Все разошлись, почти не разговаривая. Павлыш даже понимал, почему. Если бы решение было менее важным, если бы это была не собственная жизнь, люди, наверное, задержались бы в кают-компании, спорили, обсуждали. А тут все на какое-то время стали друг другу чужими. И расходились тихо. И Павлыш понял, что он не хочет подходить к Гражине и не хочет слышать Армине, которая плакала тихо, отвернувшись к стене. Ей бы уйти к себе в каюту. Павлыш пошел по коридору. Совершенно один. Он шел долго. Потом оказался в пустой оранжерее. Это было ненамеренно. Просто его подсознание вспомнило о вчерашнем путешествии. Сейчас оранжерея показалась еще более жалкой. Кошка, застигнутая Павлышом у двери, сиганула в сухие кусты, послышался треск ветвей. Павлыш поскользнулся на лишайнике, выросшем между гряд. Потом сел на грядку. Как будто был на Земле и вышел в огород, в маленький огород, который пестовала его бабушка в Скнятино, под Кимрами. Павлыш не думал о том, что ждет его. Это было еще слишком невероятно. Он думал о том, чего не успел сделать на Земле и что отложил до своего возвращения. Симона — она окончила институт три года назад — звала на подводную станцию на Гавайях. Он очень хотел туда слетать. Потом ему стало жалко бабушку. Потому что он ее не увидит. А если увидит Симону, то она будет старой. С Жеребиловым они строили катер. Давно строили, третий год. Жеребилов сказал перед отлетом: «Шпангоуты я за год одолею, а обшивка на твоей совести». А почему он не отдал книгу Володину? Догадается Володин взять ее? Она на второй полке у самой двери. Там же кассеты старого диксиленда. У бабушки в деревне он посадил три яблони. Эти яблони тоже будут старыми. Бабушка стала слаба, яблони могут вымерзнуть, если наступят сильные морозы… Все это были ничего не решающие мысли. И Павлыш понял, что он думает обо всем этом так, словно уже решил лететь дальше на «Антее». Потому что примеривается к потерям. И примиряется с потерями. Он вспомнил, что ему как-то попался фантастический роман. Из тех старых романов, которые появились еще до отлета «Антея». Там люди жили на космическом корабле поколение за поколением, рождались, умирали на борту и даже забывали постепенно, куда и зачем они летят. А если у них с Гражиной будут дети, то те вырастут к возвращению на Землю и совершенно не будут представлять себе жизнь на Земле. Да и они сами тоже не будут это представлять. Возвращение со звезд в мир, который ушел далеко вперед и забыл о тебе. К другому поколению. Ископаемый герой В. Павлыш! Где ему место? В заповеднике? Так когда-то люди осваивали Землю. Уходили в море полинезийские рыбаки, их несло штормом. Или течение. Многие погибали. Но одна пирога из тысячи добиралась до нового атолла или даже архипелага. Люди выходили на берег, строили дома, и только в легендах оставалась память о других землях. И потом этот остров открывал капитан Кук. Хотя полинезийцы не знали, что их открывают. Может быть, это закон распространения человечества, который еще не сформулирован наукой? А что, если мы никогда не вернемся на Землю? Связь так и не восстановится, и почему-то — мало ли почему — «Антей» останется у Альфы Лебедя. Он же старый корабль… Вдруг Павлышу показалось, что в оранжерее холодно и неуютно. Кошка сидела неподалеку, смотрела на него, склонив голову. Может, вспоминала о том, что люди кормят кошек? — Ничего у меня нет, — сказал Павлыш вслух. Кошка метнулась серой тенью к кустам и исчезла. Павлыш пошел прочь. Ему вдруг захотелось, чтобы рядом были какие-то люди, нормальные люди, которые знают больше тебя. И он пошел к кабинам.
16Там были уже все. Витийствовал Варгези. Павлышу было ясно, что он — главная оппозиция на корабле. — Гуси спасли Рим, — говорил Варгези, глядя на Павлыша пронзительными черными глазами. — Но никто не задумывается об их дальнейшей судьбе. А ведь гуси попали в суп. В спасенном же Риме. Так что на их судьбе факт спасения Рима никак не отразился. Представляете, что говорили их потомки: наш дедушка спас Рим, а потом его съели. Варгези сделал вид, что улыбается, но улыбки не получилось. — Мы не гуси, — возразил Павлыш. — Пришло молодое поколение, готовое к подвигам, — съязвил Варгези. — Формально Варгези прав. Но дело не в том, гуси мы или нет, — сказал Станцо. — Главная ошибка нашего доктора заключается в том, что домашние гуси функционально предназначены, чтобы их съели. Спасение Рима — для них случайность. — Я все равно в принципе возражаю против героизации, — сказал Варгези. — Чего только человек не натворил в состоянии аффекта. Муций Сцевола даже отрубил себе руку. В тот момент он не представлял себе ни болевых ощущений, на которые он обречен, ни того, как он обойдется без руки. — Так можно опошлить что угодно, — не выдержал Павлыш. — Слава, не перебивайте старших, — сказал Варгези. — Я понимаю, что мои слова вызывают в вас гнев. Но научитесь слушать правду, и вообще научитесь слушать. Мы покоряем космос, а уважать окружающих так и не научились. — Меня все это касается больше, чем вас. — Павлышом овладело упрямство. — Любопытно, почему же больше? — Вы уже все прожили, — сказал Павлыш. — А я только начинаю. — Вы что же, думаете, что мне надоела жизнь? — Нет, не надоела, но вы многое уже видели. Вам будет что вспоминать. А мне мало что можно вспомнить. — Аргумент неожиданный, — сказал Станцо, — но очень весомый. — Значит, вы за то, чтобы повернуть обратно? — спросил Варгези. — Не надейтесь, я вам не союзник, — отрезал Павлыш. — Если все решат, я согласен лететь дальше. — Почему, юнга? — Потому что не верю в то, что подвигов не бывает. — Значит, вам хочется славы? Хоть через тринадцать лет, но славы? И вы не уверены, что вам удастся ее нажить без помощи аварии, которая приключилась с нами? — Я не думал о подвиге, — сказал Павлыш убежденно. — Но мне будет стыдно. Мы вернемся, и нас спросят: как же вы испугались? И все будут говорить: «На вашем месте мы бы полетели дальше». — Такая опасность есть, — произнес Джонсон. — В воображении каждый полетит дальше. — В воображении очень легко идти на жертвы! — почти закричал Варгези. — В воображении я могу отрубить себе обе руки. Им, которые так будут говорить, ничего не грозит. Они не запаковывают себя на четверть века в ржавой банке, которую закинули в небо. — Жалко, — сказал Станцо. — Что жалко? Станцо говорил очень тихо, будто не был уверен, стоит ли делиться своими мыслями с окружающими. — Жалко, что мы не долетим. И в слове «мы» умещалось очень много людей. Как будто Станцо вдруг представил себе всю Землю, которая не долетит до цели. — Жалко было бы в случае, — опять закричал Варгези, — если бы мы знали, что от нашего полета зависит судьба, жизнь, благо Земли! Но поймите же — ни один человек не заметит, долетели мы или нет. А вот если мы не вернемся, нашим близким будет плохо. Только в фантастических романах и бравых песнях космонавты навечно покидают родной дом. Ради Прогресса с громадной буквы. Павлыш не заметил, как вошел капитан-1. Может, он стоял давно, его никто не видел. — Простите, — сказал он. — Можно, я не соглашусь? — Разумеется, — проговорил Варгези воинственно. — Мне будет интересно узнать, в чем моя ошибка. — Не ошибка. Перекос. Вы сказали, что никого не трогает, долетим мы или нет. — Конечно, «Антей» — давно лишь символ. — Вы говорите, что этот полет не отразится на судьбе Земли. — А вы можете возразить и на это? — Если суммировать ту энергию и труд, которые вкладывались сто лет в этот корабль, то станет понятным, что это делалось за счет отказа от прогресса на других направлениях. Можно предположить, что некоторые люди, отдавшие свои силы кораблю и полету, смогли бы немало сделать в иных областях знаний. Можно предположить, что за счет энергии, которая пошла на полет и телепортацию, можно было бы создать на Луне искусственную атмосферу и превратить ее в сад. — Преувеличение, — сказал Станцо. — Может, и преувеличение. Но «Антей» оказался прожорливым младенцем. — С другой стороны, — добавил Джонсон, — само строительство корабля, опыт его полета — немаловажны. — Правильно. Но делалось все ради конечной цели. Солнечная система тесна для человечества. В наших руках судьба шага в иное измерение человеческой цивилизации. — Планета может оказаться пустой. — Кабина на ней станет окном в центр Галактики. Горные вершины пусты. Но они вершины. — Аналогия с альпинизмом здесь поверхностна, — сказал Варгези. «Сейчас я его задушу, — подумал Павлыш. — Задушу, и на корабле сразу станет легче дышать». — Люди стремятся на Эверест, — сказал капитан-1, - хоть там холодно и не дают пива. Люди идут к Северному полюсу. А там ничего, кроме льда. Да и вас, Варгези, никто не тянул в космос. Сколько раз вы проходили медкомиссию, прежде чем вас выпустили? — Вот это лишнее, — ответил Варгези. — Ведь я ее в конце концов прошел.
17Если бы кто-то попытался поговорить с участниками рейса о том, что они передумали и пережили за те два дня, когда принималось решение, оказалось бы, что почти все ощущали подавленность, глубокую грусть по тем, кто остался дома. Но, за немногими исключениями, тридцать четыре человека, что были тогда на борту «Антея», не терзались перед неразрешимой дилеммой. Возможно, это объяснялось тем, что большинство членов экипажа были профессиональными космонавтами. Механики гравитации, навигаторы, даже биологи и кабинщики не впервые выходили в космос. В сущности, разница между полетом корабля среди звезд и в пределах Солнечной системы не так уж велика. Тот же распорядок жизни, те же месяцы отрезанности от мира, которые становятся нормой существования. Спутники капитана Кука, уходя на три года в море, считали эту эпопею обычной работой. Разумеется, двадцать шесть лет и год-два — это большая разница. К тому же поворот событий был неожиданным. Профессионализм предусматривает чувство долга. Они летели к звезде, и обстоятельства сложились так, что ради завершения полета им приходилось идти на жертвы. Торможение и разворот корабля лишали смысла столетний полет. «Антей» станет путешественником, повернувшим обратно в нескольких днях пути от полюса или от вершины, потому что путь слишком труден. Не невозможен, а труден. И в этом была принципиальная разница. Поэтому гравиграмма, отправленная на следующий день к Земле, сухая и даже обыденная, отвечала действительному положению дел. «После обсуждения создавшейся ситуации экипаж корабля «Антей» принял решение продолжать полет по направлению к Альфе Лебедя, выполняя полетное задание…» Правда, не было уверенности, что послание достигнет цели.
Там были уже все. Витийствовал Варгези. Павлышу было ясно, что он — главная оппозиция на корабле. — Гуси спасли Рим, — говорил Варгези, глядя на Павлыша пронзительными черными глазами. — Но никто не задумывается об их дальнейшей судьбе. А ведь гуси попали в суп. В спасенном же Риме. Так что на их судьбе факт спасения Рима никак не отразился. Представляете, что говорили их потомки: наш дедушка спас Рим, а потом его съели. Варгези сделал вид, что улыбается, но улыбки не получилось. — Мы не гуси, — возразил Павлыш. — Пришло молодое поколение, готовое к подвигам, — съязвил Варгези. — Формально Варгези прав. Но дело не в том, гуси мы или нет, — сказал Станцо. — Главная ошибка нашего доктора заключается в том, что домашние гуси функционально предназначены, чтобы их съели. Спасение Рима — для них случайность. — Я все равно в принципе возражаю против героизации, — сказал Варгези. — Чего только человек не натворил в состоянии аффекта. Муций Сцевола даже отрубил себе руку. В тот момент он не представлял себе ни болевых ощущений, на которые он обречен, ни того, как он обойдется без руки. — Так можно опошлить что угодно, — не выдержал Павлыш. — Слава, не перебивайте старших, — сказал Варгези. — Я понимаю, что мои слова вызывают в вас гнев. Но научитесь слушать правду, и вообще научитесь слушать. Мы покоряем космос, а уважать окружающих так и не научились. — Меня все это касается больше, чем вас. — Павлышом овладело упрямство. — Любопытно, почему же больше? — Вы уже все прожили, — сказал Павлыш. — А я только начинаю. — Вы что же, думаете, что мне надоела жизнь? — Нет, не надоела, но вы многое уже видели. Вам будет что вспоминать. А мне мало что можно вспомнить. — Аргумент неожиданный, — сказал Станцо, — но очень весомый. — Значит, вы за то, чтобы повернуть обратно? — спросил Варгези. — Не надейтесь, я вам не союзник, — отрезал Павлыш. — Если все решат, я согласен лететь дальше. — Почему, юнга? — Потому что не верю в то, что подвигов не бывает. — Значит, вам хочется славы? Хоть через тринадцать лет, но славы? И вы не уверены, что вам удастся ее нажить без помощи аварии, которая приключилась с нами? — Я не думал о подвиге, — сказал Павлыш убежденно. — Но мне будет стыдно. Мы вернемся, и нас спросят: как же вы испугались? И все будут говорить: «На вашем месте мы бы полетели дальше». — Такая опасность есть, — произнес Джонсон. — В воображении каждый полетит дальше. — В воображении очень легко идти на жертвы! — почти закричал Варгези. — В воображении я могу отрубить себе обе руки. Им, которые так будут говорить, ничего не грозит. Они не запаковывают себя на четверть века в ржавой банке, которую закинули в небо. — Жалко, — сказал Станцо. — Что жалко? Станцо говорил очень тихо, будто не был уверен, стоит ли делиться своими мыслями с окружающими. — Жалко, что мы не долетим. И в слове «мы» умещалось очень много людей. Как будто Станцо вдруг представил себе всю Землю, которая не долетит до цели. — Жалко было бы в случае, — опять закричал Варгези, — если бы мы знали, что от нашего полета зависит судьба, жизнь, благо Земли! Но поймите же — ни один человек не заметит, долетели мы или нет. А вот если мы не вернемся, нашим близким будет плохо. Только в фантастических романах и бравых песнях космонавты навечно покидают родной дом. Ради Прогресса с громадной буквы. Павлыш не заметил, как вошел капитан-1. Может, он стоял давно, его никто не видел. — Простите, — сказал он. — Можно, я не соглашусь? — Разумеется, — проговорил Варгези воинственно. — Мне будет интересно узнать, в чем моя ошибка. — Не ошибка. Перекос. Вы сказали, что никого не трогает, долетим мы или нет. — Конечно, «Антей» — давно лишь символ. — Вы говорите, что этот полет не отразится на судьбе Земли. — А вы можете возразить и на это? — Если суммировать ту энергию и труд, которые вкладывались сто лет в этот корабль, то станет понятным, что это делалось за счет отказа от прогресса на других направлениях. Можно предположить, что некоторые люди, отдавшие свои силы кораблю и полету, смогли бы немало сделать в иных областях знаний. Можно предположить, что за счет энергии, которая пошла на полет и телепортацию, можно было бы создать на Луне искусственную атмосферу и превратить ее в сад. — Преувеличение, — сказал Станцо. — Может, и преувеличение. Но «Антей» оказался прожорливым младенцем. — С другой стороны, — добавил Джонсон, — само строительство корабля, опыт его полета — немаловажны. — Правильно. Но делалось все ради конечной цели. Солнечная система тесна для человечества. В наших руках судьба шага в иное измерение человеческой цивилизации. — Планета может оказаться пустой. — Кабина на ней станет окном в центр Галактики. Горные вершины пусты. Но они вершины. — Аналогия с альпинизмом здесь поверхностна, — сказал Варгези. «Сейчас я его задушу, — подумал Павлыш. — Задушу, и на корабле сразу станет легче дышать». — Люди стремятся на Эверест, — сказал капитан-1, - хоть там холодно и не дают пива. Люди идут к Северному полюсу. А там ничего, кроме льда. Да и вас, Варгези, никто не тянул в космос. Сколько раз вы проходили медкомиссию, прежде чем вас выпустили? — Вот это лишнее, — ответил Варгези. — Ведь я ее в конце концов прошел.
17Если бы кто-то попытался поговорить с участниками рейса о том, что они передумали и пережили за те два дня, когда принималось решение, оказалось бы, что почти все ощущали подавленность, глубокую грусть по тем, кто остался дома. Но, за немногими исключениями, тридцать четыре человека, что были тогда на борту «Антея», не терзались перед неразрешимой дилеммой. Возможно, это объяснялось тем, что большинство членов экипажа были профессиональными космонавтами. Механики гравитации, навигаторы, даже биологи и кабинщики не впервые выходили в космос. В сущности, разница между полетом корабля среди звезд и в пределах Солнечной системы не так уж велика. Тот же распорядок жизни, те же месяцы отрезанности от мира, которые становятся нормой существования. Спутники капитана Кука, уходя на три года в море, считали эту эпопею обычной работой. Разумеется, двадцать шесть лет и год-два — это большая разница. К тому же поворот событий был неожиданным. Профессионализм предусматривает чувство долга. Они летели к звезде, и обстоятельства сложились так, что ради завершения полета им приходилось идти на жертвы. Торможение и разворот корабля лишали смысла столетний полет. «Антей» станет путешественником, повернувшим обратно в нескольких днях пути от полюса или от вершины, потому что путь слишком труден. Не невозможен, а труден. И в этом была принципиальная разница. Поэтому гравиграмма, отправленная на следующий день к Земле, сухая и даже обыденная, отвечала действительному положению дел. «После обсуждения создавшейся ситуации экипаж корабля «Антей» принял решение продолжать полет по направлению к Альфе Лебедя, выполняя полетное задание…» Правда, не было уверенности, что послание достигнет цели.
18Гравиграмма не дает деталей. Детали все же были. Ночью Павлыш, не в силах заснуть, бродил по кораблю — его угнетала неподвижность сна — и вышел к зимнему Внешнему саду. Он пожалел, что не взял плавок, чтобы искупаться, но решил, что все равно искупается, потому что вряд ли кому еще придет в голову идти сюда ночью. И только он начал раздеваться, как увидел, что к бассейну, с полотенцем через плечо, подходит Гражина. — Еще минута, — заявил он, — и я бы нырнул в бассейн в чем мать родила. Он почувствовал, что улыбается от щенячьей радости при виде Гражины. Если бы у него был хвост, он бы им отчаянно крутил. — Если я мешаю, то уйду. — Знаешь ведь, что я рад, — сказал Павлыш. — Не знаю, — ответила Гражина. И тут же остановила жестом узкой руки попытку признания. Гражина сбросила халатик и положила на диван. На этот раз на ней был красный купальник. — Сколько их у тебя? — спросил Павлыш. — Ты о чем? — Гражина остановилась на кромке бассейна. — Разрешено брать три килограмма личных вещей — ты привезла контейнер купальников? — Удивительная прозорливость. Я их сшила здесь. — Ты еще и шить умеешь? — Играю на арфе и вышиваю гладью, — ответила Гражина. — Можешь проверить. И прыгнула в воду. Брызги долетели до Павлыша. Когда голова ее показалась над водой, Павлыш крикнул: — А мне сошьешь? Я не догадался взять плавки. — Не успею, — ответила Гражина. — Я отсюда хоть пешком уйду — только бы с тобой не оставаться. Самовлюбленный павиан. — Ты первая, кто нашел во мне сходство с этим животным. Пришлось еще подождать, потому что Гражина под водой переплывала бассейн до дальнего берега. Павлыш любовался тем, как движется в воде тонкое тело. Когда она вынырнула, он спросил: — А если ты так хотела на Землю, почему ты первой сказала о втором варианте? — О том, чтобы лететь дальше? — Ты сказала раньше капитана. — И ты решил, что из-за тебя? Чтобы остаться с тобой на ближайшие четверть века? — Нет, не подумал. — И то спасибо. Я сказала об этом, потому что это было естественно. Не сказала бы я, сказал бы кто-то другой. — А если завтра спросят?.. — Я скажу, что согласна. Гражина цепко схватилась за бортик, подтянулась и села, свесив ноги в воду. — Тогда скажи, почему? — Сначала я тебе отвечу на другой твой вопрос, который ты еще не задал: спешу ли я к кому-то на Земле? Меня ждет мама. Наверное, отец, но он очень занят. Он не так часто вспоминает, что у него есть взрослая дочь. Есть мужчина, который думает, что меня ждет… Мы что-то друг другу обещали. Обещали друг друга. Как будто должны вернуть взаимный долг. Он старше меня. Я чувствую себя обязанной вернуться к нему, потому что он ждет. И честно говоря, мне его очень не хватает. Он интересный человек. Мне никогда не бывает с ним скучно… — Ладно, — не очень вежливо перебил ее Павлыш. — Ты себя уговорила. Я осознал. Я проникся. Я начинаю рыдать. — Тогда считай, что мы обо всем поговорили. — Нет, не поговорили. Ты не ответила на главный вопрос. — На вопрос, почему я согласна остаться здесь? Да потому, что у меня нет другого выхода. — Есть. У каждого из нас — есть. Я думаю, если хоть один человек скажет, что он не согласен, мы вернемся обратно. — И ты хотел бы, чтобы я была тем самым человеком, из-за которого это случится? — У каждого своя жизнь. Только одна. — И ты хотел бы быть таким человеком? Или, может, ты уже решил стать таким человеком? — Я подожду, пускай кто-то скажет первым. — Это еще подлее. Ты, оказывается, и трус? — Трус потому, что хотел бы вернуться? — Трус потому, что не смеешь в этом признаться. — Дура! — в сердцах закричал Павлыш. — Я не буду проситься обратно. Я знаю, что не буду проситься! — Скажи — почему? — Ты рассердишься! — Из-за меня! — Да. — Глупо. — Я тебе противен? — Дурак. Ты самый обыкновенный. И, наверное, не хуже других. Я еще очень мало тебя знаю. Но любой женщине… любому человеку это приятно. Лестно. — Спасибо, и все же не сказала о себе. Почему нет выхода? — Потому что я выбрала такую профессию, которая несет в себе риск не вернуться домой. Не все корабли возвращаются на Землю. Это было и это будет. — Я понимаю, когда так говорит капитан-1. Он космический волк. — Не надо меня недооценивать, — сказала Гражина, — если тебе нравится форма моих бровей или ног. Я — не слабый пол. — Не пугай меня. Мне не хотелось бы, чтобы у моей будущей жены был характер потверже моего. — Твое счастье, что я не буду твоей женой. К тому же я старше тебя. Потом Павлыш проводил Гражину до ее каюты. Они говорили о Ялте. Оказалось, что оба жили недавно на Чайной Горке, в маленьком пансионате. Дверь в каюту Гражины была приоткрыта. Горел свет. На кровати Гражины лежала, свернувшись калачиком, Армине. Она сразу вскочила, услышав шаги в коридоре. — Прости, — сказала она Гражине. — Мне страшно одной в каюте. Я уйду. — Спокойной ночи, Слава, — сразу попрощалась Гражина.