— Чего тут у вас происходит-то? Народищу — толпа целая. Пленных каких-то привезли.
— Эх, темнота ты, рыжий. Генерал Лебедев распорядился привезти красных на потеху. На всех столбах объявления о том поклеены. Писано, что для поднятия боевого духа. Где это видано, чтобы людишек собирать и черт-те откудова на убой везти? Видно, господские дела совсем плохи, — сделал вывод Федор.
От неожиданности Селиванов поперхнулся дымом и удивленно посмотрел на мужика.
— Чего вылупился-то? — Рассмеялся тот. — Сам посуди. При порядке торговал бы я тут дровами?
Селиванов покачал головой. Мужик-то кругом прав. Федор оказался разговорчивым и поведал солдату все основные городские новости. Жаловался на то, что сыновей в солдаты забрили, хлеб отобрали, да еще и выпороли в последний раз, когда продразверстка приезжала. Селиванов внимательно слушал собеседника.
— Людей берут, хлеб берут, землю, поговаривают, тоже отберут, а потом заставят снова выкупать. Совсем жизни от этих господ не стало. Ничего у бар не выйдет. Ничего они не понимают, — пренебрежительно махнул рукой Федор.
— Не боишься говорить-то такое? — Солдат улыбнулся.
— А чего мне бояться-то? Отбоялися ужо. Да и табачок у тебя, служивый, дюже как хорош. Не может такого хорошего табака у плохого человека быть.
Мужик и солдат посмотрели друг на друга и искренне рассмеялись.
В это время со стороны вокзала послышался нарастающий гул. Люди вокруг начали подпрыгивать, в надежде увидеть происходящее.
— Кажись, повели, — Андрон привстал на цыпочки и вытянул шею, пытаясь что-нибудь разглядеть на другом конце площади.
— Полезли на воз, — предложил возчик. — Там виднее будет.
* * *Казакам все же удалось кое-как построить пленных. Семьдесят восемь человек под конвоем пошли в сторону города. Вдоль дороги, по которой они тащились, цепью стояли солдаты, в основном бородатые сибирские стрелки. Конвоировали пленников конные казаки-уральцы, не скрывавшие своей лютой ненависти к обреченным. За цепью солдат волновалось черное людское море. Несколько минут пленные шли достаточно спокойно. До тех пор пока из толпы не вылетел первый камень. Он попал одному из матросов в голову и рассек бровь. Кровь брызнула во все стороны и мгновенно залила лицо балтийца. Это послужило сигналом. Народ завопил.
— Бей комуняк!
— Нехристи! Будьте вы прокляты!
— Ироды, ненавижу!
— Судить их!
— Так повесить, сволочь краснопузую!
В конвоируемых полетели камни, мусор, ледышки. Первые ряды бесновались и напирали на цепи солдат. Те пока сдерживали напор. Красноармейцы, как могли, закрывались от своих истязателей. Залитого кровью матроса, потерявшего сознание, тащили на руках. Спасало только то, что была зима, а раздеть их конвоиры не догадались. Поэтому в основном прикрывали голову. Так продолжалось до тех пор, пока какой-то экзальтированный студент, с криком: «Ненавижу!» — не разрядил свой револьвер в пленных. Убил он двоих. В ответ матросы, находившиеся ближе всех к убийце, с диким ревом бросились в толпу.
Казаки отреагировали мгновенно. В ход пошли плети. Старый матрос, которому плеткой глубоко рассекли лицо, упал первым. Казак, который направил свою лошадь грудью на еще одного балтийца, не стал сворачивать. Копыта прошлись по груди лежащего, и изо рта братишки фонтаном ударила кровь.
В это время с другой стороны толпа прорвала цепь солдат и набросилась на несчастных. Пленных начали истязать. Плевали в лица, били, разрывали на части. Нескольких красноармейцев утащило из строя так, как будто они попали в отлив и их унесло в открытое море. Несчастных с уханьем забили до смерти.
Горшков, которого ударили туляком шашки по затылку, упал на живот и подняться уже не смог. На него навалились сразу двое пленников. Один не двигался, видимо, уже мертвый, второй же хрипел, сипел и дергался. Внезапно он затих, и Андрей услышал, как что-то забулькало. Потом он почувствовал, как за шиворот потекло что-то теплое. Это из горла убитого пошла толчками кровь.
Внезапно раздались выстрелы. Конвоиры начали наводить порядок и оттеснять от пленников массу людей. Пресечь безобразие удалось нескоро.
Наконец с Андрея Горшкова сняли убитых товарищей и подняли на ноги. Он огляделся вокруг.
Солдаты и казаки сумели-таки оттеснить бесновавшихся горожан и очистить достаточно большую площадку, на которую они и согнали оставшихся в живых пленников. Из семидесяти восьми человек в живых осталась едва половина. Из матросов уцелели только двое, но теперь и казаки, и солдаты сторонились их. Братишки стояли с гордо поднятыми головами и нагло сплевывали сгустки крови под ноги казачьих лошадей. Горшков присмотрелся и понял в чем дело. Страшно избитым балтийцам было чем гордиться. Их товарищи смогли дотянуться до казачьего вахмистра, убившего их старшего. Стащили его с коня и задушили.
— Что вылупились, малахольные? — Вдруг заорал один из матросов. — Вам еще начальство поставит по якорю в гузно за такие выкрутасы. Конвоируйте куды приказано да за порядком смотрите! Совсем мать вашу распустились! Никакого порядку! Ничего, кентавры хреновы, скоро придет товарищ Троцкий, он вам, шавкам господским, все вопросы подъяснит, как в семнадцатом! Мы еще порежем вас на ленточки! Для бескозырок!
* * *Федор и Андрон наблюдали за развернувшимися на площади событиями с воза. Услышав слова балтийца, мужики от восхищения крякнули. Федор толкнул локтем Селиванова.
— Во дает!
— А то! Балтийского флота паря, — сообщил Андрон тоном знатока. — Я на них еще в семнадцатом в Питере насмотрелся.
— Э как, — возчик покачал головой. — Помотало тебя по Расее-то.
Тем временем действо разворачивалось дальше. На площадь прибыл в автомобиле какой-то офицер в чине полковника, принявшийся наводить порядок. С ним прискакало десятка два казаков.
Кричавшего, плюющегося кровью и угрожающе потрясающего руками матроса захлестнули арканом за плечи и, сбив с ног, поволокли вдоль улицы. Полковник так орал на стоявших в оцеплении солдат, что толпа даже подалась назад. Все поняли, что этот шутить не будет. Несколько человек из числа пленных стали кричать, что они мобилизованные и протягивать в сторону офицера какие-то бумажки. Тот подошел ближе к одному из несчастных и, выслушав красноармейца, отрицательно мотнул головой и направился к своему автомобилю.
— Напрасно он. Нельзя так, — Селиванов недовольно сплюнул.
— Чего так? — Федор явно не понял происшедшего и заинтересовано глядел теперь на Андрона.
— Так они ж насильно мобилизованные. С бумагой о мобилизации!
— И чего?
— Того, что никогда мобилизованных не трогали, ни господа, ни большевики. Посмотрят, что документ есть и не трогают. В свою армию мобилизуют и все. У меня самого таких бумаженций аж три штуки.
— Вон оно как, — задумчиво протянул возчик.
— Непорядок это. Совсем сдурели. Кто ж теперь им в плен-то сдастся? Где таких дураков найдут?
В ответ Федор похмыкал, но промолчал.
Тем временем казаки нагайками и темляками шашек кое-как построили оставшихся в живых пленников в колонну и погнали их в сторону Городского пруда. Когда обреченные проходили мимо возчика и солдата, Селиванов узнал одного из пленников. Тот тоже явно припомнил рыжего солдата и не отрывал глаз от него все время пока проходили мимо. В последний момент пленник весело и зло подмигнул Андрону. Тот вздрогнул от неожиданности и чуть не свалился с воза. Перед глазами внезапно промелькнула сожженная дотла деревня с мертвыми жителями, и вспомнилось лицо случайно прибитого подслеповатого комиссара. Селиванов узнал красного командира и даже вспомнил его фамилию: «Горшков он! — Селиванов застыл в изумлении. — Точно Горшков. Андрей! Вот как довелось свидеться».
— Ты чаво всполошился-то? — возчик, не давший солдату упасть, все еще держал рыжего за рукав шинели.
— Показалось, что знакомца встретил. Почудилось мне.
— Так дальше пойдет и не такое привидится, — Федор хотел задать какой-то вопрос и даже приоткрыл рот, но по каким-то своим причинам не решился. Он закрыл рот и, чуть подумав, заявил, — Когда кажется, креститься надо, солдатик.
«Прими, Господь, душу раба твоего Андрея», — Андрон перекрестился несколько раз, провожая взглядом идущих к месту своей казни людей.
После того как пленных увели с площади, люди на площади стали расходиться. Кто-то по своим делам, а многие бросились на лед Городского пруда смотреть заключительный акт драмы.
Когда народ схлынул, Федор слез с воза.
— Пора отсюда ехать.
— Чего так скоро? — Селиванов спрыгнул и начал помогать мужику получше увязать дрова.
— Так сейчас понабегут жандармы и солдаты — порядок навести надо, трупы убрать, куски большевиков от местных отделить. Баб задавленных кто в морг повезет? — возчик указал кнутом на лежавшую в нескольких метрах мертвую женщину. Андрон посмотрел в ту сторону и увидел, что рядом с трупом скулит маленькая, лет четырех девчушка. Мать видимо пыталась спасти ребенка в давке, и сумела это сделать, хотя и ценой своей жизни.
— Поехали, мать, — тем временем продолжил возчик. — Сейчас налетят, заставят дрова сбросить с воза, потом трупы грузить, потом возить.
Федор махнул рукой, но жена с места не двигалась. Она, не отрываясь, смотрела на девочку. Мужик подошел к супружнице ближе и дернул ее за рукав дохи.
— Ты чего, старая?
— Давай ее себе возьмем, Федя! — Тетка повернулась к мужу и умоляюще сложила на груди руки. — Христом Богом тебя прошу! Своих дочерей Господь всех прибрал и ей тоже жизни теперь без матери не будет, — женщина показала рукой на ребенка.
Мужик задумался. Сыновей у него вышло пятеро, а вот дочерей ни одной. Семь раз рожала жена девок и ни разу те не дожили хотя бы до года. Парни уже выросли, а помощницы бабе как не было, так и не будет уже. Федор махнул рукой.
— Забирай, матушка.
* * *Под усиленным конвоем их повели Главным проспектом Екатеринбурга под улюлюканье, насмешки, ругань, плевки и издевательства беснующейся от вида беззащитных, окровавленных людей толпы. Изможденные пленники ковыляли сквозь омывающие их волны ненависти, презрения и гнева. В голове процессии на великолепном гнедом жеребце красовался бравый хорунжий. К луке своего седла он привязал аркан, на котором тащил по проспекту матроса-балтийца. Ему аплодировали, кричали: «Браво!», им восхищались. Женщины посылали герою, волочившему несчастного, воздушные поцелуи и восторженно визжали, когда хорунжий проезжал мимо них. Казак красовался на публике и не спешил. Периодически он останавливал своего коня и отдавал окружающим честь. Публика взрывалась приветственными криками. Как только балтиец чувствовал, что движение остановилось, он начинал подниматься. Скорее всего, мужик делал это из чувства пролетарской ненависти. Только для того, чтобы показать «господам» еще один неприличный жест или матерно обругать. Белогвардеец дожидался момента, когда поднявшийся на четвереньки пленный оботрет залепленное грязно-белой маской лицо и, выплюнув кровавую кашу набившегося в рот снега, начнет вставать. Подняться на ноги матрос не успевал. Казак, улучив момент, резко посылал своего красавца-скакуна вперед. Конь, играющий под наездником, рвал с места. Пленник вновь падал и волочился по снегу головой вперед.
Доплелись до Екатеринбургского пруда, на берегу которого зимой обычно устраивали народные гулянья. О сегодняшнем мероприятии объявили заранее, и жители стекались на кровавое представление со всего Екатеринбурга и окрестностей от мала до велика.
Плотину перекрыли солдатами, не пропускающими никого без пропуска, а на правом берегу Городского пруда на всем протяжении Гимназической набережной от Главного проспекта до Большой Съезжей улицы, раскачивались петли на установленных еще вчера виселицах.
На той же стороне, у кромки льда, возвышалась большая трибуна, перед которой от плотины и до конца Тимофеевской набережной вытянулась цепь вооруженных солдат.
На льду кишела масса людей, в которой перемешались все слои населения. Посмотреть на действо, кроме черни и солдат, пришло большое количество офицеров и чиновников, девиц из хороших семей и гимназистов, священников и дворян. Люди толклись в ожидании бесплатного развлечения. Со стороны это напоминало обычное зимнее гуляние на пруду. Народ катался с высоких, залитых водой, деревянных горок, сбитых прямо на льду. Развевались флаги и флажки. Тут и там сновали продавцы пирожков со всякой всячиной. Здесь же разливали горячий сбитень, глазели, показывали пальцами, воровали и побирались. Гуляли как всегда, с шутками и прибаутками. Некоторые выпивали и закусывали, кто-то, согреваясь на морозе, употреблял и натощак. На виселицы особого внимания никто не обращал, люди вели себя так, как будто привыкли к такому виду набережной, и со смехом показывали в ту сторону рукой.
При появлении пленных народ радостно завопил. Толпа подалась было в сторону плотины, но быстро отхлынула. Цепи солдат преградили путь. Пока пленники двигались по плотине с левого на правый берег Екатеринбургского пруда, на Гимназической набережной показались несколько автомобилей с господами офицерами. На мероприятие прибыл сам начальник штаба Ставки Верховного главнокомандующего Дмитрий Антонович Лебедев.
* * *Раздалась команда. Приговоренных поставили на табуреты и накинули петли на шеи.
До места казни конвоиры сумели довести только тридцать семь человек, а всего виселиц установили около ста. Горшков со связанными за спиной руками стоял под «своей», со страхом смотря на волновавшееся внизу людское море. Немного ниже приговоренных на большой трибуне находилась группа офицеров. Один из них, видимо, самый главный, как раз о чем-то разорялся перед народом. Андрей не слышал слов этого человека, офицеры стояли спинами к приговоренным, да Горшков и не хотел его слушать. Он желал только одного — чтобы офицер говорил как можно дольше. Молодой человек страшно не хотел умирать. В какой-то момент ему стало стыдно за свою трусость, и пленник перевел взгляд на своих товарищей. Все они вели себя по-разному. Одни молча и злобно озирались по сторонам, другие молились, некоторые тупо и обреченно смотрели перед собой. Кто-то, Горшков не видел этого человека, плакал и просил милости, а истерзанному матросу не только связали руки, но и заткнули рот кляпом, опасаясь, что этот наговорит всякого в присутствии большого начальства.
Через какое-то время под виселицами появились священники. Они пришли целой процессией из большого собора, на башне которого виднелись часы. Попы торопливо, стараясь не смотреть обреченным в глаза, пробежались по Гимназической набережной, быстро выполнили необходимые ритуалы и удалились в сторону своего монументального храма. Здесь их пассы никто не ценил, поэтому и задерживаться сверхнеобходимого священники не стали. Андрей немного понаблюдал за суетой служителей церкви и перевел взгляд левее. На другой стороне пруда, за домами, стремилась ввысь колокольня какой-то церкви. Некоторое время красноармеец рассматривал изящный силуэт, а потом перевел взгляд на небо, гадая — есть ли на самом деле Бог или это все поповские выдумки?
На какое-то время шум толпы стих.
Внезапно раздался рев.
Наступила пауза.
Снова крики.
Опять слышен только свист ветра и чей-то хрип.
Гомон.
Тишина.
Хрип.
Вдруг справа раздался треск, и Горшков повернул туда голову.
Балтийский флот не собирался идти ко дну без последнего парада. По недосмотру ли подрядчика или по какой-то иной причине, перекладина не выдержала веса здоровяка-матроса и, треснув по всей длине, сломалась.
Толпа ахнула и затихла, жадно впитывая в себя происходящее.
Упавший, полузадушенный человек, с вылезающими из орбит глазами, хрипел и дергался, пытаясь сделать что-то.
— Чего таращитесь?! Добить сейчас же! — Истерично заорал кто-то. — Немедленно!
Раздались выстрелы. Братишка дернулся и затих.
Криков не последовало, люди внизу в ужасе молчали. Кто-то, таща за собой детей, пробирался к противоположному берегу.
Андрей почувствовал на себе чей-то взгляд и посмотрел вниз. Он увидел смертную тоску в знакомых глазах подпоручика Михеева и даже успел, как бы извиняясь, пожать плечами, перед тем, как из-под него прикладом вышибли табурет.
Документы и переписка. Депеша.30 декабря 1918 года.
Все шифром.
М.Д. Бонч-Бруевичу. Москва. Управление военной инспекции.
И.И. Вацетису, С.И. Аралову, Ф.В.Костяеву, Э.М. Склянскому.
Серпухов. Полевой штаб.
Копия Дзержинскому.
Товарищи, прошу вас в срочном порядке по моему личному поручению произвести инспекцию Полевого штаба в Серпухове. По участившимся в последнее время сигналам политический настрой и рабочая атмосфера там совершенно неудовлетворительные. По сообщениям в Полевом штабе работают на своих должностях сорок-пятьдесят бывших офицеров. Совершенно неясно, что там делает остальная тысяча штатных единиц, приписанных к этому учреждению? Поступают сигналы о нерадении и даже неисполнении приказов. Систематически нарушается субординация, некоторые управления страдают крайним бюрократизмом. Производятся бесконтрольные выдачи денежных сумм. Злостно нарушается Декрет о родственниках. Служащие страдают излишней болтливостью, отсутствием дисциплины, требования секретности зачастую не выполняются.
Почему не можете навести порядок? Не понимаю, по каким причинам не принимаются меры по противодействию контрреволюции и саботажу? Почему до последнего времени работала машинисткой гражданка Троицкая, находившаяся на подозрении, как шпионка? Почему Предреввоенсовета обязан вмешиваться в работу, отдавая соответствующие вашему уровню ответственности указания и просить о содействии лично председателя ВЧК для решения этого вопроса?