Нет, мое состояние, боль мою словами не выразить! Это надо понять, нет, это надо почувствовать, надо побыть на моем месте – приходить каждый день в столовую, видеть эту чудную головку, слышать ее пленительно-сладкий голос, ловить ее смех, который растекается по всем жилкам, и в то же время видеть тут его и понимать, что все это для него, только для него и ни для кого другого. Нет, его нужно убрать с дороги! Нужно избавиться от него! Но как? Ведь не пойду же я его травить, не стану и стрелять: не злодей же я какой-нибудь, и опять же еврей. Вызвать на дуэль? Фу! Только в романах вызывают на дуэль, да и то не верю, что это правда. Это просто так пишут для красоты. Так я думаю. И тут мне пришла замечательная мысль: дай-ка я с ним самим потолкую! Отдам-ка ключи самому вору!.. Славно, не правда ли? И, недолго думая, – не люблю долго думать, – я обращаюсь к нему однажды после обеда:
– Знаете, у меня к вам важное дело. Мне нужно с вами поговорить.
А он? Хоть бы шелохнулся! Ни-ни. Только уставился в меня своими простодушными серыми глазами, точно спрашивал: «Ну, слушаю».
– Нет, – говорю ему, – не здесь. Я хотел бы с глазу на глаз.
– Пойдемте, – говорит он мне, выходит со мною наружу, становится против меня и ждет, будто спрашивает меня: «Что же вы молчите?»
– Не здесь, – отвечаю я. – Когда вас можно дома застать?
– Я мог бы к вам зайти… – начал было он, но сразу осекся. – Если хотите… будьте у меня завтра (он вынимает часы) между половиной десятого и половиной одиннадцатого утра. Вот мой адрес.
Потом он долго пожимал мне руку, глядел мне в глаза, точно напоминал о конспирации.
– Конспирация, не беспокойтесь! – отвечаю я, и мы расходимся в разные стороны.
– Конечно, я в ту ночь не спал: понимаете, лежал и мучился – все думал: что я ему скажу? С чего начну? И хорош я буду, если он вдруг скажет мне: «Господин «джентльмен», что это вы суетесь не в свои дела? С каких это пор, господин «джентльмен», вы записались в родню к девушке, которую один из «яшек» уже с давних пор называет своей невестой?»
Что ему ответишь на это? Или что я сделаю, если он, скажем, схватит меня за шиворот, да трах – со всех ступенек? То есть бояться мне нечего. Чего мне, в самом деле, его бояться! Ведь я пришел к нему по делу. Да – да, нет – нет! А швыряться тут нечего.
Так, в мучительных думах прошла ночь. А назавтра в половине десятого я уже взбирался к нему на чердак, куда-то к черту на кулички; пересчитал, может, две с половиной сотни ступенек. Я застал его дома. У него были еще двое «яшек», которые при виде меня с недоумением переглянулись, точно спрашивали друг друга: «Что здесь нужно этому «джентльмену»?» Но мой молодчик мигнул им, чтобы они исчезли, и те сразу поняли, что от них требуется, схватили шапки и испарились.
Оставшись с Иосифом наедине, как говорят, с глазу на глаз, я закатил такую речь: «Так, мол, и так. Я вот человек коммерческий, с хорошей репутацией, прилично зарабатываю, а деньги для меня – тьфу! и тому подобное. Это не мешает мне знать, что на свете делается. Потому что я, надо вам сказать, из современных, читаю все новые газеты, журналы…» Тут я как сыпану этими модными словечками: «Пролетариат… Бебель… Маркс… реагировать… конспирация» и тому подобное.
Выслушав меня, Иосиф совсем просто и мягко спросил:
– Чем же я вам могу служить?
– Да совсем пустяком, – отвечаю, – советом…
– Я?… Вам?… Советом?…
И он уставился на меня своими простодушными серыми глазами, точно хотел сказать: «Как это можно мне, молокососу, давать советы такому «джентльмену». Вы понимаете, ему самому все это казалось несуразным. А мне и подавно. Но что поделаешь! Начал, значит надо доводить до конца. Взял я да и выложил все, что меня гнетет. Открыл я пред ним всю душу, рассказал все – от первой минуты, когда я ее увидел, до сегодняшнего дня. Мне, мол, теперь жизнь не мила. Сгубила она меня. Я вовсе не привык, говорю, из-за девушки, будь она даже царской крови, так «реагировать», потому что хоть я и человек из современных, все же коммерсант с хорошей репутацией, прилично зарабатываю, и деньги для меня – тьфу! и тому подобное.
Выслушал он меня и снова говорит мягко и просто:
– Мой совет таков – поговорите с ней самой.
– Ну, а вы? – спрашиваю.
– Я не хочу… – говорит. И осекся. – Я не могу… Мне некогда заниматься такими делами.
– Нет, – говорю. – Я об этом и не думал. Я вовсе не требую, чтобы вы с ней говорили. Как могу я это требовать? Я только хочу знать, что вы скажете…
– Что же я могу сказать, если ее чувства таковы же, как и ваши… – говорит он мне просто и деликатно. Потом вынул часы, точно хотел напомнить, что разговор собственно окончен… Смысл поглядывания на часы мне совершенно ясен. Когда я хочу от кого-нибудь избавиться, я тоже так поступаю. Вся беда в том, что не каждый догадывается, чего от него хотят. Но я сразу поднялся, тут же попросил, чтобы все осталось между нами, – «конспирация», так сказать, и помчался домой.
Что вам сказать! Радость – это не то слово. Восторг? Все не то. Я был на семьдесят седьмом небе от счастья! Каждого встречного я был готов обнять и расцеловать. Все казались мне теперь прекрасными. Об Иосифе и говорить нечего: в тот день он полюбился мне, как родной брат. Не стыдись я, вернулся бы и расцеловал его, а если б не боялся обидеть, преподнес бы ему хороший подарок: золотые часы с хорошей цепочкой и массивным брелоком.
С большой радости я отправился в клуб. Понимаете, я иногда захаживаю в клуб, так это, как говорят, между ночью и днем. Вовсе не потому, что я люблю карты. Я сам не играю. Люблю лишь смотреть, как играют, да иногда, и то очень редко, «мазать»… Тут одно из двух: либо ты забираешь, либо тебя забирает. На этот раз мне везло, карта шла, как никогда до сих пор. Я сорвал порядочный куш, крикнул «босую братию» (так называют в нашем клубе проигравшихся дотла) и закатил ужин с шампанским «Редерер».
А когда я добрался домой, было уже совсем светло. Тут я нашел у себя на столе телеграмму. Меня вызывали срочно по важному делу. Вы, вероятно, знаете, что «наш брат», когда он получает деловую телеграмму, бросает все. Тут уж – пропадай корова вместе с веревкой! К черту все! Сел и поехал.
Уезжал я собственно на два дня, а задержался, как водится, на три недели. Вернувшись, конечно, немедленно помчался в столовую. Там был полный переворот. От моих «яшек» и следа не осталось. А те, которые появлялись, были совсем не похожи на прежних – что-то очень уж они были обеспокоены, возбуждены, озабочены. Наскоро проглотив обед, как говорят, стоя на одной ноге, они сразу же расползались с опущенными головами, точно собаки после дождя – один туда, другой сюда.
Но больше всего меня интересовало – где Иосиф, почему его не видно? Присматриваюсь ближе к моим «яшкам» – что-то они слишком уж сдержанны, все таятся – шу-шу да шу-шу! Не просто конспирация, а конспирация на конспирации. Приглядываюсь к «ней», и она молчит, задумчива и очень уж «конспиративна». Прекрасные щечки уже не пылают, глазки-вишенки не улыбаются. Куда девались ямочки на щеках, которые сами звали: целуй меня! Не слышно веселого смеха, который заставлял смеяться все кругом: и стол, и стулья, и стены, и все живое.
Вы, конечно, понимаете, что особенно сильно я по Иосифу не скучал. Я ломал лишь голову: куда он мог деться? Надолго ли это он? Навсегда ли? Пишет ли он ей письма? Спросить у этих «яшек»? Но разве они ответят? Они глядят вам в глаза, ковыряют в зубах и молчат, точно хотят сказать: молодой человек, будете все знать, скоро состаритесь…
В одно прекрасное утро захожу в столовую и застаю ораву «яшек» за столом. Один читает газету, остальные слушают. Это, должно быть, об Иосифе, не иначе. Откуда знаю? По «ней» вижу. «Она», в белом передничке, сложив руки на груди, стоит тут же в сторонке, а лицо ее сияет, щечки горят, верхняя губка вздернута, – все точно, как тогда в лесу. Разница лишь в том, что тогда эти красивые вишенки-глаза смотрели на него, а теперь они блуждали где-то в пространстве, верно искали все его, все Иосифа.
Что тут говорить? Я еле дождался, когда они положат газету; заглянув в нее, сразу получил ответ на все мои недоуменные вопросы: моего Иосифа взяли как следует в оборот. Знал я, однако, что он плохо кончит, что не сегодня-завтра обязательно попадется. Что там такое собственно с ним – было не ясно, но совершенно очевидно, что по щечке его там не потреплют, медом он не полакомится и благовониями там тоже наслаждаться не будет…
Что творилось на душе у меня – передать я не в состоянии. Сказать, чтобы все это очень волновало меня, не могу – ведь он у меня все-таки стоял поперек горла. И опять-таки, если скажу, что меня это радовало, будет тоже не верно. Такого ведь и злейшему врагу не пожелаешь. Наоборот, я от всей души желал, право, можете мне поверить, чтобы бог явил чудо, и его бы… Совсем, так сказать, оправдали?… Нет, это ведь не может быть… Пусть бы его наказали не так сильно… Вы понимаете?
Несколько дней, говорю вам, я ходил как в чаду, места себе не находил. А когда я узнал, что вся эта канитель, слава тебе господи, кончена и завтра уже выносят приговор, клянусь жизнью, – а я все-таки дорожу ею, – я ночь не спал, так-таки и не смыкал глаз – ворочался с боку на бок и в конце концов вскочил и пошел в клуб; не для игры, конечно, я надеялся здесь хоть на минуту забыться. Слишком уж тяжело было на душе. Я чувствовал, почти знал, что дела Иосифа плохи.
Так оно и случилось. Шагаю в обычное время в столовую, вижу, выскакивают оттуда двое «яшек», всклокоченные, расстроенные, не дай господи! За обедом я застал несколько посторонних человек. К столу подает уже не «она», а мать; сама мать тоже, как говорится, не в своей тарелке, я бы поклялся, что она плакала.
Недолго думая, отозвал я ее в сторону:
– Где ваша дочь?
– У себя, – отвечает мать и показывает глазами на маленькую клетушку с дверкой.
Должен вам признаться, мы вели с матерью своеобразную игру. Напрямик я с ней никогда не говорил, но понимал, что мое сватовство было бы ей по душе. В самом деле, молодой человек из современных, коммерсант с хорошей репутацией, приличный доход, деньги – тьфу! и тому подобное, почему бы ей не хотеть! Я не раз намекал, что ее дочь меня очень интересует. Доказательство: не нравится мне, что девушка сама подает к столу… Угадайте, что мне ответила мать:
– Не нравится, что она подает? Подавайте сами!
Ну, что ты тут поделаешь?
Да, на чем же мы остановились? – На маленькой комнатке. Каким манером вошел я в эту комнатку, каковы были мои первые слова – режьте меня, ничего не помню, Помню лишь, она сидела у окна, все в том же белом передничке, сложив руки на груди. Бледная, ни кровинки в лице, верхняя губка вздернута, а глазки-вишенки, подернутые легкой дымкой, глядели задумчиво куда-то вдаль. И ни единой слезинки, ни намека на слезы! Только немая печаль лежала на чуть-чуть наморщенном белом лобике.
Клянусь жизнью – а жизнью своей я дорожу, – в эту минуту она была так хороша, та «божественно хороша, что я готов был упасть к ее ногам, целовать следы ее ног.
Увидев меня, она не всполошилась, не вскочила с места, не спросила, чего мне нужно. Я сам взял стул, уселся против нее и стал говорить, говорить – без конца, без краю. Фонтан красноречия забил из моих уст, и я говорил, говорил, говорил. Что я там говорил, я ведь вам сказал, – не знаю. Повидимому, смысл был все тот же: я хотел открыть перед ней душу, утешить ее; намекал, что ей не к чему так сильно «реагировать». На нашем языке это означает: пусть не принимает слишком близко к сердцу, для этого она еще слишком молода, слишком свежа, слишком хороша. Я ей внушал, что еще неизвестно, где ее счастье обретается. Вот, например, я – молодой человек из современных, коммерсант с хорошей репутацией, приличный доход, деньги – тьфу! и тому подобное… Да пусть только слово скажет, пусть скажет, что она готова забыть прошлое: не было никакого Иосифа, никаких «яшек» и никакой на свете «конспирации»…
Понимаете, я и сам не знаю, откуда у меня взялся дар слова. А она, думаете, что-нибудь ответила? – Ничего. Она сидела молча и глядела, глядела, глядела… Что мог означать этот взгляд? Он мог означать: «Вы это на самом деле? Не верится что-то». Или: «Я подумаю». Или: «Оставьте меня в покое». А может быть, вовсе: «Ио-сиф!» Понимаете, не просто Иосиф, а Ио-сиф!
Какими глазами смотрел я потом на самого себя! Врагам пожелаю это испытать. Несколько дней подряд мне стыдно было на людях показаться. На душе у меня было мрачно, я чувствовал себя так, точно я сам в какой-то мере виноват в несчастье, свалившемся на них. Сколько я ни старался выбить из головы, забыть его, вот этого Иосифа – никак не мог.
Надо вам сказать, что снам я не придаю значения, покойников не боюсь, в колдовство не верю. Но, клянусь вам честью, не проходило ночи, чтобы Иосиф не явился во сне: он будил меня и показывал рукой вокруг шеи, – не про меня будь сказано, – там у него осталась синяя полоса. Как вы думаете, можно придавать какое-нибудь значение снам? Вот я знаю факт… Приключилось это давно с моим Дядей… Но ведь это – глупости! Какое мне дело до снов! Просто я немного расстроился, потерял аппетит, лишился сна. От страха, думаете? – Нет! Но вы понимаете: знакомый человек, столько раз за одним столом сидели… Тут я решился. Была – не была. Собрался с духом и отправился снова туда, в столовую.
Прихожу. Где там столовая, какая столовая? Как и не бывало – даже место высохло. «Куда девалась столовая?» – «Уже несколько дней как выехала». – «Что значит выехала?» – «Очень просто: выехала – значит выехала». Бегу во двор, звоню домовладельцу: «Куда девалась столовая? Куда переехала?» Ищи ветра в поле. Никто не знает, никто не может ответить, куда она девалась. Начинаю шуметь, вламываюсь в амбицию. А я, если вламываюсь в амбицию, тут упаси господи. Клянусь вам, я бегал как сумасшедший, кидался из конца в конец. А «яшки»? Как назло, никого! Хоть бы на развод одного оставили.
Тогда я отправился в полицию «расследовать», это значит, навести справку.
Явился. И тут меня взяли в оборот: «Что надо?» Говорю: «Так, мол, и так, куда девалась столовая?» – «Какая столовая?» Отвечаю: «Такая-то и такая». – «Зачем она вам понадобилась?»
Вы понимаете, поди расскажи им, зачем она мне понадобилась. Я молчу. Тогда они спрашивают снова и снова.
Что и говорить, доставил же я себе удовольствие!.. Уж меня там погоняли! Черт меня понес туда! Хотя, с другой стороны, чего мне собственно бояться? Молодой человек – коммерсант с хорошей репутацией, приличный доход, деньги – тьфу! и тому подобное. В подобные дела я не впутываюсь. Как говорят, не евши чесноку… чего же тут бояться? Но я просто не люблю таких дел, понимаете, не люблю, и все тут. Я проклял самого себя… Вот так столовая! Ну и девушка! Вот так Иосиф!
Я и сам бы рад забыть «ее», да не тут-то было. Из головы нейдет. До сих пор стоит предо мной в сверкающем беленьком передничке; горят глазки-вишенки, губка вздернута, ямочки на щеках зовут: целуй меня! А в ушах все еще звенит ее смех. Частенько во сне я слышу ее голосок. Она зовет: «Ио-сиф! Ио-сиф!» Я просыпаюсь в холодном поту. Потому что чуть вспомню о ней, как на ум приходит он…
Видите, я не жду, чтобы вы достали часы. Я сам знаю, что все на свете должно кончаться. Извините, что я отнял у вас слишком много времени. Дайте, прошу вас, руку и пообещайте, что все рассказанное здесь останется между нами, как говорится, – «конспирация».
Адье!
1902