— Иди. Ночь коротка.
Его рука скользнула по плечу девушки, и мужчина нырнул вниз, сквозь тьму, на лету воплотившись в летучую мышь.
8 глава
Левату задремала. Хотелось уснуть, но она помнила: скоро явится дочь. Старшие дети далеко. Сын и дочь в другой жизни пытались забыть странное детство, и мать навещали редко.
А Сташи…эта приходила часто. В сумерках или ночью. Чем старше становилась девочка, тем меньше времени проводила на свету. Левату поежилась. Нет, ребенок с рождения свет не переносил. Сумрак, ночь, туманы, дождливые пасмурные будни были наполнены активностью, но яркое солнце заставляло Сташи забиваться в самый темный угол. Когда ей исполнилось девять, отец забрал в свое жилище. Гнездо. Но и после, в течение нескольких лет, каждую ночь приводил и уводил. Ничего удивительного, что старшие дети рвались покинуть дом.
Потом дочь выросла. Высокая, худая почти до изнеможения, с такой завораживающей, одновременно отталкивающей и привлекательной внешностью. Темные глаза, волосы. Эти ужасные пунцовые губы и бледное лицо.
Если только удавалось забыть, хотя бы на мгновенье, что под человеческой оболочкой чудовище, Левату видела ребенка, умного и яростного. Понимала, что уже никогда не откажется от дочери. Гордилась тем, чего сумела добиться от нее. Сташи думала и училась. Каких трудов стоило объяснить, что люди не мясо, не пища. Девочка временами пыталась понять, почему не может быть кем-то одним, человеком или вампиром. Левату с содроганием вспоминала ее вены, разрезанные ножом и срастающиеся на глазах. Вспоротые из любопытства. Она не знала, кем считать дочь — существом со странными привычками или вампиром из древних преданий. Но кому судить? Слишком хорошо помнила, какова бывает человеческая жестокость. Холодная, тупая и беспощадная.
— Ма?
Левату вздрогнула и открыла глаза. Младшая стояла у порога.
— Можно? — Сташи всегда спрашивала. Она могла войти и без приглашения, в отличие от отца, но все равно просила разрешения.
— Конечно, — женщина сонно потянулась. Накинула шаль на плечи, встала и подошла к дочери. Привычным жестом убрала с ее лица прядь волос. Затем дотронулась до прохладных щек.
— Ты сыта?
— Да. Я оставила деньги, мам. Из-за голода пришлось выпить больше, чем обычно. Я попала в беду и немного пострадала. Распорола кожу на солнце, много вылилось крови. Зря говорю, это неприятно?
Мать провела ладонями по бледному лицу и ответила:
— Юность и глупость идут рука об руку. Ирик? С ним поспорила? Не верь ни единому слову вампира. Он ненавидит за то, что растешь. Ты, наверное, спала с ним? Это тоже причина неприязни. Лакасу никогда не сможет дать то, что с легкостью подарила ты. Я говорила и раньше, но зов оказался сильнее. Двадцать четыре года. Ты давно не ребенок. Хорошо, что осталась жива. Но спасла случайность, а не осторожность. Почему не подумала о последствиях своих поступков?
— Клаас рассказал о деньгах, но отец не ругал меня. Значит, поступаю правильно, делая так?
— У тебя есть мозги, думай, — сказала Левату сухо. Сташи нахмурилась. Она была вспыльчива и легко приходила в бешенство.
— Мама, есть не такие как ты? И не такие как отец?
— Может быть, — женщина хмыкнула, — когда-то я не верила, что вампиры существуют. Ошибалась, как видишь.
Сташи задумчиво кивнула. Левату села в плетеное кресло, а девушка примостилась у ног. Мать взяла гребень и начала приводить в порядок волосы дочери. Та закрыла глаза, прислонилась спиной к коленям Левату. Было хорошо. Сташи не могла подобрать слов, но знала, ощущение это почти такое же приятное как утоление голода. Человеческая потребность в касаниях?
— Если бы я стала как ты, что случилось бы? — Тихо спросила она. Оцепенение, в которое приводила ласка матери не вызывало неудобства. Сташи часами могла не шевелиться, не менять позы. Ее кровь не застаивалась, и руки не немели.
— Вышла бы замуж. Родила детей, — с трудом удержавшись от зевка, Левату отложила гребень в сторону и попыталась сосредоточиться. Девушка задумалась, потом вздохнула и сказала:
— У людей проще. Мужчина взял женщину и живет. У нас, отец мог бы иметь столько жен, сколько захочет. Но у него всего две женщины, чьи права признаны. Вот ты первая, он сам говорит так, но вы не делите ложе. Не живете в одном гнезде, общаетесь странно. Ты человек, отец вампир. Кали бесится, постоянно доводит его. Она заставляет спать с ней, говорит потом, что ждет ребенка. Глупости все это, такие лишены продолжения рода проклятием. Кали ненавидит нас, но будет молодой и красивой всегда…не постареет.
Девушка испуганно повернулась и посмотрела в глаза матери. Левату усмехнулась:
— Жаль, ты лишена многих чувств. Если сможешь испытать их, станешь человеком, в каком-то смысле.
Сташи мгновенно заинтересовалась:
— О чем ты?
— Это не гнев или ненависть, они доступны роду и так. Возможно сожаление или любовь, но что говорить о том…Отец считает тебя особенной. Для него появление в клане ребенка долгожданное событие.
— Как это?
— Никак, — отрубила Левату, — о том расскажет отец, когда сочтет нужным.
— Мам, а почему ты не расскажешь?
Левату покачала головой. Увидела упрямство на лице дочери и добавила:
— Сташи, не все можно получить, просто пожелав иметь. Ты умна, но нетерпелива. Умей смирять желания. Важно понимать разницу между сиюминутными чувствами и возможностями.
— Не могу, злюсь! — Капризно фыркнула девушка и скривилась. Из-под верхней губы полезли длинные резцы. Мать не колеблясь, влепила ей пощечину. Взвизгнув, Сташи начала меняться быстрее. Но Левату, нисколько не испугавшись, снова шлепнула дочь по щеке.
— Не смей быть зверенышем! Помни все время, что можешь контролировать себя.
Лицо девушки вновь стало нежным, а кожа ровной и гладкой. Она надула губы, словно собиралась расплакаться и виновато спросила.
— Что я сделала?
Левату потянулась к ней и обняла. Поглаживая по волосам, тихонько зашептала:
— Кто виноват? Никто не виноват. Ты хорошая девочка, Сташи. Правда, не разумная временами. Это огорчает меня, — девушка слушала, уткнувшись носом в шею матери, и размышляла, как удобнее вонзить зубы. А Левату все говорила, — Вампиры живут подобно зверям. У тебя есть сила воли, чтобы прожить лучше. Дорога ведь будет очень долгой. Только зная, что мой ребенок в безопасности, я смогу спокойно завершить свой путь.
Почувствовав смятение, Сташи отстранилась от матери. Она знала, что срок жизни Левату не сравним с ее, но никогда не придавала этому значения. А сейчас почему-то задумалась.
— Не понимаю, мама. Иногда, думаю, ты нарочно унижаешь меня. А сегодня чувствую ласку в голосе. А грубость… попытка защитить? Спасти отчего-то? Я птица, которая боится света. Во мне мало жизни, глаза не имеют цвета, тело — души. Чудовище? Солнце враг, люди тоже. Но и ставшие не семья. Гнездо объединяет наши ложа, но не нас. Что я такое? Никто не скажет.
— Дитя. Мое дитя, — с необычайной для нее нежностью произнесла Левату. Она видела, или казалось, что видит, что-то очень важное. Девушка обняла мать и пошла к двери. На пороге обернулась:
— Мне хотелось бы знать, что такое душа.
— Иди к своим, — печально ответила женщина и через силу улыбнулась.
— Я люблю тебя, мам, — произнесла привычную фразу Сташи и растворилась в темноте, не дожидаясь ответа. Его и не будет. Она знала.
9 глава
Ночь. Тело потное, непослушное. Дрожь по позвоночнику. По всему телу. Капли пота стекают по вискам. Не холод. Страх. Он цепляет на шею шелковые нити и душит. Липкие пальцы скользят по лицу. Он жадно глотает воздух. Сердце стучит громко. Слишком. Его биение надо умерить, чтобы они не услышали, не почуяли. Вдох за вздохом. Да, твари стали беспечны, но цена малейшей ошибки — смерть.
Он напряженно вглядывался в темноту. О, если удастся доказать, что чудовища прячутся здесь, в его городе. Что реальны и существуют также как и жертвы, чьи тела находят по утрам в постелях или на улицах. Страх терзал его, тошнотворным ужасом подкатывая к горлу. Но, если честно, не только это. Еще и любопытство, и сладкая истома гордости. Да. Он будет первым, кто покажет на деле, предоставит настоящие и неоспоримые доказательства. Как же холодно сегодня…
Скрип двери. Дикий ужас, накатывающий одуряющей волной. Высокая тень на пороге. Шелест крыльев. Тишина. Торопливо прочитанные молитвы. Шепот: 'Ты был прав'.
Твари уже в ловушке, хотя еще не знают о том. Дрожь предвкушения по позвоночнику.
10 глава
Сташи не вернулась в гнездо в ту ночь. Старый, полуразрушенный замок на покатой горе неподходящее место для размышлений. А подумать хотелось. Девушка вернулась в овраг, где однажды уже отлеживалась, и залезла в старое дерево. Глубокое дупло служило отличным укрытием от света, но на всякий случай, она закрыла отверстие еще и ветками. Разговоры с матерью вызывали слишком много мыслей. Выбивали Сташи из размеренного ритма существования, и пробуждали темные стороны натуры. Хотелось разорвать кого-нибудь в клочки. От беспомощности. Это пугало, но и будоражило. Заставляло разум метаться в поисках ответа, злило и заинтересовывало. Только в одиночестве можно разобраться толком в том, что происходит.
Она плохо понимала смысл, вкладываемый Левату в слова, но тяга к матери была непреодолима. Эти странные ощущения, меняющие восприятие мира Сташи, очень медленно откладывались в сознании, превращаясь в подобие чувств и реакций.
С отцом разговаривать куда проще. Но девушку привлекало человеческое. Любой из клана, кроме отца, смеялся бы над ней, умей он хоть сколько-нибудь связно мыслить. Но они непомнящие и им недоступны даже такие простые эмоции, только подражание.
Сташи лежала на листьях, вдыхая горьковатый, отдающий сыростью запах и думала над словами матери. Говоря о любви, Левату начинала с силы и красоты чувства, но заканчивала пустотой и горечью. Сташи не могла понять, что хорошего может быть в том, что причиняет такую боль. Старшие брат и сестра рано остались без отца. Но разве были они обделены лаской и заботой матери? Девушка задала себе вопрос, хотя ответ на него ее не интересовал. С единоутробными родственниками она практически не общалась. Сколько помнила, ее безумно боялись. Играть, да и разговаривать лишний раз не хотели. Позже, Сташи вспоминала обезумевшие лица, стеклянные глаза и кукольную безвольную покорность жертв. Интересно, но непонятно. В человеческой шкуре она себя представить не могла. В размышлениях остаток ночи прошел совсем незаметно. Когда окончательно рассвело, девушка уснула, свернувшись калачиком.
Проснулась от крика, звенящего в голове. Животный страх захлестнул с такой силой, что Сташи ощутила дурноту, как от плохой крови. Каждая клеточка тела взвыла — беги, а затем тело скрутило судорогой, пронзившей от затылка по позвоночнику. Девушка забилась в угол, чуя опасность, но не видя. Закрыла голову руками и начала тихо ныть. Вокруг по-прежнему стояла тишина, ни намека на опасность, но вампирку обуял такой ужас, словно происходило нечто страшное, невозможное. Когда это кончилось, сил хватило лишь на то, чтобы подтянуть колени к груди и уснуть пустым и долгим сном.
Очнулась девушка поздно ночью, опустошенная, почему-то все еще испуганная. Хотелось поговорить с отцом, рассказать о кошмаре. Она выбралась из дупла и отправилась к гнезду, в замок.
В зале тихо. Пусто. Обычно во время бодрствования перебранки или смех звучали постоянно. Но не сейчас. Сташи на цыпочках подошла к своему ложу, остановилась. Ей опять стало страшно. Она растерялась, не знала что делать, как себя вести. Дотронулась пальцами до деревянной поверхности и с силой сжала край ящика, не замечая, как впиваются в ладонь острые занозы. Глаза нашли объяснение. Невозможно.
Кали лежала внутри. Почему-то в ее, Сташи гробу. Тело фурии было изогнуто, скрюченно, словно она билась в конвульсиях. Руки мертво вцепились в палку, торчащую из груди. А лицо… такое старое. Девушка подошла ближе. Страх ушел, и осталось злорадное удовлетворение. Отец наказал Кали. Заставил ее не есть больше. Правда, раньше такого не случалось. Вампир жесток, но это его наказание какое-то странное. Что-то по-прежнему вызывало тревогу. Сташи посмотрела на лицо женщины внимательнее. Зрачки Кали оставались неподвижными. Нахмурившись, девушка протянула руку и осторожно коснулась плеча. Камень. Она решительно, с некоторым усилием потянула за палку и вытащила ее из груди фурии. Тело пыхнуло, развалилось и опало серым облаком праха. Сташи коротко и испугано взвизгнула.
Смерть. Девушка никогда не видела гибели себе подобных. Неужели отец мог убить Кали? Что так разозлило его? Она почти мгновенно переместилась, оказавшись у ложа Ирика и Лакасу. Оба, как и фурия лежали со старыми лицами и искаженными в судорогах телами, пробитыми палками. Сташи приоткрыла рот и с присвистом втягивала воздух. Ее звериные инстинкты предельно обострились. Неужели они действительно настолько надоели вампиру? Она решила осмотреть остальные ящики. Пусто.
Отец! Мгновенно переместившись в его покои, Сташи остановилась перед ложем. Не могла заставить себя смотреть. Видеть лицо, обезображенное подлинным проклятием невыносимо. Нет, вампир не при чем. Кто-то пришел в дом извне.
Сташи помнила, как мать учила заботиться о тленных телах убитых. Зажмурившись, чтобы в памяти сохранилось узкое лицо с горящими глазами, а не этот оскал смерти, она выдернула палку. Отступила назад. Стало необычайно тоскливо, хотелось спрятаться, убежать. Нужно пойти к матери и спросить, что теперь делать. Конечно, кто еще сможет объяснить? Девушка разбежалась и выпрыгнула в окно.
В доме матери свет не горел. Вампирка не удивилась. Скоро утро, но небо только начало сереть, и Левату наверняка спала. Сташи постучала в окно. Тишина. Впервые нарушив правило, (она могла его и не соблюдать, но всегда строго придерживалась), девушка тихо толкнула дверь. Та оказалась не заперта.
— Мам! — позвала Сташи, и переступила порог.
11 глава
— Слишком легко получилось, — мужчина кашлянул, пряча неуверенность поглубже, и сделал большой глоток дешевого вина. Скривился, поспешно перекрестился. Напиток оказался скисшим, к тому же сильно разбавленным водой. Но мужчину эти мелочи не заботили. Хотелось напиться. Все равно где. Подходила и провонявшая потом, дымом и грязью харчевня. Было душно и страшно. Остатки бравады унесло промозглым ветром, минутное удовольствие растаяло как приторная патока, с мерзким привкусом гари на губах.
— Ну, нет, я чертовски испугался, когда тварь глаза открыла, — перебил сидевший рядом напарник, торопливо крестясь следом.
Собравшиеся за столом в поздний час люди праздновали удачное убийство. Жители города тоже праздновали, сами не зная что. Целых два дня никто не трогал их детей и близких. Убийцы знали причину. Они нашли змеиное гнездо и уничтожили его.
— Знаешь, Таус, — задумчиво произнес рыжеусый мужчина, — не поверил бы, если б своими глазами не увидел. А еще бабка дрожащим голосом мне плела сказки про нежить, сущую ерунду. А вон оно как вышло. Все правда. Не зря готовил столько лет хозяин. Пригодилось таки.
— А девку помните? Махонькую? — его пьяный товарищ с трудом ворочал языком, но эмоции переполняли, — шипела, визжала.
— А бабу голую? Красива была как зараза. Волосы черные как шелк, а сиськи…
— Да, — сухо вклинился в разговор самый трезвый, плотный крепыш с обритой головой, — лежала. А потом открыла глаза и бросилась, пока ты, открыв рот, стоял и пялился. Скажи спасибо Мариусу, что не терял головы.
Рыжеусый пожал плечами. Он не считал себя героем. В глубине души испытывал не меньшее отвращение, и временами страшно становилось еще как. Если бы не долг, и ноги его на той горе не было.
— Святые бы ее клычищ испугались, страшилище. Нелюди, одно.
Повисло молчание. Некоторые давились вином и глушили им звучащие в голове голоса, упорно, кружка за кружкой. Кошмары, которые преследовали каждую ночь, не померкнут и через годы. Но совесть будет чиста, не запятнана кровью человеческой, проливаемой по вине их безделья. Каждый знал, так нужно.
Мариус добавил:
— А прав я был, память то крепкая. Бабу ту еще лет пятнадцать назад впервые повстречал. Может и поболе. Мы дом тогда жгли и ребенка случайно спалили. Знаю точно, она погань привадила. Все упыри проклятые за ней пришли. Одно слово, ведьма. А дети едва подросли прочь из матушкиного дома поразлетелись.
— Не…яблочки от яблоньки. Всех пожечь.
— Неча, хватит с нас. Свое дело сделали.
Розовощекий и круглолицый толстяк, тот самый, что нашел гнездо и выследил ведьму, промолчал. Он бы всех под корень. Чтобы и семени не осталось.
— Твоя правда. Мне одно интересно, кто монеты давал? И где те деньги спрятаны?
— А не нашли?
— Нет, все перерыли. Золота не нашли.
— А бабу потрясли, ведьму?
— Она…
12 глава
— Мам? — Тишина. Сташи толкнула дверь и вошла в комнату. Пахло кровью. Старой. Подсыхающей уже. Но запах оставался сильным, насыщенным. Так бывает, когда крови разлито много. Девушка прекрасно видела в темноте, но отчего-то не захотела смотреть.
На полу сидела старшая сестра.
— Малесу, — тихо позвала Сташи. Та не обернулась. Девушке показалось, что в желудке что-то сжимается тугим комком. Она подошла ближе. Малесу резко отпрянула, и рванулась в сторону, с выражением такого ужаса на лице, что Сташи замерла, опасаясь довести сестру до припадка.
Мать лежала на полу. Сташи сразу поняла, живые так не лежат. Она наклонилась, дотронулась. Эта рука гладила ее волосы, а вчера била по щеке. Холодная. Пальцы успели окоченеть. Сташи подумала, что если бы мать умирала, она смогла бы сделать ее подобной себе. Мертвой, но существующей. Лучше, чем так. Кровь на полу.
Теперь уж точно, Левату никогда не скажет, что смогла полюбить. Никогда.
Непонимание вызвало глубоко внутри ноющую боль, ощущение тоскливой обреченности. У кого спросить совета? Девушка опустилась на пол и обняла мать, приподняв за плечи, не замечая, что пачкается. Сестра визгливо закричала, избавившись от оцепенения.