Внезапно, звякнув цепью, Крысинда, откинув хвост, как-то совсем не по-звериному уселась на задницу, освободив этим передние лапы, и стала походить на уродливого большемордого кенгуру-мутанта. После этого, быстро делая передними лапами какие-то сложные пасы и продолжая смотреть на нас, она принялась громко похрюкивать, пощелкивать и попискивать.
– Она что-то говорит нам! – прошептал Чуч, глядя на меня точно такими же дикими глазами, какими чуть раньше смотрела на меня Мурка.
3
У меня же мелькнула мысль, что Крысинда колдует. Ведь мы находимся в сказке. В страшной сказке. И сейчас королева подземного царства Крысинда скажет заветное заклинание, оковы спадут, и она, в два прыжка преодолев деревянную лестницу, вонзит мне в горло свои огромные, острые, как кинжалы, зубы…
Но ничего этого не случилось. Крысинда похрюкала, пощелкала, попищала и испытующе уставилась на нас.
– А по-русски? – спросил Чуч хрипло.
– Ду ю спик инглиш? – поддержал его я, чувствуя себя полным идиотом. – Шпрехен зи дойч? Парле ву франсе?
– Да нет, – с явным облегчением сказал Чуч, – ни фига она не разговаривает. Откуда у нее мозги, это же крыса. Здоровенная, но крыса.
– Ну, Афраймович, ну, урод, – покачал я головой. – Зачем она ему понадобилась? – я уже почти на сто процентов был уверен, что этот монстр выращен для каких-то нужд искусственно, с использованием достижений биотехнологии.
– Может дом сторожить? Вместо собаки, – предположил Чуч.
– Он бы ее тогда не держал в погребе, – возразил я.
– А может, просто, они с Розой ее так любят, что кормили, кормили и выкормили?..
В этот миг с Крысиндой случился новый приступ красноречия. Она заверещала, захрюкала, потом вытянула вверх одну переднюю лапку… Раздался легкий хлопок, и в когтях у нее что-то золотисто блеснуло, отражая свет фонаря.
Я пригляделся. Монета! Это была монета или, может, даже медаль! «Дзынь!» – звякнула она, упав, и я понял, чем усыпан в погребе пол.
Всё-таки колдует!
– Вот она зачем Вороне, – глухо произнес Чуч, а потом, схватив меня за рукав, потащил к выходу. – Пошли отсюда! Пошли быстрее!
– Ты чего?! – попытался я вырваться.
– Пойдем, пойдем, – не отставал он. – Чует мое сердце, тут опасно!
Это я и без него знал… Но позже мне пришлось признать, что Чуч, скорее всего, спас в тот момент нас обоих. Но тогда я не мог его понять. Да, опасно, но мы же чувствовали это и раньше и все-таки пошли сюда с фонарем… Однако он силком выволок меня из сарая, нацепил замок и потащил к экомобилю, непрерывно говоря:
– Мы ничего не видели, ничего не слышали! Это все не наше дело! Покормили и домой!
… – Ну и чего ты так завелся?! – спросил я, уже сидя в машине с выключенными фарами и видя в свете бледной луны, как от страха у него стучат зубы.
– Поехали, поехали, – сказал он настойчиво. – Поехали!
– Нет, подожди…
– Мяу, – жалобно напомнила о себе Мурка. Бедная кошка. Что она должна была почувствовать, увидев Крысинду… Но какая же она при том отважная!
– Посмотри на нее, – сказал я Чучу, вытянул руку назад и, просунув сквозь прутья пальцы, ласково почесал ей бок, – и успокойся. – Здесь мы в полной безопасности. – Я и сам не верил в то, что говорю. – Убежать мы всегда успеем.
Я не сразу осознал, почему я не хочу уезжать. Но потом понял. Если я поверю в то, что Крысинда и впрямь волшебница, создающая золото из ничего, мне придется поверить и во всю прочую мировую чертовщину и мистику, которую я всегда считал враньем. В лешего, в колдунов, в вампиров, в черта лысого и не знаю еще во что. Ведь я не смогу заставить себя забыть увиденное. И тогда я буду бояться всю жизнь.
– Мы должны разобраться в том, что здесь происходит, – сказал я. – Быстро и без паники. Как Мурка.
– Мурке твоей ухо оттяпали, хорошо еще, что не голову, – заметил Чуч. – Давай лучше потом у Вороны спросим …
– Так он тебе и расскажет. «Вам по-по-показалось», – изобразил я.
– Ну и хорошо, если показалось, – отозвался Чуч.
– Но нам НЕ показалось, – возразил я с нажимом. – И ты это знаешь.
Чуч вздохнул. Похоже, он почти успокоился.
– Ну и что ты предлагаешь? Что будем делать? – спросил он.
* * *Это был хороший вопрос. Еще бы иметь на него такой же хороший ответ…
– Давай рассуждать, – предложил я.
– Давай, – отозвался Чуч насмешливо. Выждал паузу и продолжил: – Ну? Рассуждай. Что ж ты не рассуждаешь?
– Сейчас начну! – сердито отозвался я. – Сейчас!..
Но в голову, как назло, не лезло ни единой толковой мысли. Неожиданно мне помог сам же Чуч:
– Слушай! – воскликнул он. – А вдруг Ворона никуда не улетал?!
– Где же он тогда?
– Там! – Чуч ткнул пальцем в сторону сарая. – Он – оборотень! Он научился делать из воздуха золотые монеты, но при этом он превращается в крысу!
– Почему?! – поддался я его возбуждению. – Почему превращается?!
– Таково условие заклятия! – заявил Чуч с интонацией, не предполагающей возражений. – Но ему надо, чтобы его кто-то кормил, вот он и попросил меня.
– Зачем? – усомнился я. – Наложил бы там, внизу, тонну своего комбикорма, и не надо было бы ему ни о чем тебя просить, рисковать.
– А он ничем не рисковал, потому что знает, что я не любопытный…
– Если бы не Мурка, я бы тоже не полез, – согласился я.
– А Мурку он не мог предвидеть, но это всё – во-первых, – продолжал лихорадочно развивать мысль Чуч. – А, во-вторых, когда он становится крысой, он теряет разум. Недаром он цепью приковывается: чтобы не сбежать! И он бы стал жрать, не останавливаясь, и все, что припас, за раз сожрал бы и потом бы голодал. Или даже помер бы от заворота кишок! Потому его и надо кормить понемногу!
– Да, – согласился я. – Все логично.
Однако оттого, что Крысинда не королева подземного царства, а оборотень-Афраймович, мне легче не стало. Если мы живем в мире, где возможно такое, то возможно и…
Но представить, что возможно еще, я не успел.
– Смотри! – вдруг заорал Чуч, указывая на небо.
Только что там не было ничего, но вот уже висит над аркашиной усадьбой, мерцая ровным голубым свечением, конкретная летающая тарелка.
– Поехали отсюда! – потряс меня за плечо Чуч.
Я послушно повернул, ключ, но двигатель не отреагировал.
– Не заводится, – прошептал я.
– Попробуй еще, – так же шепотом попросил Чуч.
– Бесполезно, – помотал я головой. Я свою машину знаю. Она сполоборота заводится, а раз не завелась, значит, дело – швах, значит, на нее действует какое-то поле, которое исходит от тарелки.
– Давай сидеть смирно, – шепнул я, – может, пронесет.
Тарелка плавно и бесшумно опустилась во двор и встала на три выдвинувшиеся при посадке ноги высотою примерно с человеческий рост. Затем из ее днища на землю опустилась площадка, на которой мы увидели три фигуры: двух гигантских крыс и абсолютно голого Аркашу Афраймовича. Похоже, руки у него за спиной были связаны.
Я услышал, как позади меня зашипела Мурка. Я покосился на нее. В льющемся от тарелки свете было хорошо видно, как она выгнула спину и распушила свою короткую шерстку. Только бы она не начала орать. Хотя в экомобиле звукоизоляция и хорошая, но все-таки…
Затаив дыхание, мы с Чучем, продолжали наблюдать за происходящим. Чуть пригнувшись, крысы на задних лапах вышли из-под тарелки и, грубо толкая Ворону впереди себя, как и следовало ожидать, направились к сараю.
У двери они на миг замялись. Полыхнула вспышка, и безумная троица вошла в сарай. А через несколько минут три фигуры из сарая вышли обратно. Но нет! Теперь все три фигуры были крысиными!
Они погрузились обратно в тарелку, и та, так же плавно, как и опускалась, стала подниматься в небо. Посадочные ноги втянулись в брюхо… Р-раз! И тарелка исчезла. И вместе с нею мгновенно исчезло чувство опасности, которое, как оказалось, неощутимым фоном давило на меня все это время. С Чучем, по-видимому, случилось то же самое. Мы переглянулись, и я потянулся к дверце, но Чуч поймал меня за руку:
– Стоп! – сказал он. – Давай выждем. Десять минут.
Мы уставились на часы. Ровно через десять минут мы выскочили из машины и кинулись в сад, к сараю. Вместо замка на уключине висел бесформенный кусок оплавленного металла. Мы распахнули дверь, и я посветил внутрь. Наверху Аркаши не было – ни живого, ни мертвого. Мы бросились к погребу и упали на животы, сунув головы в люк…
Голый Афраймович прикрыл глаза, защищая их от яркого света фонаря. Металлическая шлейка крест накрест охватывала его тело, и цепь от нее уходила вглубь погреба.
* * *– О! – воскликнул он, когда его глаза привыкли к свету, – ре-ре-ребята! Как славно! По-по-помогите-ка мне!
Мы опять переглянулись и сразу поняли друг друга.
– Сперва, Аркаша, ты нам все расскажешь, – сказал я. – А не расскажешь, останешься сидеть тут.
– О! – воскликнул он, когда его глаза привыкли к свету, – ре-ре-ребята! Как славно! По-по-помогите-ка мне!
Мы опять переглянулись и сразу поняли друг друга.
– Сперва, Аркаша, ты нам все расскажешь, – сказал я. – А не расскажешь, останешься сидеть тут.
– Да что тут рас-рассказывать, – бряцая цепью, отозвался Ворона жалобно и в то же время хитро. – Жа-жа-жадность фраера сгубила. Обычные бандитские разборки. Да по-по-помогите же вы мне!
– Ой, ли? – усмехнулся Чуч. – Видели мы твоих «бандитов».
– Это же инопланетяне! – не выдержал я.
– Они не-не инопланетяне, – покачал головой Ворона и удрученно вздохнул, видно, осознав, что навешать нам лапши на уши не получится. – Они из дру-другого мира, но не инопланетяне.
– Какая разница?! – поразился я. – Это ведь все равно контакт с иной цивилизацией! Почему никто до сих пор ничего о них не знает?!
– Они в этом пока не за-заинтересованы, – ответил Ворона. – Они пред-предпочитают теневую экономику. Меня это тоже ус-устраивает. – Волнение отступало, и он заикался все меньше. – Меня и еще кое-кого.
– На цепи сидеть тебя устраивает?! – язвительно спросил Чуч.
– Такие разборки есть естественное продолжение теневой экономики, – отозвался Афраймович, – как война – естественное про-продолжение политики. Нежелательное, но ес-ес-естественное. Сам виноват. Хорошо хоть, живым оставили.
– У них там что, атомная война была, и выжили только крысы? – догадался я.
– Не-не-не знаю, не интересовался, – отозвался Аркаша.
– А чем ты интересовался?
– Ничем. Чем меньше знаешь, тем лучше. Это бизнес. Вот, – он поднял с пола монету. – Зо-золото. Даже собирать не стали, оставили. Не Бог весть что, конечно, но все-все-таки…
– Слушай, но если эта крыса такая волшебница, почему она не могла сама освободиться?
– Она умеет только это, – ответил Аркаша, продолжая держать в руке монету. – Узкая спе-специализация. Да помогите же вы мне! – взмолился он. – Тут хо-холодно, а я голый!
И мы, наконец, сжалились. Все ж таки коммерческий директор. Нам с ним жить. Нашли ножовку, спустились, распилили цепь… И ничего он нам больше не рассказал, только благодарил.
Золотые монеты собрали и разделили поровну. Это нас не красит, скажите вы, а я отвечу: но и ничуть не порочит. Если золото есть, надо его разделить. Аркаша нашел в сарае и натянул на себя какие-то рваные джинсы, Чуч одолжил ему свой джемпер, и я развез их по домам. Утро вечера мудренее.
… – Игуаночка, миленькая, как тебе живется без меня?! – прижимая кошку к груди, запричитала Кристина, когда на следующий день я заехал в стационар, проведать ее. Мурка хихикнула, потерлась о ее щеку новеньким свежерегенерированным ухом и замурлыкала.
– Этот тип не обижает тебя? – указав на меня пальчиком, спросила Кристина и тут же объяснила мне причину своей тревоги: – Она такая беззащитная. Она совсем еще котенок.
Я согласно кивнул, но при этом незаметно подмигнул Мурке. Наша с ней тайна о ее «беззащитности» умрет вместе с нами.
– Бедная! – всхлипнула Кристина.
Видела бы она ее вчера…
Кстати. «Бедная»… Вчерашнее золото уже лежит на специальном счете, торжественно названном мною «Муркин Фонд». Отвага и преданность должны вознаграждаться. Вы спросите меня, зачем Мурке деньги? Поинтересуйтесь лучше у неё. Во всяком случае, когда об этом фонде я рассказывал ей, она довольно похохатывала. Да хотя бы, чтобы уши восстанавливать, если что… Опять же и котята могут случиться.
«Бедная»?.. Лично я еще ни разу не встречал такую респектабельную кошку, как наша Мурка. Но это тоже – наша с ней тайна.
Наша и больше ничья.
Фа Маска
1
Отчего-то мнилось мне, что стоит отвлечься от повседневных дел, как мое сознание немедленно примется генерировать и фонтанировать. Каникулы, однако, были уже на исходе, а сольный проект еле-еле сдвинулся с мертвой точки. Фонтанировать сознание не спешило.
А в среду вечером, как раз в тот момент, когда мне только стало казаться, что у меня начинает что-то вырисовываться, в студию позвонил Чуч. Сердобольно глядя на меня с экрана, он вместо приветствия, спросил:
– Ну как фонтан?
– Фонтан сочится, – сдержанно откликнулся я.
– Ну-ну, – кивнул Чуч. – А радостное известие услышать хочешь?
По его интонации я легко догадался, что известие отнюдь не радостное, потому сказал честно:
– Не хочу.
– А придется, – сказал Чуч. – Послезавтра летим в Австралию.
– Шутишь?! – не поверил я своим ушам.
– Если бы. Неожиданное, по-по-нимаешь, предложение. На-настолько выгодное, что Аркаша не смог от-отказаться.
– А меня спросили?! – озверел я так быстро, что даже сам удивился.
– А чего ты на меня-то орёшь?!! – озверел в ответ Чуч.
– А на кого мне ещё орать?! – ответил я резонно.
– На кого хочешь ори, только не на меня, понял?! На Аркашу, например, ори, понял?!
Прекрасно сознавая слабость своей позиции и от этого раздражаясь еще сильнее, я упрямо гнул своё:
– Про Австралию мне не он сказал, а ты!
– Болван! – сказал Чуч мрачно и отключился.
Нужна мне ваша Австралия, как собаке пятая нога. Бывал я уже там. У меня еще и тапочки австралийские не износились. Из шкурок сумчатой белки.
И тут же на связь вышел наш замечательный «худрук» Петруччио. Я сразу подумал о том, что, не посовещавшись с ним, Аркаша никогда не принял бы решение о внеплановых гастролях.
– Ну как? – спросил Петруччио.
– Фонтан?! – свирепо откликнулся я.
– Что это с тобой, дружок? – удивился он.
– Кенгуру тебе дружок, – огрызнулся я.
– Ого?! – удивился Петруччио и тоже сразу отключился.
Значит, точно виноват, раз даже не попытался выяснить, почему я на него наехал.
… А через день, при посадке в гравилет, с неприязнью на него смотрел уже не только я, но и все прочие эр-эсовцы. Дело в том, что у нас в группе есть правило: подруг, невест и жен на гастроли не брать ни при каких обстоятельствах. Если ты по ходу дела обзавелся подружкой из числа группиз, тебя никто не осудит, но никаких женщин из дому.
Смысл в этом правиле заложен глубокий и практический, ведь с каждым из нас в турне может случиться какое-нибудь приключение той или иной степени романтичности. И нам вовсе не нужны женские глаза, женские уши и женские языки, которые вместе с нами вернутся домой.
Так вот. Петруччио явился на посадку под руку с девушкой. Впрочем, хотя он и слыл гением-одиночкой, сперва мы не придали этому особого значения, ведь всех нас кто-нибудь провожал. Правда мы не могли не заметить, что его спутница удивительно хороша. Совсем юная, с большими синими, как будто бы чуть испуганными глазами на тонком смуглом лице и с пепельными волнистыми волосами до плеч.
Но вот мы поднялись в салон, наши провожатые остались на перроне… А Петруччио вошел в гравилет вместе со своей дивой! И это уже ни в какие ворота не лезло. Мы, конечно, не могли устроить разборки прямо тут же, у девушки на глазах, но сверлили Петруччио многозначительными взглядами. Он же сидел в кресле, потупившись и делая вид, что ничего особенного не происходит.
Но надо отдать ему должное, демаркационную линию он перешагнул первый. Когда гравилет, выйдя в стратосферу, набрал скорость, и мы смогли расслабиться, Петруччио громогласно объявил:
– Эй, все! Это Ева. Вопросы есть?
Мы переглянулись. Вопросы у нас были, но задать их ему хотелось бы конфиденциально.
– Нет вопросов, – констатировал Петруччио, – тогда представьтесь ей сами.
И мы начали, было, называть себя, но девушка прервала нас с трогательной простотой:
– Незачем затруднять себя. Я знаю ваши имена. Я ваша давняя фанатка.
Пока она говорила, я загляделся на нее. Черт побери, ну где Петруччио откопал этого синеглазого ангела?! Ни единого изъяна не видел я в ее лице, не было оно к тому же ни слащавым, ни вульгарным, ни холодным, ни манерным. Просто красивый человек, который прекрасно об этом знает, но не придает этому факту значения большего, чем он того заслуживает…
– Петя сказал мне, – продолжала она, – что вы будете против, но я убедила его взять меня с собой. Прошу прощенья. Я не стесню вас. Обещаю.
Я набрал в грудь воздуха, собираясь рассыпаться в уверениях, что, мол, ей вовсе не о чем беспокоиться, что она никак не может нас стеснить, и что даже наоборот, сам факт ее присутствия рядом значительно облегчит нашу жизнь… И я уже, было, открыл рот, чтобы произнести эту, или какую-то похожую, галиматью, как услышал, что меня опередил Чуч:
– Что вы, что вы, Ева, мы только рады…
И это наш тормоз, наш грубый и неотесанный вокалист-подкладочник?!