— Я подошел поближе, чтобы послушать, но он не дышал. Я потрогал его руку, она оказалась холодной. Я хотел пойти за помощью, но Фриоп вопил, и мне пришлось успокаивать его. Я даже дал ему пощечину. Потом мы вместе пошли к конюшням, я разбудил Пуатвена, и…
— Не торопись. Когда вы пошли за Пуатвеном, вы заперли дверь на ключ?
— Нет, мы толком не понимали, что делаем.
— Вы уверены, что в пекарне не было никого, кроме вас?
На лице подмастерья отразились мучительные раздумья.
— Честно говоря, нет, тем более что мы не открывали склад с мукой. Но ворота были закрыты.
— А где находится этот склад?
— Надо войти в чулан и повернуть шкаф, куда складывают рабочую одежду.
— И там большая клеть?
— Да нет, настоящий погреб, просторный и сухой. Мука там хорошо хранится. Хозяин не хотел о нем говорить, точнее, не хотел, чтобы о нем говорили.
— Почему?
— Потому что он набил его мукой, так как думал, что скоро будет голод.
— Что-то тут не так. Объясните поточнее.
— Хозяин хранил на складе муку, потому что считал, что скоро в городе муки будет мало и цена на хлеб вырастет. Цену уже повысили, покупатели недовольны, и нам угрожают.
— В какой форме?
— Пишут углем на стенах, Фриоп еле успевает отмывать надписи.
— И что пишут?
— Оскорбления разные… Сулят все разгромить и разграбить… а нас повесить.
— Что за человек был мэтр Мурю?
— С виду вроде добродушный, а как работать заставлять, настоящий зверь. И до барышей жадный.
Ученик едва заметно усмехнулся.
— А госпожа Мурю?
— Она торговала в лавке. Мы были для нее ничто. Мы никогда не ели у нее за столом…
— А где третий ученик?
— Это у него надо спросить. Он может делать все, что захочет.
В последней фразе прозвучала неприкрытая ненависть.
— И даже опаздывать утром на работу?
— И опаздывать тоже.
Николя вышел позвать Фриопа; мальчишка сидел на каменной тумбе и кусал кулаки.
— Идем, теперь твоя очередь.
Когда он взял мальчика за плечи, ему показалось, что руки его легли на плечи скелета, столь тощим и хрупким был подросток. Он дрожал и на каждом шагу спотыкался. Попросив Парно выйти, Николя встал между двумя подмастерьями, чтобы не дать им возможность обменяться какими-либо знаками. Фриоп был одет еще хуже, чем его товарищ. Допрос начался с обязательных вопросов. Фриоп, пятнадцати лет от роду, отец крестьянин, проживающий в Мо. Пока речь не зашла об их третьем товарище, ответы Фриопа мало чем отличались от ответов его друга. Но стоило ему услышать о третьем ученике, как на него накатил гнев; но страх мешал ему говорить. Николя сделал вид, что знает о третьем сообщнике гораздо больше; уловка его оказалась сравнимой с открытием шлюза, откуда немедленно хлынули долго сдерживаемые слова…
— Он не работает, он ничего не делает, прячется за спиной хозяина… Вечно всем пакостит, а на нас все сваливает, на меня или на Парно. Он считает нас… животными. Он доносит на нас, а сам все врет… он… нас… Тогда нас бы…
Мальчишка замолчал, прикусив губу и растерянно озираясь по сторонам. Сказал ли он лишнее или же испугался, что проговорился о том, о чем говорить запрещено? Николя решил не настаивать и переменил тему.
— Где вы берете муку для работы?
Облегченно вздохнув, Фриоп приободрился.
— Зерновой рынок бывает два раза в неделю, в среду и в субботу. Но у хозяина муки много. Подводы приезжают и уезжают…
— Расскажи мне об этом подробнее.
— Муку привозят в обход закона, на телегах, закрытых холстами; эти же телеги увозят пустые мешки. Когда телега приезжает, она всегда полна. Тут целая система, ее организовала шайка монополистов. Через своего шпиона они узнают, когда присяжные корпорации придут с инспекцией к кому-нибудь из булочников, и немедленно увозят к своим людям излишки, а те их прячут. Тот, кто прячет, получает свою долю за помощь. Они все связаны страшной клятвой.
— И твой хозяин входит в эту шайку? — спросил Николя, озадаченный тем, что ему только что на одном дыхании выпалил мальчик.
— Так я вам про то и говорю! И не только это, он отщипывает от каждого каравая, потому что совсем не жалеет бедняков. Он щиплет тут, щиплет там, все больше и больше. «Ку-ку, — говорит он, — ку-ку, а какой ни есть доход». Но Господь и Святая Дева все видят, и иногда эти общипанные кусочки поднимаются, становятся пышными, и из них получаются самые красивые булки, самые золотистые и ароматные. А хозяин очень злится.
Внезапно возбуждение мальчика прошло, и он залился слезами. Николя подумал, что ему, похоже, столько же лет, сколько его сыну. Подождав, пока Фриоп успокоится, он спросил:
— Тебе очень плохо? Ты мне всегда казался славным малым.
— Вы всегда были добры к нам, господин Николя, — произнес мальчик, с восхищением глядя на комиссара. — И господин прокурор тоже, и кухарки, и Пуатвен, который всегда подсовывал нам вкусные кусочки.
И он снова зарыдал.
— Нам не позавидуешь. Работаем полуголые, работаем и утром, и вечером, передохнуть некогда, только разве в воскресенье. А мы все терпим. Иногда мне кажется, что в чистилище и то легче. Ведь я не железный. Ночь тоже не приносит отдыха, потому что только заснешь — как уже пора на работу.
Внезапно раздался громкий шум, дверь в кухню распахнулась, и вошел Бурдо в сопровождении двух приставов и двух солдат из городского караула. Бурдо поманил к себе Николя.
Глава V ПЕКАРНЯ
Инспектор отвел Николя в сторону.
— В городе назревают беспорядки. Повсюду собираются люди. Пока они ведут себя мирно, только разговаривают и спорят. По дороге к вам я повстречал караульный отряд, патрулировавший улицу Монмартр; тут находится несколько булочных, и булочники чувствуют себя неспокойно.
— Все так серьезно?
— Хуже, чем можно было себе представить. Всю ночь в полицейское управление приходили донесения, подтвердившие ваши опасения. Лихорадочное оживление наблюдается вокруг Парижа, в Бовэ, Пасси, Сен-Жермене, Мо, Сен-Дени. Начались грабежи. Тысячи людей собрались в Виллер-Котре. В Понтуазе все вверх дном, толпа все крушит и ломает на своем пути, в деревнях на берегах Уазы все бурлит. В Лиль-Адане задержали баржу с зерном, мешки вскрыли, а зерно растащили.
— Но чего они хотят?
— Говорят, некие таинственные эмиссары убеждают народ, что его намерены уморить голодом, и для этого все зерно свозят в Париж, чтобы потом по завышенной цене продать его за границу. Вспомните пресловутый «голодный сговор». Он снова всплыл на поверхность! Хуже всего, что порядок можно восстановить только ценой жестких мер, но никто не хочет их применять.
В душе Николя обрадовался, увидев, что в Бурдо вновь пробудился полицейский, для которого волнения являются нарушением существующего миропорядка.
— Ни полиция, ни жандармерия, ни войска не получают никаких инструкций, ибо все те, кто по должности обязаны отдавать приказы, отказываются это делать. Я узнал, что господин Ленуар требует письменных предписаний и в ожидании сам ничего не предпринимает. Положение тем временем ухудшается. Но что вы намерены сделать с учениками булочника?
Николя, одно за другим, пересказал ему все события прошедшей ночи и поделился своими первыми выводами.
— Только вскрытие сможет либо подтвердить, либо опровергнуть ваши подозрения, — заключил, выслушав его, Бурдо.
— Вы знаете, сегодня мне непременно надо съездить в Версаль. Поэтому все необходимые действия я поручаю произвести вам. Велите отвезти тело в мертвецкую, вызовите Семакгюса и Сансона. Я не могу доверить столь важную для следствия процедуру первым попавшимся квартальным докторам, с некомпетентностью которых мы с вами успели познакомиться. Но прежде надо допросить вдову и третьего ученика; правда, этот третий все еще где-то ходит. Надо также расспросить соседей и жильцов того дома, где живут оба ученика. Эти двое…
И он, повернув голову, указал на обоих подмастерьев, что, понурив головы, ожидали возле двери.
— Мы видим их каждый день, — добавил он, обращаясь к самому себе. — Живем в одном с ними доме, но ничего о них не знаем. Мне бы хотелось, чтобы их поместили в одиночки — до той поры, пока показания их не подтвердятся. Найдите в Шатле две камеры для привилегированных узников. Пусть их кормят за мой счет, а тюремщикам поручи незаметно наблюдать за ними. И, разумеется, камеры подальше друг от друга.
Он решил не рассказывать Бурдо все сразу. Дело было не в скрытности или недоверии. Просто некоторые подробности казались столь ничтожными, что они смогут привлечь интерес только в случае, если… Словом, ему не хотелось сообщать инспектору, обладавшему богатейшим опытом работы, свои выводы. Пусть он сделает их сам, пойдет своим собственным путем; разумеется, пути их, без сомнения, пересекутся, но лучше, когда каждый приходит к месту встречи с собственными выводами. Этот метод до сих пор работал прекрасно. И он подвел Бурдо к молодым людям.
— Кто из вас курит трубку?
Удивленные его вопросом, мальчишки переглянулись.
— Никто, — ответил Парно, и Фриоп, поддерживая его, замотал головой.
— А хозяин?
— Тоже нет. Тесто — продукт деликатный, оно впитывает все окружающие его запахи.
Ничего не понимая, Бурдо тем не менее покачал головой.
— В пекарне стоял запах крепкого табака.
— Быть может, кто-нибудь что-нибудь сжег в печи?
— Невозможно! Печь не растапливали.
— И какой вывод вы из этого делаете?
— Прежде чем рухнуть носом в тесто, мэтр Мурю принимал посетителя. Но тогда возникает вопрос: умер ли он вследствие удара, и тогда речь идет о естественной смерти, или же его убили. И еще один вопрос — о ключах. Каким образом булочник мог умереть естественной смертью, запершись у себя в пекарне, если у него в карманах нет ключей от входной двери?
Подойдя к подмастерьям, Николя сообщил им принятое решение. Фриоп тотчас зарыдал, ломая руки. Бурдо приказал приставам и караульным вывести молодых людей как можно незаметнее, дабы не спровоцировать новых уличных волнений. Понимая, насколько бессмыслен его вопрос, Николя тем не менее спросил Бурдо, не приходило ли каких-нибудь новых сведений об исчезновении его сына Луи. Инспектор отрицательно покачал головой, давая понять, что он тоже ждет и он в отчаянии, что не может ни приободрить его, ни дать хотя бы крошечную надежду. Они вышли на улицу. Светало. На улице Монмартр собралась толпа, враждебность которой Николя ощутил сразу.
Толпа являла собой плотную бесформенную массу, посреди которой то тут, то там взмывал вверх то факел, то фонарь, освещая то бесстрастные, то искаженные злобой лица, то безучастные, то гневные взоры. В этом людском сборище явственно чувствовалась новая, незнакомая грозная сила, пока еще сдерживаемая, но малейшее движение, даже самое безобидное, любой невинный жест мог в один миг спустить ее с цепи. Появление полицейских в воротах дома Ноблекура вызвало глухой ропот, напоминавший гул ветра в верхушках деревьев, предвестника грозы, расчищавшего путь разъяренной стихии. Стараясь не смотреть в сторону пока еще спящего зверя, Николя и Бурдо двинулись дальше. Какой-то тип выкрикнул: «Хлеб по два су!» В ответ раздался одобрительный рев, в едином порыве толпа зааплодировала, закричала, но вскоре успокоилась и вновь замерла в тревожном ожидании. Николя взялся за дверной молоток соседнего дома и постучал. На пороге возникла простоволосая женщина; это была старая служанка семьи Мурю, ее иногда видели в булочной. Она недовольным тоном спросила, чего им надо, а на просьбу повидать хозяйку злобно бросила, что не станет ее беспокоить раньше обычного часа ее пробуждения. Сменив тон, Николя схватил мегеру за руку и втащил ее внутрь дома.
— Я требую, чтобы вы немедленно разбудили свою хозяйку.
— Не спорь, Евлалия, лучше проводи сюда комиссара Ле Флока, — раздался из глубины коридора раздраженный голос: — Это наш сосед, жилец господина де Ноблекура. Надеюсь, вы простите ее упрямство. В ее возрасте трудно должным образом исполнять свою работу.
Изрыгая цветистую брань, старая служанка заковыляла по темному коридору. Следуя за ней, Николя очутился в клетушке, оборудованной под будуар. Неяркий свет, проникавший через круглое матовое окно в потолке, позволял разглядеть камин, ширму, сервировочный столик со стаканами и длинный складной шезлонг, из тех, что легко превращаются либо в кровать, либо в кресло. В шезлонге сидела женщина в домашнем платье и внимательно рассматривала непрошеного гостя.
— А теперь оставь нас, — велела она служанке. — Она считает, что раз она присутствовала при рождении мэтра Мурю, значит, ей позволено командовать и в лавке, и дома.
Женщина рассмеялась, однако смех ее прозвучал не по-доброму.
— Никогда не думала, что мне придется носить это имя, постоянно что-то делать… ведь, полагаю, вы пришли из-за Мурю?
Возраст госпожи Мурю явно перевалил за тридцать. Ухоженное лицо с нежным румянцем обрамлял ночной чепец с плоеными барежевыми оборками, накинутая на плечи короткая пелерина из белой тафты, отделанной блестящим шелком, не столько скрывала плечи женщины, сколько подчеркивала их красоту. Расходящаяся книзу, пелерина колоколом нависала над пышными волнами юбки. Шею обхватывала черная шелковая ленточка; этот узенький и явно неуместный кусочек шелка придавал ее утреннему неглиже капельку строгости дневной одежды. Туфля без задника вызывающе покачивалась на стройной ножке. Задумавшись, Николя уставился на туфлю, и хозяйка, заметив направление его взгляда, мгновенно спрятала ее под пышными юбками.
— Сударыня, — продолжил Николя, — к вам пришел не сосед, а комиссар, который очень сожалеет, что ему пришлось вторгнуться к вам в дом против вашей воли. Знаете ли вы, где находится ваш муж?
— Мой муж вполне взрослый мальчик, и я слишком уважаю его и себя, чтобы указывать ему, что ему следует делать.
Вопрос явно не застал ее врасплох.
— Разумеется, мы вполне согласны с вами. Однако, скажите, у него есть привычка опаздывать?
— Но, послушайте, господа, он должен быть у себя в пекарне.
Эти слова ей следовало сказать с самого начала.
— Вы его видели сегодня ночью?
— Ночью я отдыхаю. Отправляясь в пекарню, он обычно столь любезен, что не сообщает мне об этом, и к тому же…
— К тому же?
— У нас отдельные спальни.
— Что ж, сударыня, тогда поставим вопрос по-иному: когда вы видели вашего мужа в последний раз?
На лице ее не отразилось ни малейшего беспокойства. Предчувствуя нечто нехорошее, женщина, не обладающая твердым характером, наверняка выдала бы свое волнение…
— Господин Мурю, — произнесла она с презрительной гримаской, — скушал свой суп и кашу в моем обществе, можете мне поверить.
— Он собирался куда-нибудь выходить?
— Судя по его одежде, да. Впрочем, он и сам мне об этом сказал.
— Куда он отправился?
— На свидание.
— Он сказал вам, с кем?
— Вы меня утомляете, сударь! Насколько я смогла понять из высыпанного на меня мешка слов…
«Мешок слов» отдавал лавкой, тем не менее он все время ощущал некую неестественность ее тона.
— …он должен был встретиться с каким-то человеком…
Сообразив, что, поторопившись, ответила на следующий вопрос, она закусила губу. Это движение позволило Николя узреть еще одну деталь, поначалу скрытую от него полумраком будуара. У госпожи Мурю было две мушки, одна — «игривая» — возле ямочки на щеке, а другая — «скромница» — возле нижней губы. Любопытно, зачем простой булочнице налеплять на ночь мушки. Маленькие кусочки черной тафты, предназначенные подчеркнуть белизну кожи, как, впрочем, и уже отмеченная черная ленточка, не принадлежали к числу привычных украшений богатых горожанок, а потому показались ему странными и в определенной степени подозрительными. Почувствовав направление его мысли, она резко сменила тон; похоже, настроение ее испортилось окончательно.
— Да будет вам известно, я не вмешиваюсь в дела моего супруга. Я не знаю, где и с кем он имеет дело.
— А вы сами, сударыня?
Николя часто задавал неопределенные вопросы, которые иногда попадали в цель.
— На что вы намекаете, сударь? Что, по-вашему, я могла делать? Я спала, пока вы меня не удивили… я хотела сказать, разбудили.
И снова она проговорилась, подумал Николя; в своей работе следователя он всегда крайне внимательно относился к оговоркам свидетелей. В большинстве случаев они были обусловлены тревогой, сквозь которую иногда прорывались подлинные чувства.
— О, сударыня, в моих вопросах нет никакого злого умысла. Однако иногда бывает легче поймать мушку, нежели отыскать истину.
Он почувствовал, как стоявший рядом с ним Бурдо вздрогнул, а госпожа Мурю покраснела и вновь закусила губу.
— Есть у вас ключ от двери, отделяющей ваше жилище от пекарни?
— Нет. Он есть только у мужа и у ученика, который живет с нами в доме.
— Как его зовут?
— Дени.
— А полное имя?
— Камине. Дени Камине.
— Почему он не проживает в соседнем доме, вместе с другими учениками?
Она вздохнула.
— Он самый старший из них. Ему скоро становиться мастером. Он сын пропавшего друга моего мужа, поэтому муж относится к Дени как к члену семьи.
Николя показалось, что, отвечая на этот вопрос, она внутренне напряглась, стараясь не сказать лишнего. Сейчас она напоминала ему Мушетту, когда та с преувеличенным вниманием двигалась по кромке карниза.
— И где же он теперь, в такой час?
— В пекарне, полагаю.
Фраза подчеркивала, что дома его нет.
— Нет, сударыня, там его еще нет.
— Но, в конце концов, сударь, — воскликнула она злым голосом, — как все это понимать? Вы ни свет ни заря вламываетесь ко мне в дом, будите меня, мучаете вопросами. Что все это значит? Я требую, чтобы вы мне немедленно все объяснили. Как вы смеете так обращаться с людьми? Кто вам дал такое право? Вы что, считаете, что такая женщина, как я, не сможет себя защитить? Уходите, довольно меня терзать. Или объяснитесь!