– Если будете слушаться, выполнять команды быстро и беспрекословно, можете остаться в живых. Нет – сдохнете точно. Это единственное правило. Ясно?
– Якхно, – прошамкал я перекошенными губами, чувствуя, как струйка пота ползет мне с позвоночника в задницу.
– Тогда бегом! – рявкнул голубоглазый, опуская бластер. – Вы, – обернулся он к нашим, – за ним!
– Не люблю я такую романтику… – тихо сказал Пила, и мы помчались по этой коммуникационной шахте. И бежали так минут пятнадцать, пока не уперлись в наглухо закрытую типовую титановую дверь шлюза. Мы во множестве видели такие в этом «турне». «Командир» выругался и приказал:
– Всё. Отдыхать, – и сам первый выполнил свою команду, опускаясь на пол. И добавил безнадежно: – Не успели.
– Что теперь, Веня? – спросил его, падая рядом, колонист, которого я без маски еще не видел, а теперь узнал в нем ту самую рожу со шрамом во лбу, которая встречала нас, когда мы только прибыли на Марс.
– Будем ждать, – отозвался командир. – Если это наши почему-то закрыли, откроют. Если нет… Подождем.
– Может быть, сейчас, раз уж мы сидим… – начал, было, я, но «командир» оборвал меня:
– Заткнись!
Мы просидели так минимум минут двадцать, утирая липкий пот и озираясь по сторонам. Сбоку от двери я заметил стандартный модуль переговорника. Почему они не воспользуются им? Ах, да, они же не знают, кто их запер, «свои» или чужие, не хотят выдавать свое присутствие…
Безмолвие нарушил бородач:
– Похоже на абзац, – сказал он.
– Очень, – отозвался «командир».
– Слишком! – отчего-то радостно добавила рожа со шрамом.
И вновь повисла тишина. Вдруг переговорник зашипел, а затем раздался голос с поразительно будничными интонациями:
– Вениамин Аркадьевич, вы меня слышите? Это вас Потехин беспокоит.
«Потехин» – фамилия губернатора Марсианской колонии. Я ни разу не видел и не слышал его, но сразу понял, что это именно он. Аборигены переглянулись. Голубоглазый тяжело поднялся, подошел к двери и коснулся сенсорной клавиши.
– Да? – отозвался он.
– Хорошо, – донеслось из коммуникатора, – рад вас слышать.
– А я не очень, – признался голубоглазый.
– А я вот, представьте, рад. Что не заставляете нас действовать вслепую. Спасибо.
– Не за что, – усмехнулся командир.
– Ну, не за что, так не за что, – согласился губернатор. – Есть предложение. Ваших всех мы уже отловили, мятеж подавлен. Затея с захватом заложников и корабля провалилась. Так что, давайте так. Наши люди открывают шлюз, и вы без шума сдаетесь.
– Вообще-то заложники пока у нас. Наши требования…
– Бросьте, Вениамин Аркадьевич, – перебил его губернатор. – Какие они, к свиньям, заложники? Добрались бы вы до корабля, тогда – да: связались бы с Землей, показали бы их всему миру. Тогда бы и требования диктовали. А сейчас, если сдадитесь, мы их на Землю отправим, а не сдадитесь, – перестреляем вместе с вами.
– Надо сдаваться, – тихонько сказал Чуч, словно бы разговаривая с самим собой. Но никто на него не обратил внимания. А губернатор продолжал:
– На Земле прекрасно знают, что Марс – место опасное. Несчастные случаи тут – дело привычное…
– С-суки, – сквозь зубы сплюнула рожа со шрамом.
– Вы не посмеете… – начал командир.
– Легко! – вновь перебил его губернатор. – И не надо горячиться, Вениамин Аркадьевич, мы же с вами интеллигентные люди.
– Если сдадимся, что они обещают? – тихо спросил бородатый, обращаясь к командиру.
– Я расслышал вопрос, – отозвался губернатор. – Мы ничего не обещаем. В случае, если вы сдадитесь, ваше будущее неопределенно. Но это, друг мой, очень много в сравнении с тем, что известно о вашем ближайшем будущем, если вы НЕ сдадитесь. По большому счету, мне все равно. Но мне жалко моих людей, я не хочу, чтобы вы стреляли в них. Вы и так погубили сегодня многих. Да и наши гости тут ни при чем. Короче, – в голосе губернатора появилось нетерпение. – На обсуждение вам – пятнадцать минут. Если через пятнадцать минут вы не дадите определенного ответа, мои будут штурмовать.
И разговорник отключился. Голубоглазый обернулся.
– Вот так, – сказал он. Потом, помолчав, добавил: – Я живым не сдамся.
– Я тоже, – отозвался бородатый. – Рудники. Лучше уж сразу.
– А я бы сдался, – сказала рожа со шрамом. – Душа – не воробей, вылетит, не поймаешь. Хоть месяцок, да пожить еще.
– Хорошо, договорились, – вдруг заторопился командир, – это твой выбор. Сделаем хотя бы что-то. – Он обратился к нам, точнее ко мне: – Слушайте меня. Мы умрем, но вы – единственная надежда, что это будет не зря.
За ухом еще саднило, и мне сильно хотелось сказать что-нибудь злорадное, типа: «А-а, вот ты как запел, когда прижало…» Но удержался, понимая, что им сейчас много хуже, чем нам.
– Земля должна знать правду, – продолжал «командир».
– Какую правду? – впервые за все это время открыл рот Боб. Я глянул на него. Видок у него был не самый бравый. Еще бы. Каково это – сознавать, что только сейчас кто-то погиб, закрыв тебя своим телом.
– Что на Марсе нет свободных колонистов, – ответил голубоглазый.
– Заключенные-смертники? – догадался Боб.
«Командир» отрицательно покачал головой. Тут влез Чуч:
– А спецназ?
– Да, вольнонаемную охрану с большой натяжкой можно назвать свободными колонистами. Но основная часть населения – убитые на войне.
– Как это? – не поверил я своим ушам и вспомнил Козлыблина с его игрушкой.
– Вы вообще-то знаете, что на Земле идет война? – устало спросил командир.
– Когда мы улетали, никакой войны не было, – возразил Чуч.
– А я что-то такое слышал, – вмешался Пилецкий. – Но не поверил. Глупость какая-то. Будто идет война, но она виртуальная. Вроде компьютерной игры.
Повстанцы переглянулись и невесело посмеялись.
– Значит, информация все-таки просачивается, – сказал командир. Я тоже ничего толком не знал, пока сам не попал сюда. И это при том, что я больше десяти лет преподавал в университете историю. На Земле, милые вы мои заложники, идет мировая война. В ней участвуют прямо – двенадцать держав, косвенно – все остальные. Но, как вы верно заметили, никто никого не убивает, никто не портит технику и не сносит с лица земли города. Война ведется на виртуальном уровне. Но периодически подводятся итоги в реале. Во-первых, выплачиваются контрибуции, во-вторых, в программах этих виртуальных войн фигурируют реальные люди…
– И всех, кого «убивают», отправляют на Марс! – догадался я.
«Командир» покачал головой:
– Всей Солнечной системы не хватило бы. Слава Богу, отправляют не всех, а только разность. Например, в определенный период с одной стороны «погибло» три миллиона двести человек, а с другой – три миллиона сто восемьдесят. Вот эти двадцать человек разницы и изымаются. Из обращения. И тут они работают в пользу противника.
– Ужас какой-то, – сказал Чуч.
– Это не ужас. Ужас был, когда их изымали, но никуда не отправляли, а просто расстреливали. Так было лет двадцать назад, еще до колонизации Марса.
– Не верю, – помотал головой Чуч.
– Станиславский тоже не верил, – сказала рожа со шрамом.
– Как выбирают, кого из «погибших» отправить? – спросил Пилецкий.
– Имена всех виртуально погибших известны. Но это сотни тысяч, а то и миллионы. Вычисляют разницу, а потом конкретные имена получают с помощью жребия. Точнее, методом случайных чисел.
– Как вы узнали, что вы… погибли? – спросил я.
– Вы военнообязанный?
– Да.
– Я тоже. Меня призвали. А о том, что я убит, я узнал уже на Марсе.
– Дикость какая-то, – потряс головой Чуч.
– Война – всегда дикость, – возразил командир. – Сейчас человечество пришло к самой, пожалуй, гуманной ее разновидности. И заметьте, это говорю я, человек, которого «убили».
– Колония международная? – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Боб.
– Да, она делится на двенадцать губерний.
– Если вы сами говорите, что нынешняя война – самая гуманная, чего же вы тогда хотите? – спросил Пиоттух-Пилецкий. – Дезертировать из мертвецов?
– Это было бы неплохо, – сказал командир, – но сейчас – неактуально. Мы хотим, чтобы эта информация была открытой. Нельзя превращать людей в стадо, из которого на убой берут по жребию. А если уж это неизбежно, то человек должен хотя бы знать о такой возможности. Мы имеем сведения, что уже несколько лет жребий проходит нечестно, и в порядке вещей, когда тем или иным персонам правительство устанавливает бронь задним числом.
Меня осенило:
– А почему вы не торгуетесь? Поставьте условие, чтобы вас отправили с нами, дайте подписку о неразглашении…
Командир покачал головой:
– Во-первых, я просто не могу так поступить. Мятеж готовили сотни людей, я не могу их предать. Пусть лучше улетите вы, а с вами правда, чем мы – с завязанными ртами. Во-вторых, живыми нас с Марса не отпустят все равно, скорее перебьют вместе с вами, вы же слышали… Да я не уверен, если честно, что и вас-то отпустят.
– Отпустят, – возразил бородатый. – Если бы они хотели…
Но тут снова ожил коммуникатор:
– Что решили? – спросил губернатор. – У вас осталась одна минута.
– Сдаемся! – крикнул «командир» и взглянул на бородатого: – Ты не передумал?
Тот покачал головой.
– Тогда отойдем. Стреляем на счет «три». Режим поражения максимальный. Пока, ребята, – кивнул он нам, а роже со шрамом сказал: – Если получится, передай привет нашим. Сейчас посчитаешь нам.
– А может… – начал, было, я, но «командир» перебил:
– Не надо нас жалеть. Мы уже давно умерли.
Взяв по бластеру, они с бородатым отошли от нас на несколько шагов и встали друг против друга, прижавшись спинами к стенам тоннеля.
– Давай, считай, – скомандовал «командир».
– Раз.
Щелкнули предохранители.
– Два.
Они направили стволы друг на друга.
– Три!
Короткая вспышка, звук, словно пламя вырвалось из огромной газовой горелки, и два обугленных тела повалились на пол.
– Что у вас там происходит?! – раздался встревоженный голос губернатора. – Мы вскрываем дверь!
– Валяйте! – отозвалась рожа со шрамом.
* * *Потом был прием у губернатора русского сектора генерала Потехина, извинения за беспорядки и возмещение нам стоимости сломанных инструментов. Потом мы дали подписку о неразглашении по форме 001.
Нам сообщили, что погибшие повстанцы будут похоронены с почестями, как солдаты, убитые в бою. Нам сказали также, что, оказывается, «чекист» Смирнов был приставлен к нам, охранять наши жизни, и он с честью справился со своей задачей. Его тело будет отправлено на Землю несмотря на дороговизну этой операции. Правда, Пила дал довольно циничное объяснение такой расточительности: «Его живого ведь должны были на Землю доставить. Так что – уплочено».
… Зальник мы все-таки выпустили, только называется он «Live on the Moon»[13], без Марса. Мне он не очень нравится, вялый какой-то и камерный. Но расходился он неожиданно хорошо, и, говорят, ряды наших поклонников пополнились любителями самодеятельной «костровой» песни. Что-то они в этом альбоме свое услышали.
А вот про наше пребывание на Марсе нигде никаких материалов не было. Вообще. Так что весь рекламный эффект, на который рассчитывал Ворона, пошел насмарку. Я спросил его:
– Аркаша, а что, о Марсе совсем писать не будут?
Он наморщил лоб и переспросил:
– О Ма-марсе? – Он у нас заикается, когда волнуется. – О каком Ма-ма-марсе?
Похоже, нет такой планеты в Солнечной системе.
Так что остались мне на память об этом полете, как единственный его результат, только длинные курчавые волосы на заднице. Оказывается, у всех космонавтов такие отрастают, так как в невесомости люди не сидят, не лежат и не травмируют тем самым волосяные луковицы.
… Иногда меня мучает мысль о том, что мы «не оправдали…», не стали борцами за справедливость и не пытаемся рассказать всем и каждому правду. Но я не представляю, как бы мы это сделали. Подписанные нами бумаги выглядели весьма недвусмысленно, и если бы я, например, выступил с публичным разоблачением, то меня просто-напросто засудили бы за разглашение государственной тайны на абсолютно законном основании. И по закону военного времени я однозначно схлопотал бы «вышку».
Правда, когда меня особенно прихватывает, я вспоминаю фразу «командира»: «Не надо нас жалеть. Мы уже давно умерли». И мне становится легче. В конце концов, они сделали свою игру и проиграли. Нам же они изначально назначили роль бессловесных пешек, и мы ее с успехом исполняем.
Но как-то, за бутылочкой, я все-таки не удержался и рассказал обо всем этом Петруччио. Больше всего его зацепило, что обломок алмазного купола упал на то место, где должен был сидеть он.
– Опять я вытянул верную карту, – сказал он удрученно, почесывая за ухом кота Филимона Второго. – Выходит, зря я надеялся, что утратил эту способность. Хорошо еще, что я не знал этого вашего «чекиста» лично, а то бы совесть замучила.
А потом мы выпили еще, и он предложил мне написать обо всем этом песню и даже название придумал: «Мертвецы на Марсе». Говорит:
– И разоблачим их всех к чертовой матери!
Но я возразил:
– Никого мы не разоблачим. Никто даже и внимания не обратит, решат, что эти наши откровения – поэтический вымысел. Да и вообще, песни я хочу исполнять про живых и на Земле.
Потом мне еще одна идея в голову пришла: связаться с Козлыблиным, да похимичить в той его «чумовой игрушке». Я говорю Петруччио:
– Дай-ка я от тебя Козлыблину позвоню.
А он – хлоп себя по лбу:
– А я-то никак вспомнить не мог, что мне все эти твои марсианские хроники напоминают! Когда вас не было, он мне среди ночи позвонил. «Поздравь, – говорит, – я послезавтра тоже на Марсе буду!» – и морда у него от счастья сияет, как начищенный пятак. «Как это так? – спрашиваю. – Что за гон?» «Да я тут одну игрушку взломал окончательно, а главный бонус в ней – отправка на Марс!» «Ну, поздравляю, – говорю, – удачи тебе». А сам, конечно, не поверил ни фига решил, что он переел чего-то, и у него крышу сорвало…
Я тут же позвонил Козлыблину. Но его ДУРдом ответил, что хозяина забрали в армию, и он велел передавать всем приветы …
Ох, и нажрались же мы с Петруччио в тот вечер.
Ми Дикая тварь из дикого леса
1
Я сказал, величественно воздев палец к потолку:
– Дабы наш будущий Степка вырос нормальным человеком, нужно, чтобы в доме было животное.
Кристина оживилась и предложила:
– Игуана. Я читала, это сейчас модно.
– Дорогая, – произнес я ласково, – ты когда-нибудь видела игуану?
– Нет, – призналась она.
– Так посмотри. Дорогая.
Придерживая животик, она сползла с софы и вышла на кухню, где у нас установлен стереовизор с выходом в сеть. Вернувшись, спросила покладисто:
– А ты какое животное хотел?
– Я хотел кошку.
– Просто кошку?! – воскликнула она так, словно мое желание было преступным.
– Проще некуда, – подтвердил я, чувствуя, что начинаю злиться.
– Подожди, – сказала она и снова удалилась на кухню. Я понял, что она опять полезла в Сеть. Она что, кошек никогда не видела?!
Вернувшись, она процитировала по памяти:
– «Звери из семейства кошачьих – одни из самых кровожадных и опасных представителей земной фауны…»
– Я не говорю о «звере из семейства кошачьих»! – взорвался я. – Я говорю о кошке! О простой домашней кошке! Зовут которую Мурка!
– Не надо так нервничать, – сказала Кристина. – Это, между прочим, передается ребенку. Я тебя прекрасно поняла. Но ты ведь не будешь спорить, что твоя «простая домашняя Мурка» – представитель семейства кошачьих?! Это зверь! Ребенок должен ощущать вокруг себя комфорт и любовь, а ты предлагаешь нам завести зверя…
– О-о, – застонал, было, я, но она продолжала:
– Ты не дослушал! Я вовсе не против кошки. Я даже за. Но за слегка очеловеченную кошку. Она должна уметь смеяться.
У меня глаза на лоб полезли.
– Какой ты все-таки темный, – покачала головой Кристина, наблюдая мою реакцию. – Сейчас это делают элементарно. Генная инженерия.
– Но зачем?!
– Затем, что модно.
– Почему?! – не унимался я.
– Потому, что если кошка смеется, то это уже не зверь, а друг.
– Друг человека – собака! – обреченно сообщил я.
– Ненавижу запах псины, – парировала Кристина.
– Вот я и говорю, что нам нужна кошка, – нашелся я.
– Но она должна уметь смеяться, – повторила Кристина, и круг замкнулся.
– Над чем? – спросил я, пытаясь довести ситуацию до абсурда.
– Я откуда знаю? – отозвалась она раздраженно. – Над тем, что смешно.
– То есть, у нее будет чувство юмора? – спросил я не без сарказма.
– А ты думаешь, оно есть только у тебя? Типичный мужской шовинизм, – заклеймила меня Кристина. – А назовем ее, кстати, Игуана. Это будет стильно. Кошка Игуана. Ты, надеюсь, не против?
– Ладно, – коварно согласился я. – Но модель по каталогу выберу я.
– Выбирай, – великодушно кивнула Кристина. Похоже, ей было наплевать, как кошка будет выглядеть, и какой у нее будет характер, лишь бы ее звали Игуана, и она умела смеяться. Потому что одно модно, а другое стильно.
– Да, кстати! – продолжал я так, словно внезапно вспомнил. – Игуана это полное имя, а уменьшительно-ласкательное – Мурка.
– Что общего между Игуаной и Муркой? – возмутилась Кристина.
– Ничего, – согласился я. Но так бывает. Например, Александр и Шурка. Что общего? Александр-Шурка, Игуана-Мурка, – помахал я руками в такт стишку и закончил, хлопнув в ладоши. – Опля!
Кристина нахмурилась и выдала неуверенно: