал, как его ранчо распродается по частям на аукционе. Он всегда неколебимо верил, что светлое будущее человечества связано с наукой. А теперь по ряду причин эта вера грозила развеяться вместе с потоками жаркого воздуха, поднимающегося от раскаленного песка к небу.
Он откашлялся и тряхнул головой, словно хотел избавиться от подобных мыслей.
— Если ты приняла решение, то каков твой план?
— Убраться отсюда и рассказать людям о том, что здесь происходит.
Карсон покачал головой.
— Здесь все абсолютно законно, у них есть необходимые разрешения на проведение исследований в области генетики. Ты не сможешь их остановить.
— Нет, могу — если кто-то был убит. Здесь что-то не так. И Тис открыл эту тайну.
Карсон посмотрел на женщину, сидящую спиной к скале. Она обхватила руками колени, ветер трепал ее волосы цвета воронова крыла.
«Проклятье, — подумал он, — вот оно».
— Я не знаю, что сумел обнаружить Тис, — медленно проговорил он. — Но мне известно, что он искал.
Глаза де Ваки сузились.
— О чем ты?
— Следователь считал, что у Франклина Барта был еще один дневник. Именно об этом он говорил со мной перед тем, как собрался уезжать. И еще он сказал, что в крови Вандервэгона и Барта обнаружен повышенный уровень допамина и серотонина. Как и у Брэндон-Смит — только у нее это было в меньшей степени.
Женщина молчала.
— Тис думал, что дневник Барта может пролить свет на причины появления этих симптомов, — добавил Карсон. — Он собирался отыскать его после возвращения.
Де Вака встала.
— Ты готов мне помочь?
— В чем?
— Найти дневник Барта. Узнать тайну «Маунт-Дрэгон».
Чарльз Левайн рано приехал в Гринау-Холл, запер дверь своего офиса и дал инструкции секретарю, чтобы он ни с кем его не соединял и не принимал посетителей. Он временно передал чтение своих лекций двум молодым помощникам и отменил все выступления на ближайшие месяцы. Такими были последние советы Тони Уилер, когда она увольнялась со своей должности советника по связям с прессой. На этот раз профессор решил ее послушаться. Давление со стороны попечителей колледжа усиливалось, а сообщения на автоответчике от декана факультета стали заметно агрессивнее. Левайн ощущал присутствие опасности и вопреки своей природе решил вести себя тихо.
Вот почему он удивился, обнаружив в семь утра возле запертой двери офиса, что его терпеливо дожидается какой-то человек. Профессор инстинктивно протянул ему руку, но незнакомец лишь посмотрел на него.
— Что я могу для вас сделать? — спросил Левайн, отпирая дверь и жестом приглашая мужчину войти.
Тот неловко сел на предложенный стул, не выпуская из рук портфель. У него были густые седые волосы и высокие скулы, он выглядел лет на семьдесят.
— Меня зовут Якоб Перлштейн, — сказал он. — Я историк из Фонда изучения холокоста в Вашингтоне.
— Ах вот оно что. Я хорошо знаком с вашей работой. У вас безупречная репутация.
Перлштейн был знаменит тем, что с неослабевающим пылом предавал гласности документы из нацистских лагерей смерти и еврейских гетто Восточной Европы. Профессор сел за стол, не понимая, чем вызвано враждебное поведение посетителя.
— Я сразу перейду к делу, — сказал Перлштейн, глядя на Левайна из-под нахмуренных бровей.
Тот кивнул.
— Вы утверждаете, что ваш отец, сам будучи евреем, спасал евреев в Польше. Он попал в лапы нацистов и был убит Менгеле в Освенциме.
Левайну не понравилась то, как Перлштейн произнес эту фразу. Но он ничего не ответил.
— Он был убит во время медицинских экспериментов?
— Да, — ответил профессор.
— И откуда это вам известно? — спросил нежданный посетитель.
— Прошу меня простить, мистер Перлштейн, но мне не нравится тон, которым вы задаете свои вопросы.
Мужчина продолжал пристально смотреть на Левайна.
— Я задал вам простой вопрос. И хотел бы услышать на него ответ.
Профессор постарался скрыть свое раздражение. Он множество раз повторял эту историю во время интервью и в беседах с потенциальными спонсорами. Не вызывало сомнений, что Перлштейн ее слышал.
— Я сам провел расследование. Я знал, что мой отец погиб в Освенциме, но не более того. Мать умерла, когда я был совсем маленьким мальчиком. Я должен был узнать, что произошло с отцом. Именно по этой причине я провел почти четыре месяца в Восточной Германии и Польше, изучая архивы нацистов. Это были опасные времена, и я рисковал. Вы можете себе представить, что я почувствовал, когда узнал правду. Именно в тот момент мое отношение к науке и медицине изменилось. И мои взгляды на генную инженерию стали двойственными, что, в свою очередь…
— Где вы нашли сведения о вашем отце? — прервал его Перлштейн.
— В Лейпциге, где хранятся все такие документы. Вы и сами это прекрасно знаете.
— А ваша беременная мать сумела спастись и увезти вас в Америку. И вы взяли ее фамилию — Левайн, а не Берг — фамилию отца.
— Совершенно верно.
— Трогательная история, — сказал посетитель. — Странно лишь, что Берг не считается еврейской фамилией.
Профессор наклонился вперед.
— Мне не нравится ваш тон, мистер Перлштейн. Я вынужден просить вас сообщить мне о причине вашего визита и покинуть мой кабинет.
Мужчина открыл портфель, вытащил папку и с презрительным видом положил на стол.
— Пожалуйста, прочитайте эти документы.
Он кончиками пальцев подтолкнул папку Левайну.
Профессор открыл ее и обнаружил тонкую стопку фотокопий. Он их сразу узнал: выцветший готический шрифт и штампы со свастикой живо напомнили ему ужасные недели, проведенные за железным занавесом. Тогда ему пришлось перебрать множество ящиков с документами в сырых архивах — только отчаянное желание узнать правду заставляло его продолжать поиски.
Первой оказалась цветная фотокопия нацистского удостоверения личности Хайнриха Берга, оберштурмфюрера СС, служившего в концентрационном лагере Равенсбрюк.
Фотография прекрасно сохранилось, Левайна поразило семейное сходство.
Он быстро просмотрел остальные бумаги; его недоверие росло. Здесь находились документы из лагеря, тюремные списки, армейский отчет об освобождении Равенсбрюка, письмо от одного из уцелевших узников с израильской маркой и письменными показаниями, данными под присягой. Из документов следовало, что молодая женщина из Польши по имени Мирна Левайн была отправлена в Равенсбрюк для «обработки». В лагере она познакомилась с Бергом, стала его любовницей, а позднее ее перевели в Освенцим. Там она была осведомительницей, и доносы на членов Сопротивления позволили ей уцелеть.
Профессор поднял взгляд на Перлштейна. Тот смотрел на него холодным обвиняющим взглядом.
— Как вы смеете торговать этой ложью, — прошипел Левайн, когда к нему вернулась способность говорить.
— Значит, вы продолжаете все отрицать, — мрачно сказал Перлштейн. — Ничего другого я и не ожидал. Как вы смеете торговать ложью! Ваш отец был эсэсовцем, а мать предательницей, отправившей на смерть сотни людей. Вы лично не отвечаете за грехи родителей. Но ложь, покрывающая их преступления, делает смехотворной вашу работу. Вы утверждаете, что для вас важна истина, но к вам она почему-то не имеет отношения. Вы добились, чтобы имя вашего отца было высечено рядом с другими жертвами в Яд ва-Шеме:[64] Хайнрих Берг, офицер СС! Это оскорбление мучеников. И мы позаботимся о том, чтобы об этом стало известно.
Руки мужчины, сжимавшие портфель, дрожали. Левайн постарался сохранить спокойствие.
— Это подделки, и вы совершаете глупость, поверив в них. Коммунисты из Восточной Германии знамениты своими фальшивками…
— Эти бумаги попали мне в руки несколько дней назад, и за это время их изучили трое независимых экспертов по нацистским документам. Все они утверждают, что бумаги подлинные и ошибка невозможна.
Левайн вскочил на ноги.
— Вон отсюда! — закричал он. — Вы инструмент в руках ревизионистов. Убирайтесь отсюда и забирайте эту мерзость!
Он шагнул вперед и угрожающе поднял руку над головой.
Пожилой мужчина попытался схватить папку и отскочить в сторону, но бумаги посыпались на пол. Не обращая на них внимания, он выбежал из кабинета. Левайн захлопнул за ним дверь и оперся о нее спиной. Кровь лихорадочно стучала у него в висках. Это чудовищная, подлая ложь, и он быстро сумеет ее опровергнуть. К счастью, он зарегистрировал копии подлинных документов. Он наймет экспертов, чтобы они разоблачили фальшивки. Клевета на убитого отца острой болью вошла в его сердце, но ему не в первый раз наносили такие удары, и он знал, что нечто подобное может произойти и в будущем… Его взгляд вернулся к брошенной папке и ее отвратительному содержимому, рассыпанному на полу. И тут ему в голову пришла ужасная мысль. Он метнулся к запертому картотечному ящику, вставил ключ в замок, открыл дверцу и потянулся к папке с надписью «Берг».
Она была пуста.
— Скоупс, — прошептал он.
На следующий день на первой странице бостонской «Глоуб» со словами глубокого сожаления была напечатана эта история.