Когда я вижу его, я всегда вспоминаю строчку из песни Боба Дилана про «Урагана» Картера{Рубин Картер — американский боксёр среднего веса, проходил подозреваемым в деле о тройном убийстве}: «Рубин сидит как Будда в трёхметровой камере». За Стариной Дейвом и Стариной Роем Старина Джерри сидел как Будда в пятиметровой гримёрной, и я сел рядом с ним.
— Как себя чувствуешь, Стиви? — спросил Джерри, — Слышал, у тебя возникли проблемы?
— Всё вышло неплохо, — ответил я невозмутимо.
Джерри подумал несколько секунд, затем рассмеялся:
— Хорошо сказано, дружище, хорошо сказано. Неплохо вышло, да? Мне нравится.
— Да уж…
Он посмотрел вокруг.
— Много людей, дружище.
— Ага.
— Ты готов? — спросил он.
До меня внезапно дошло, что все задают мне один и тот же вопрос в различных вариациях с нашего приезда на проверку звука.
— Да, — сказал я, — Думаю, готов. Я и впрямь начал чувствовать, что готов.
В подобные вечера наступает момент, когда полное безумие происходящего находит уютный уголок в моём сердце, и я даже радуюсь тому, что оказался там, где оказался, даже несмотря на то, что мне предстоит сделать что-то непростое. Особенно, когда мне предстоит сделать что-то непростое.
— Отлично, — сказал Джерри, — Потому что это не писательская вечеринка. Сегодня нам придётся отлично сыграть, если мы хотим выйти отсюда живыми.
Я поразмыслил над этим и кивнул.
— Хорошо.
И как по сигналу, в двери возникла курчавая голова Боба Дэйца.
— Леди и джентльмены! — объявил он радостно — Шоу через пять минут! Гостям просьба удалиться!
Пять минут спустя — эти последние пять минут всегда тянутся так долго — сцена осветилась, и вышел Старина Рой, чтобы представить нас. Когда ему в лицо ударил свет прожекторов, его друзья из Вандербильта разразились апплодисментами. Мы же стояли за сценой примерно в том порядке, в каком нас должен был представить Рой, так что я находился позади Дейва Барри. В отблесках света, докатывавшегося со сцены, я увидел, что Дейв допил пиво и аккуратно поставил пустую бутылку на ящик от усилителя. Я вновь почувствовал приступ боли в желудке. Я подавил его, убеждая себя, что его и вовсе не было. Для посещения маленькой розовой комнаты было уже поздно. Мы достигли точки, когда должно было случиться то, чему суждено, и это отчасти успокаивало.
Кто-то похлопал меня по плечу. Я обернулся и увидел своего знакомого вышибалу — огромного как Годзилла.
— Сломай ногу, — сказал он торжественно. Для обычных пожеланий удачи было уже поздно, даже вышибала это знал. На сцене Старина Рой как раз спросил у зрителей, как дела, — в ответ раздались воинственные крики и топанье ног.
— Друг мой, — сказал я, — Я постараюсь сломать обе.
Я вырос в глуши, в семи милях от ближайшего города с дорожным освещением и в пятнадцати от Льюистона-Оберна, который в шестидесятых считался крупным городом по стандартам штата Мэн и мелким по всем остальным стандартам. Я жил с мамой и братом на грязной улице в Методистском Квартале, а если точнее — за той самой церковью, которая и дала имя этому району Дарема. Понимаю, что это похоже на строчку из песни Джо Саута, но это правда.
Мой лучший друг, Крис Чесли, жил на той же улице в миле от меня. В 1962-63 годах мы вместе открыли для себя фолк-музыку и были очарованны такими белыми исполнителями «городского блюза», как Дейв ван Ронк, Джефф Малдаур, «Паук» Джон Кернер и Том Раш. Не меньше мы фанатели и от молодых исполнителей баллад вроде Боба Дилана, Тома Пакстона, Эрика Андерсена и, особенно, Фила Окса. Мы обожали Окса, потому что его песни отражали чувства, с которыми мы жили — озлобленность и смятение — но у всех этих людей было одно сходство: они играли музыку, не имеющую ничего общего с той чушью, что мы слышали по радио — милая маленькая Шейла, ты узнаешь её с первого взгляда по голубым глазам и волосам, собранным в хвост. А ещё в этой музыке была простота, проникающая прямо в сердце. Когда годом или двумя позже я начал курить «Пэлл-Мэлл», я сделал так потому, что в душе был уверен, что мой кумир, Дейв Ван Ронк, курит их. А что ещё мог курить человек, поведавший нам «Блюз Постельного Клопа»?
Как раз тогда Крис купил себе великолепную гибсоновскую гитару — точный год я не могу вспомнить — а я смог наскрести грошей (так мы тогда выражались — грошей) чтобы купить свою первую гитару в льюистонском ломбарде. Эта была дребезжащая развалюха, а не гитара, но это была моя развалюха, и я любил её. Мне нравилось вышагивать по дороге к дому Криса с гитарой за плечом. Я не убирал её в чехол, ибо как можно чувствовать себя Вуди Гатри, если твоя дребезжащая, сделанная в Тайване гитара лежит в чехле?
Первая песня, которую я научился играть, была «Убаюкай Мою Душу (В Лоне Авраамовом)». Она состояла из двух аккордов — D и A7. Второй была «Блюз Постельного Клопа», трёх-аккордный блюз с такими строчками: «Я загадал желание, Эти клопы меня достали, И пожелал я, чёрт возьми, Чтобы они друг друга сожрали». Любой, кто мог сочинить и записать песню со словами «чёрт возьми», выглядел крутым в моих глазах, и этот блюз лёг в основу многих концертных номеров «РБР», от «Сьюзи-Кью» до «Вам Не Усидеть»
До колледжа я никогда не пользовался медиатором, да и в колледже не очень его жаловал. Поначалу мы с Крисом просто бренчали на гитарах, потом стали осваивать пальцевую технику (к тому времени я уже понял, что у моего друга Криса получается гораздо лучше, чем у меня — снова этот талант, видите? — но я охотно корпел на этой техникой, посвятив лето последнего учебного года двум вещам: попыткам затащить кого-нибудь в постель и научиться правильно зажимать аккорд F).
Какое-то время я играл пластиковой крышкой от молочной бутылки, которая давала интересное джазовое звучание, но потом отказался от неё. Слишком уж часто рвались струны. А менять струны я смертельно ненавидел. Даже в школе я старался найти кого-нибудь, кто бы сделал это за меня.
Я чуть-чуть поиграл в группе в выпускном классе — на органе, не на гитаре — но выдержал всего несколько репетиций. Мои рок-н-ролльные мечты (те, что у меня были) разбивались, как и вся моя внеучебная деятельность, о тот факт, что я жил в семи милях от города, а машины у меня не было, даже после того как я сумел получить права (моя мать — глава нашей неполной семьи — никогда не училась водить). Одной из упущенных возможностей, о которой я вправду сожалел, был уход из «Вращателей Луны» (могло ли быть более шикарное название для группы в шестидесятые?). Останься я в группе, я, глядишь, и научился бы играть аккорды с баррэ раньше, чем мне исполнилось сорок четыре, что значительно облегчило бы мою музыкальную карьеру в «Римейндерах».
Конечно же, я знал о баррэ. Так же, как большинство баптистских священников знает о шлюхах: по репутации, а не по личному опыту. Самый лёгкий — это E баррэ, когда ты зажимаешь аккорд мизинцем, безымянным и средним пальцами, а указательный используешь, чтобы зажать все струны при скольжении от подвижного E вдоль шейки гитары. E с баррэ на третьем ладу становится G, на пятом — A, на седьмом — B. И, как зачастую бывает с простыми понятиями, на практике всё капельку сложнее, чем в теории.
С аккордами баррэ меня познакомил не мой приятель Крис, а самый младший из его братьев, Джейми, обладавший не меньшим музыкальным талантом, нежели Крис, но почти совсем не применявшим его к любимой нами фолк-музыке. (Ему, впрочем, нравился Джон Хэммонд, что делало ему честь). Джейми был сорвиголовой, обожавшим биг-бит и тащившимся от гранж-групп, вроде «Барбарианс» или «Стэнделс», когда Курт Кобейн ещё не начал мочиться в пелёнки. Джейми не нравился «Блюз Постельного Клопа», зато нравились «Сьюзи-Кью», «С Меня Довольно» и «Я Тебя Зачарую». А ещё ему нравилась «Глория», песня, которую я буду исполнять годы спустя. В то время это была версия «Тени Рыцарей», которую мы считали круче версии Ван Моррисона.
Как бы то ни было, Джейми и я были в подвале дома Чесли, пока Крис в своей комнате доделывал уроки. Я взял электрогитару Джейми и начал наигрывать «Глорию» в ми. Я играл так, как впоследствии учился играть «Блюз Постельного Клопа» и прочие трёх-аккордовые блюзы, что я знал — открыто, так сказать.
Джейми терпел это какое-то время, даже подыграл мне на ударных, но потом забрал у меня гитару и показал мне соответствующие аккорды с баррэ, о которых я рассказал выше.
— Так же гораздо быстрее, — сказал он, практически слово в слово повторив то, что Дейв Барри скажет мне в номере отеля в Майами-Бич двадцать восемь лет спустя. С той лишь разницей, что к 1992 году я уже был готов слушать. Когда Джейми показал мне E, A, и D с баррэ, я не смог понять, зачем они нужны. Не будешь же ты играть их на фестивалях народной музыки: когда Боб Дилан решил сделать подобное на электрогитаре во время концерта в Форест Хиллз, толпа чуть не вынесла его со сцены. Однако, это была не единственная проблема с аккордами Джейми. Хуже всего было то, что, когда я пытался играть их, они звучали плохо, словно кто-то до отказа набил его электроакустическую гитару хлопком.
Таким образом наши с баррэ пути разошлись на долгое, долгое время. Я поигрывал на гитаре в колледже, и, когда я закончил университет в 1970, я, должно быть, сыграл «Блюз Постельного Клопа» тысячу раз, не говоря уже о таких популярных песнях того времени, как «Ветер Принесёт» «Пятьсот Миль» и все песни Донована Литча. Но не судите меня слишком строго: в отличии от многих своих современников, я никогда не исполнял «Неуловимую Бабочку Любви» (Впрочем, я регулярно играл «Сюзанну» Леонарда Коэна, так что, я думаю, баланс соблюдён)
Проходят годы. Кинг женится на восхитительной Табите Спрюс (самый мудрый поступок в его жизни). Кинг работает в прачечной и преподаёт английский язык в школе, Кинг почти тонет в озере Себек (или ему так кажется). Кинг публикует свой первый рассказ в 1968 году и к 1978 году становится Любимым Пугалом Америки, Фредди Крюгером в изображении Нормана Рокуэлла — повезло же парню. И наконец, в 1991 году Кинг в письме Кэти Кеймен Голдмарк пишет, что будет рад сыграть на гитаре в компании других авторов на съезде Американской Книготорговой Ассоциации, если никто не возражает, что он будет играть, как Стив Кинг, а не как Стив Вай. {американский гитарист-виртуоз. По состоянию на 2012 год выпустил 9 сольных альбомов общим тиражом более 15 млн экземпляров, трижды лауреат Грэмми}.
Так что колесо кармы вращается и всегда возвращается в своё исходное состояние, и вот перед вами сжатый до уровня «Ридерз Дайджест» рассказ о том, как я очутился на сцене в Нэшвилле поздней весной 1993 года, в полутора тысячах миль и двадцати восьми годах от подвала Криса Чесли в Дарэме, но по-прежнему орущим «Г-Л-О-Р-И-Я» во всю мощь своих лёгких.
Когда мы вышли на сцену в Атланте за день до этого, мы пустились с места в карьер. Первым номером на каждом концерте шла классическая песня Баррета Стронга «Деньги», и, когда Эл начал отсчитывать ритм в «Рокси», он настолько взвинтил темп, что мы уже не сбавляли его до самого конца. Мы ушли со сцены на подкашивающихся ногах, измождённые и покрытые потом, но всё равно мы парили от восторга, как воздушные змеи. По общему мнению членов группы, мы сыграли лучший концерт за всё время турне.
Однако иногда эйфория может сбить с толку — спросите любого наркомана — и ощущения группы от концерта может отличаться от ощущения аудитории. Я не говорю, что люди, пришедшие на наш концерт в Атланте, сочли нас отстойной группой, я просто говорю, что в тот конкретный вечер мы сами для себя были наилучшей аудиторией.
В Нэшвилле Эл отсчитывал ритм «Денег» медленнее, и этот номер показался мне затянутым. На самом деле, они мне все казались затянутыми, до тех пор, пока мы не отыграли «Сьюзи-Кью», и я заметил, что зрителям это по душе. Именно тогда я понял, что мы не затягиваем номера, а выжимаем из них всё, добиваем их.
Даже вокал звучал хорошо. В какой-то момент турне, кажется, в Вашингтоне, Эл Купер сказал, что самая большая проблема «Римейндеров» заключается в том, что никто в группе не умеет петь. В его словах был смысл, хотя мне кажется, что вместо слова «умеет» лучше было бы употребить «может». До выступления в Концертном Зале в голосах многих было напряжение, чувство «не-могу-поверить-что-пою-где-то-помимо-душа». До Нэшвилла вокальное мастерство заметно отставало от мастерства инструментального, но в тот вечер в «Концертном Зале» они сравнялись. И зрители это поняли. Когда Тад Бартимус закончила мощную версию «Цепи Дураков», все были просто в нокауте. Где бы не находился мой друг-вышибала, он бы остался доволен, если бы услышал нас.
Может быть, он даже танцевал — в тот вечер это делали многие. Концерт в Нэшвилле стал единственным, на котором Кэти Голдмарк удалось заставить зрителей вскочить на ноги и отплясывать под старую песню «Довеллс» «Вам Не Усидеть», и большинство из них уже не вернулось на свои места. Они шумели, кричали и отрывались под наши песни. Когда Эл упал на колени, схватил чью-то пустую пивную бутылку и начал играть ею на слайд-гитаре во время исполнения «Кого Ты Любишь», зал просто сошёл с ума.
За весь концерт в Нэшвилле я ни разу не ощутил той эйфории, которую чувствовал в Атланте — даже прыгая вместе с Кэти под «Вам Не Усидеть», но меня это не тревожило. Потому что — судите сами — выступление, будь то в качестве писателя или рокера, не для того, чтобы завестись самому — для этого есть мастурбация — а для того, чтобы завести зрителей. Заставить их порадоваться тому, что они наняли сиделку на вечер и выбрались на концерт. А что до ваших собственных чувств — приберегите их для дневника или писем родным. Вам платят за другое.
Темп на шоу в Нэшвилле был самым медленным изо всех наших концертов до и после, считая и заключительный концерт в Майами Бич, но выступление было более отточенным и уверенным. Среди самых мощных номеров в нашем репертуаре, как оказалось, было много шуточных песен — Эми Тан в своём садо-мазо прикиде, исполнявшая «Эти Башмаки Созданы Для Прогулок» Эми с остальными участницами группы, певшие «Вожак Стаи», «Последний Поцелуй», и безумная песня «Ангелочек», которую Барри и я пели дуэтом, сложившимся скорее на живых выступлениях, нежели на репетициях (я даже не припоминаю, чтобы Эл требовал прогнать «Ангелочка» во время проверки звука — возможно, он боялся, что песня утратит свою свежесть). Во время концерта в Нэшвилле я почувствовал, что эти номера уже не вызывают у нас былого веселья, но зрители, казалось, получали огромное удовольствие.
Тем вечером в Нэшвилле все прошло на ура, другими словами, все мы, включая женщин, сыграли, как мужики.
Во время репетиции перед нашим первым шоу в Анахайме Дейв Барри был очень удивлён, увидев, как я держу руку на шейке гитары при исполнении «Глории». Это было удивление человека, пришедшего в дом, где не проведено электричество.
— С баррэ ведь проще, — сказал он, — Смотри.
Затем он показал мне в точности тот же базовый рифф, который Джейми Чесли показывал мне в подвале своего дома так много лет назад.
— Я знаю, — ответил я, — но так, по-моему, звучит не хуже.
Я опять сыграл с открытыми аккордами, как и много лет назад.
— Не волнуйся, я смогу совладать со сменой аккордов.
— А так сможешь? — сказал Дэйв и сыграл хук из «Глории», после которого идёт инструментальная часть, которой и заканчивается песня. Вместо привычной последовательности D-A-E, которая хоть и быстрая, но всё же далека от скорости света, он сыграл E-D-A-D/E-D-A-D/E-D-A-D, после чего вернулся к основному риффу. Дэйв с лёгкостью сделал это при помощи баррэ, а я смог сделать это с открытыми аккордами… но как я не пытался, я не смог повторить это с той же скоростью, что и Дэйв. И сидя на кровати в номере отеля и глядя на то, как едва двигаются его пальцы, делая так много, я понял, сколь многому мне предстоит научиться и как много всего, что я умел раньше, мне предстоит забыть.
И Эл это знал. Я был на сцене в Анахайме, я помнил большинство изменений, но играл я не очень хорошо. В общем звучании группы меня было почти не слышно, и это, пожалуй, было хорошо. Затем во время наших коротких репетиций перед концертом в ноябре 1992 года Ридли Пирсон (известный в группе как «Бо» Ридли) показал мне кое-что интересное, да не просто интересное, а прямо изумительное. Дело было в рок-песенке под названием «631-5789». Она идёт в тональности G, но припев — те самые цифры телефонного номера — прыгает между G и C, и каждой цифре соответствует новый аккорд. В записи это выглядит так:
G C G C G C G
«Шесть-три-четыре-пять-семь-восемь-девять»
Я с трудом поспевал за этим изменением аккордов, но к тому времени я уже пять месяцев практиковался игре с баррэ, занимаясь до тех пор, пока пальцы не начинали болеть (правда, когда я только начал свои занятия, я обнаружил, что в первую очередь начинают болеть левое запястье и особенно большой палец). Однажды я решил пойти на хитрость, и после G попросил Рида показать мне С баррэ, полагая, что для этого мне придётся неимоверно растягивать пальцы. Вместо этого я с удивлением узнал, что этот переход достаточно прост:
На самом деле, чтобы перейти от G баррэ к С баррэ (или от A баррэ к D баррэ) вам нужно всего лишь двигать пальцами туда-сюда в ритме музыки. Это требует практики, но не долгой (не верите — попробуйте сами).
И вот когда я понял, что я способен на большее, нежели просто сыграть «634-5789», я поверил в верность своей мысли о том, что можно пройти долгий путь, обладая лишь крупицей таланта, было бы желание упорно работать, по крайней мере, применительно к моей карьере в «Римейндерс». Когда я начал готовиться к турне «Три Аккорда И Жизненная Философия», я был более уверен в своих способностях. Вера — великая вещь, которая может преобразить тебя, а если тебе предстоит сделать что-то непростое, то уверенность — это нечто большее, это волшебный эликсир.