Пройдя несколько шагов, он оглянулся и выкрикнул с яростью:
– Даже боги не освободят меня от обязательства мстить злодеям, погубившим Дафну!
Глядя вслед Аристодему, Диномаха в отчаянии опустила руки. Она так тщательно готовилась к этой встрече и была сильно разочарована таким ее завершением.
Обходя лужи и кучи ослиного помета, Диномаха выбралась из унылой тесноты Змеиного переулка на широкую улицу Афетиаиду, мощенную плоскими камнями.
Диномаха побрела домой с печально опущенными очами. Ни теплые солнечные лучи, ни ослепительная синева небес не радовали ее.
Снующие мимо прохожие раздражали Диномаху. Она старалась ни на кого не смотреть, чтобы не видеть беспечно-равнодушные или улыбающиеся лица мужчин и женщин. Диномаха шла, глядя себе под ноги, глубоко отчужденная от всякой радости. В золотоволосой прелестной головке Диномахи крутились мысли об Аристодеме.
«Дафна околдовала Аристодема своим очарованием, вот почему он охладел ко мне. Еще бы! Дафна ведь божественно прекрасна, живописцы обожают ее как натурщицу. И если у Дафны с Аристодемом дело дошло до постели…»
Внезапно Диномаха столкнулась с каким-то прохожим, который издал недовольный возглас. Подняв голову, Диномаха увидела перед собой седовласого Менара, отца Леотихида, закутанного в синий плащ.
Менар узнал Диномаху и осуждающе бросил ей:
– Некрасиво ты поступаешь, дочь Еврибиада. Нужно уступать дорогу старшим!
Пробормотав слова извинения, Диномаха поспешно свернула в переулок. Ноги сами принесли Диномаху к дому ее подруги Эллы.
По закону, всякий спартанский гражданин при создании семьи получает от государства дом и участок земли с рабами, которые должны эту землю обрабатывать. Для Леарха и Эллы власти Лакедемона выстроили дом на окраине квартала Питана, на склоне холма, с которого открывался живописный вид на спартанский Акрополь с храмом Афины Меднодомной. Дом был небольшой, но уютный. После смерти мужа Элла жила здесь со своим маленьким сыном и двумя служанками.
Диномаха была частой гостьей Эллы, поэтому та нисколько не удивилась ее очередному визиту. Озабоченно-грустное лицо подруги сразу насторожило Эллу, которая только что покормила своего первенца и уложила спать.
– Что случилось? – поинтересовалась Элла у Диномахи. – У тебя какие-то неприятности? Давай выкладывай!
Элла усадила Диномаху на широкую скамью, сама села рядом.
– Сегодня мне наконец-то удалось побеседовать с Аристодемом, – промолвила Диномаха, привалившись спиной к стене. – Я подстерегла его в Змеином переулке. Вроде бы Аристодем был рад встрече со мной, однако прежней нежности я от него не почувствовала. Он даже не попытался поцеловать меня. – Диномаха издала тягостный вздох. – Видимо, Дафна запала в сердце Аристодему. Мне показалось, что это странное исчезновение Дафны сильно терзает его.
Диномаха умолкла. Скрестив руки и опустив голову, она рассматривала пальцы своих ног, слегка шевеля ими. Свои кожаные туфельки Диномаха оставила у входной двери, пройдя босиком в покои своей подруги.
– Милая, мне нужно тебе кое-что сказать, – с какой-то смутной неуверенностью проговорила Элла, взирая на Диномаху с некой таинственностью. – Только ты должна сохранить услышанное от меня в тайне. Обещаешь?
Диномаха удивленно взглянула на Эллу и молча кивнула.
– Вчера я была в гостях у Астидамии и совершенно случайно подслушала разговор двух ее рабынь, – взволнованно заговорила Элла, придвинувшись вплотную к Диномахе и положив свою левую ладонь ей на колено. – Оказывается, Дафны нет в живых, ее мертвое тело было найдено Аристодемом в какой-то заброшенной могиле. Каким-то образом Аристодем узнал имена убийц Дафны и тех, кто их толкнул на это злодеяние. Так вот, в смерти Дафны повинны эфоры. Дафна повела себя слишком дерзко, отвергнув сватовство Фанодема и обручившись с изгоем Аристодемом. За это эфоры убили Дафну.
Волнение Эллы передалось Диномахе. По ее спине прокатился озноб. Теперь ей стало понятно, кому именно собрался мстить Аристодем и чем был вызван всплеск его ярости во время их расставания в Змеином переулке. Диномахой овладел страх за Аристодема. По силам ли ему, изгою, тягаться с эфорами?!
– Астидамия и Аристодем тайно, под покровом ночи, схоронили прах Дафны где-то за рекой Эврот, – продолжила Элла, перейдя на громкий шепот. – Одного из убийц Дафны выследил и зарезал Аристодем. Другого схватили рабы Астидамии и доставили на ее загородную усадьбу. Там этого злодея пытали в присутствии Астидамии, а потом его удавили веревкой. Этот задушенный негодяй оказался рабом Гипероха.
Кинув опасливый взгляд на дверной проем, завешанный пологом из плотной узорчатой ткани, – где-то рядом в коридоре переговаривались служанки, занятые домашними делами, – Элла приникла устами к самому уху Диномахи, прошептав ей о том, что смерть Гипероха тоже стала результатом мести Астидамии. «Непонятно, как Астидамия убила Гипероха, ибо на его теле не было никаких следов насилия, – недоумевала Элла. – Однако Астидамия совсем неспроста заманила Гипероха к себе в дом!»
Диномаха, потрясенная услышанным, пребывала в некотором ошеломлении. Она сознавала, что не может ничем помочь Аристодему, не в силах ничего изменить, что это чудовищное убийство Дафны лишь сильнее запутывает в роковой клубок судьбу того, кто ей бесконечно дорог. Но, зная об этом, Диномаха тем не менее не желала мириться со своей беспомощностью перед лицом столь ужасных обстоятельств. Сильный характер Диномахи подталкивал ее к действию.
Диномаху вдруг посетила мысль, от которой сердце учащенно забилось у нее в груди. Сможет ли она убить кого-нибудь, спасая от гибели Аристодема или защищая собственную жизнь?… Есть ли в ней дерзкая отвага, чтобы назло эфорам отстаивать свою любовь к Аристодему, даже если ей будет грозить смерть за это?
Увлеченная своими мрачными думами, Диномаха не расслышала того, что сказала ей Элла с печальным вздохом. Диномаха переспросила ее, очнувшись от своего отстраненного полузабытья.
– Получается, что Дафну погубила ее любовь к Аристодему, – негромко произнесла Элла. – Почему в этом мире Любовь и Смерть так часто шествуют рядом? Вот и мой Леарх предпочел умереть, лишь бы избавить нашего сына от позорной участи изгоя.
В этот миг в душе Диномахи всколыхнулся яростный протест и искреннее недоумение: зачем было убивать Дафну, разве ее помолвка с Аристодемом грозила бедой Лакедемону? Зачем эфоры подтолкнули Леарха к самоубийству, так ли уж велика была его вина перед государством?
– Говоря о законах Ликурга, эфоры часто сами нарушают их или же пытаются трактовать себе в угоду, – зло проговорила Диномаха. – Астидамия правильно сделала, что убила Гипероха. Одним негодяем стало меньше!
Встретившись взглядом с Эллой, Диномаха увидела в ее глазах зеркальное отражение собственных мыслей, полных негодования действиями тех знатных граждан Спарты, кому народ так часто вверяет бразды правления.
Глава десятая. Слухи о персах
Как только начало пригревать солнце и теплые ветры принесли дыхание весны, на улицах Спарты запахло фиалками. Эти голубовато-фиолетовые неприхотливые цветы густо покрыли склоны Акрополя, луга за рекой Тиасой и низину между Эвротом и горой Торакс.
Спарта жила радостным ожиданием ежегодного праздника молодого вина, справляемого в середине марта. В дни этого веселья всюду откупоривались бочки и сосуды с вином из винограда, собранного минувшей осенью. Покровителем виноградной лозы считался Дионис, сын Зевса. Поэтому это весеннее празднество сопровождалось Дионисийскими мистериями, на которых разыгрывались различные театрализованные сцены из жизни Диониса, происходили шествия мужчин и женщин, наряженных сатирами и менадами, входившими в свиту Диониса. Все это сопровождалось музыкой, пением и танцами.
Появление в Спарте Еврибиада, которого уже никто не чаял увидеть живым, привнесло в праздничное настроение лакедемонян оттенок тревоги. Как выяснилось, Еврибиад своими глазами видел стан персов в Фессалии и даже встречался с самим Мардонием, которому Ксеркс поручил завершить завоевание Греции.
Эфоры пригласили Еврибиада на свое заседание, желая от него услышать устное послание Мардония спартанским властям. Также эфорам хотелось понять, почему персы отпустили Еврибиада живым.
– Я пришел в стан варваров, не таясь, – молвил эфорам Еврибиад. – По пути в Малиду я и мои люди заночевали в беотийском городе Херонея, куда в это же время прибыло священное посольство из Дельф. Граждане Херонеи посылали феоров в Дельфы, дабы вопросить Аполлона о том, как им поступить. Признать власть Ксеркса или вступить в войну с персами на стороне Афин и Спарты. Я сговорился с главой посольства, и тот продал мне священный жезл, полученный им в храме Аполлона Дельфийского. Как известно, посла с жезлом Аполлона в руках нигде нельзя задерживать и тем более причинять ему вред, ибо это чревато гневом богов. Поэтому, когда варвары увидели меня с этим священным жезлом у ворот своего лагеря, они сами указали мне путь к шатру Мардония. Я сказал персидским военачальникам, что выполняю волю Аполлона, прибыв к ним в стан для встречи с Мардонием.
Эфоры, пораженные хитростью Еврибиада, внимали ему в глубоком молчании. Секретари и эпистаты, столпившись в дверях, ведущих из комнаты заседаний в соседнее помещение, тоже слушали Еврибиада с нескрываемым изумлением и любопытством.
Еврибиад восседал на стуле с широкой спинкой. Эфоры сидели напротив него в своих роскошных креслах с подлокотниками из слоновой кости, расположившись в ряд у стены. За спиной у Еврибиада возвышался мраморный бюст Ликурга, установленный на подставке из розового базальта в виде небольшой колонны. В комнате горели три медные лампы, источавшие аромат оливкового масла.
Еврибиад знал, что Ксеркс по-варварски обошелся с телом Леонида, приказав отсечь у трупа голову. Безголовое тело спартанского царя три дня провисело распятым на кресте, установленном возле дороги, по которой двигались отряды персов и подвластных им племен, проходя через Фермопилы в сторону Фокиды. После того как полчища Ксеркса миновали Фермопильский проход, малийцы сняли тело Леонида с креста и захоронили его неподалеку. Голову Леонида сумел сохранить его слуга Тефис, который прятался в лесу на склонах гор. Рискуя жизнью, Тефис ночью выкрал голову своего господина прямо из-под носа персидской стражи. Благодаря Тефису голову Леонида не исклевали хищные птицы и она не досталась диким зверям, но была погребена вместе с телом.
Встретившись с Мардонием, Еврибиад наговорил ему, будто в Лакедемон пришло изречение Дельфийского оракула, гласившее, что спартанцы должны потребовать от Ксеркса возмещение за надругательство над телом Леонида.
– Об этом я и завел речь с Мардонием, когда встретился с ним, – продолжил Еврибиад свой рассказ. – Выслушав меня, Мардоний долго хранил молчание. Затем с уст Мардония слетели такие слова: мол, будущим летом спартанцы получат от персов должное возмещение, ждать осталось недолго. Войну против эллинов, начатую Ксерксом, предстоит завершить ему, Мардонию.
Поскольку солнце перевалило за полдень, Мардоний предложил мне отобедать с ним. Заодно Мардонию хотелось побеседовать со мной о возможности заключения мира между ним и Спартой. Мардоний не скрывал от меня своего восхищения доблестью спартанцев в битве при Фермопилах. Он сказал мне, что если спартанцы согласятся на мирные переговоры с ним и позволят Демарату вновь занять царский трон, то персы не тронут владений Лакедемона. Я заверил Мардония, что передам его слова спартанским эфорам. По окончании трапезы Мардоний повелел своим слугам, чтобы те провели меня по всему персидскому стану, показав мне многочисленность его войска.
Со слов Еврибиада выходило, что под началом у Мардония находится около ста тысяч пехоты и пятнадцать тысяч конницы.
– Это без учета македонян и фессалийцев, которые, без сомнения, тоже отправят к Мардонию свои войска, когда солнце станет пригревать по-летнему, – добавил Еврибиад. – Полагаю, что и беотийские города, за исключением Платей и Феспий, также поддержат персов в их войне с Афинами и Спартой.
После сказанного Еврибиадом лица эфоров помрачнели. И только Эфхенор сохранял невозмутимый вид.
– Сколь бы ни было велико войско Мардония, на земли Пелопоннеса варварам не пробиться, – сказал он. – Истмийский перешеек перегорожен прочной каменной стеной, эту преграду персам не преодолеть. Флот Ксеркса ушел к берегам Азии, поэтому подойти к берегам Пелопоннеса на кораблях персы тоже не смогут. Нам незачем вступать с Мардонием в переговоры о мире, а изменнику Демарату нет и не будет места в Спарте.
Еврибиад завел было речь о том, что, укрывшись за истмийской стеной, спартанцы и их союзники оставляют на произвол судьбы афинян и мегарцев, земли которых граничат с Беотией. Такое поведение лакедемонян недопустимо, полагал Еврибиад, ибо это неизбежно внесет раскол в антиперсидский союз эллинских государств. Еврибиад настаивал на том, что спартанскому войску необходимо выступить к Фермопильскому проходу, выбить оттуда персидский отряд и закрыть путь Мардонию в Среднюю Грецию.
– Если Леониду с малыми силами удалось на три дня задержать в Фермопилах огромную армию Ксеркса, то все спартанское войско вкупе с пелопоннесскими союзниками, без сомнения, станет непреодолимой преградой для войска Мардония, – уверенно заявил Еврибиад.
Эфхенор холодно заметил Еврибиаду, мол, совсем не дело, когда военачальник вмешивается в дела политиков. Если уж на то пошло, то предложение Еврибиада следует вынести на обсуждение в Синедрион, ведь надо учитывать мнение всех представителей государств, входящих в Коринфский союз.
– Примерно через месяц в Коринф съедутся все члены Синедриона, дабы обсудить меры для дальнейшей войны с персами, – сказал Эфхенор. – Я могу включить тебя в состав делегации от Лакедемона, Еврибиад. Пока же, друг мой, веселись и пей вино. Завтра в Спарте начинаются торжества в честь Диониса.
Еврибиад покинул здание эфорейона, переполняемый раздражением.
«Все повторяется опять! – сердито думал он. – Как и в прошлом году, эфоры из страха перед Аргосом не хотят отправлять спартанское войско в Фермопилы. Если год назад эфоры уповали на предсказание Дельфийского оракула, отправляя к Фермопилам Леонида с горсткой воинов, то ныне все надежды Эфхенора и его коллег на избавление от персидского нашествия связаны со стеной на Истме!»
После встречи с эфорами Еврибиад отправился к Павсанию, желая поделиться с ним своей скорбью по поводу безвременной смерти его отца. Еврибиаду казалось, что Спарту преследует злой рок. Не успели у лакедемонян высохнуть слезы по царю Леониду, павшему в Фермопилах, как смерть скосила Клеомброта, брата Леонида.
– Не злой рок повинен в смерти моего отца, но козни эфоров, – молвил Павсаний в беседе с Еврибиадом. Павсаний знал, что на Еврибиада можно положиться, поэтому он был с ним откровенен. – У Горго имеются доказательства того, что Эфхенор и его друзья отравили моего отца во время его поездки в Элиду. Медленно действующий яд подсунул моему отцу Филохар, ездивший с ним к элейцам. Кстати, Еврибиад, эфоры и тебя хотели отравить с помощью Динона, который именно с этой целью и отправился вместе с тобой в Малиду. Тебя спасло то, что ты расстался со своей свитой в Опунте, сев на корабль, идущий в Фессалию.
– О Зевс! Это же чудовищное преступление! – вознегодовал Еврибиад. – За убийство гераклида по закону полагается смерть! Надо привлечь Эфхенора и его сообщников к суду. Привлечь немедленно! Почему ты этого не сделал, Павсаний?
– Дело в том, что эта судебная тяжба неизбежно ударила бы и по Горго, ведь это ее рабыня подслушала разговор Эфхенора с одним из его приятелей, в котором шла речь об отравлении моего отца, – ответил Павсаний. – Показания рабыни не являются веским аргументом в суде, по законам Спарты.
Сознавая правоту Павсания, Еврибиад досадливо хлопнул себя кулаком по бедру. Действительно, показаниями невольницы вряд ли удастся припереть к стенке такую важную птицу, как Эфхенор!
Павсаний поднялся со стула и подошел к нише в стене, где стояла небольшая мраморная статуэтка Зевса.
Бросив многозначительный взгляд на Еврибиада, сидящего на скамье, Павсаний протянул руку, коснувшись беломраморной статуэтки царя богов.
– Я и без суда доберусь до убийц моего отца, – негромко и с угрозой в голосе произнес он. – Клянусь Зевсом, эти негодяи не уйдут от моего возмездия!
* * *Дионисийские празднества после торжественных шествий и театральных представлений, как правило, завершались не совсем пристойными игрищами где-нибудь в лесу или на склонах гор, покрытых густыми зарослями. В этих игрищах разрешалось принимать участие как знатным мужчинам и женщинам, так и простолюдинам. Эти игрища происходили в темное время суток при свете факелов.
Все участники этого разгульного действа непременно изменяли свою внешность, как того требовал обычай. Мужчины цепляли на голову маску с козлиными рогами, закутывались в овчины, изображая из себя сатиров.
Сатирами эллины называли лесных существ, демонов плодородия, составлявших свиту Диониса. Внешне сатиры были похожи на людей, хотя вместо ног у них были козлиные копыта, а на голове имелись маленькие рожки. Сатиры имели также короткий хвост, а нижняя часть тела у них была покрыта густой длинной шерстью, как у козла. Греческие мифы изображают сатиров ленивыми, похотливыми и часто полупьяными.
Женщины, принимавшие участие в Дионисийских игрищах, наряжались менадами, которых еще называют вакханками. Одним из прозвищ Диониса было Вакх. Вакханки также считались спутницами Диониса. Наряд вакханок состоял из козлиных шкур, наброшенных на голое тело, на голове у них были венки из плюща, а в руках тирсы – деревянные палки, увитые виноградными листьями и увенчанные сосновой шишкой.
Наряженные менадами женщины водили хороводы в темном лесу под звуки флейт и свирелей или же почти до изнеможения кружились и подпрыгивали в неистовых вакхических танцах на полянах, озаренных рыжим светом факелов.