Нет, чтобы покемарить, пока не началось…
Через два часа Вера перезвонила. Схватки у роженицы в изоляторе монотонные. Не усиливаются. Егорова всех извела. Слава богу, в родзале, кроме неё, никого. Пока… Хотя она, конечно, вроде как в изоляторе, но верещит как… В общем, сегодняшняя глухонемая с её мычаниями – ангельская музыка… Сердцебиение плода не слишком страдает, но эпизоды на КТГ есть уже такие, что… Гипоксия, в общем, начинается. УЗИ нормальное. Кроме гипотрофии плода, что, само собой разумеется при таком мамашином габитусе и образе жизни неудивительно, ничего не выявило… Линьков? Нет, Валерий Иванович не появился. Да, на мобильный ему звонили. Сказал, что у сынишки температура. А потом и вовсе мобильный отключил. Домашний тоже не отвечает… Что? Писать докладную, что дежурного доктора не было на дежурстве? А чего сразу я?.. Хорошо, хорошо, Татьяна Георгиевна. Напишу. Что я, не понимаю, что ли?!
– Эх, Аркадий Петрович. Всем насрать на мои одинокие розы. Почему бы мне не насрать на температуру сынишки Валерия Ивановича? Из уважения к его сединам?
– К сединам сынишки? – заржал Святогорский. – Ты знаешь, – тут же понизил он голос до заговорщического шёпота, – говорят, что Линьков своему отпрыску жопу вытирал собственноручно до восьмилетнего возраста.
– Я не понимаю, хоть убей, разве нужно сидеть при четырнадцатилетнем лосе всю ночь, даже если у него температура? У него что, сыпной тиф? Малярия? Нет, я должна уволить Наезжина, Линькова и Маковенко!
– Маковенко-то за что?
– За то, что дура!
– Ой, ну за это, Танька, не увольняют. Ты её ревнуешь к интерну, да?
– Аркаша, ты долбанулся? От «Буратино» одеревенел? Кто мне такой интерн? К тому же на нашу Светлану Борисовну он не обращает никакого внимания, несмотря на все её мартышкины ужимки. Вежлив, почтителен – как и полагается интерну, и всё. Маковенко просто дура. И дура с претензиями. Это гораздо хуже дуры обыкновенной. Мне в отделении такие не нужны.
– И с кем ты останешься?
– Дежурантов бы тоже повыкосить неплохо… Ну есть же где-то отличные ребята, грамотные, исполнительные, в чистых халатах, ежедневно моющие волосы… А Линькова завтра же на хер. А пока мне надо думать головой, что делать с этой Егоровой. Окситоцин капать я запретила. У неё уже биохимическая утомлённость…
– Да, по жизни! – перебил Святогорский.
– …утомлённость маточной мускулатуры. Динамики нет, шейка матки за три часа ни черта не раскрылась. Схватки короткие, но сильно болезненные…
– Я знаю, что делать!!! – вскочил с дивана Аркадий Петрович и, прихватив две бутылки шампанского, пошёл к двери. – Идём! Идём к тебе!!!
У лифта он всунул бутылки Татьяне Георгиевне:
– Подержи! Я мигом! – И унёсся в предбанник операционной пятого этажа. – Вызывай лифт, через секунду буду! Только тихо! Не надо девок будить, мне анестезистка не нужна, пусть спит!
– Аркаша, ты думаешь о том же, о чём и я, да? – прищурилась на него Мальцева, когда он действительно очень быстро вернулся.
– Ну разумеется! Мы сейчас устроим нашей милой обдолбанной девке Оксане Егоровой медикаментозный сон! В некоторой моей авторской модификации.
В отделении было тихо. А вот в родильном зале… Из изолятора раздавались вопли, стоны и маты.
– Тань, – шепнула Вера Антоновна. – Я боюсь, как бы у неё абстиненции не началось.
– Никакой ломки мы не допустим! – важно надув щёки, доверительно сообщил первой акушерке Святогорский.
– А где интерн?
– Он в изоляторе, Татьяна Георгиевна. Эта дрянь при нём ещё хоть как-то более-менее себя ведёт. И отмылась, мне кажется, только ради него. Хотя этим наркоманкам конченым… Все они нелюди, потерявшие человеческий облик.
– Вера Антоновна, ты у нас что, общественный судья? Просто делай своё дело.
– Да всю душу вымотала! Прокуренная, хрипит, сипит… А вы бы видели, Татьяна Георгиевна, как она этого несчастного Александра Вячеславовича трясёт.
– Я тоже у нас прокуренная. А интерну ничего не сделается. Крепкий.
– Что вы сравниваете!.. Крепкий-то крепкий, да она его уже даже расцарапала!
– Вы хоть экспресс-тест на ВИЧ ей сделали? А его хлоргексидином промыли?
– А как же! Экспресс – отрицательный.
– И на этом спасибо.
– Татьяна Георгиевна, тут девочку со второго этажа в предродовую перевели только-только. Будете смотреть?
– Разумеется. Только для начала с Егоровой разберёмся.
– Да! Да!!! – ожил присевший, было, на стульчик Святогорский. Он так и не выпускал из рук шампанское, отобранное у Мальцевой в лифте. – Давайте разберёмся с Егоровой. Быстро тащите её сюда.
Санитарка побежала в изолятор и оттуда, повиснув на Александре Вячеславовиче, выплыла тощая, как облезлая кошка, несчастная роженица Егорова. С синяками под глазами и исколотыми ручками-веточками.
– Ну чисто жертва гестапо… В паху свища нет? – строго воззрился на неё Аркадий Петрович.
– Обижаете! Что я, конченая?
– Нет? Ну ладно… Отпустите молодого доктора, Егорова, и присаживайтесь на стульчик. Знаете ли вы, Ксюха, что такое гамма-оксимасляная кислота, она же ГОМК, она же – оксибутират натрия?
– А то мне тёзку не знать! – криво усмехнулась наркоманка.
– Почему тёзку? – удивилась Вера Антоновна.
– Ты, Верусик, не в курсе, но у нашей чудесной гамма-оксимасляной кислоты много прекрасных имён. Например, «Буратино»! – Святогорский воздел руки с бутылками шампанского по двести долларов бутылка. – Санитарка! Санитарка!!! Тащи бокалы!
– Что? Где? Ой! – вынеслась санитарка из недр родзальных помещений. – Нет бокалов, Аркадий Петрович.
– Чашки тащи, голова соломенная. Нет чашек – стаканы с буфета!
– Ага, чтобы меня баба Гала прямо там и порешила?
– Вы что тут, даже чай-кофе не пьёте?
– Маргарита Андреевна запретила чаи-кофея в родзале гонять.
– У меня есть одноразовые пластиковые стаканчики, – робко проблеяла молоденькая девочка из предродовой. – Извините.
– Да за что же извинять тебя, спасительница?! – победоносно затрубил анестезиолог. – Давай! И тебе нальём! Как звать?
– Елена Александровна! – пискнула девица.
– Ты что, учительницей работаешь?
– А как вы угадали? Вы в мою историю посмотрели, да?
– О нет, дорогая моя Елена Александровна! Я в вашу историю не смотрел. И дай вам бог, чтобы я так и не посмотрел в вашу историю. Впрочем, если вы захотите эпидуралку…
– Нет-нет, я сама! Я всё хочу сама и только сама! Чтобы всё естественно!
– Ага, понятно! Ну, поговорим тогда часиков эдак через пять, Елена Александровна. А то, что вы учительница, я догадался просто потому, что по имени-отчеству в нашей стране всё ещё представляются недобитые долбоё… недобитая интеллигенция вроде учителей и врачей. Все остальные уже давно просто Лены, Кати, Тани и Валерики. Менеджеры разнообразных звеньев играют в общение по горизонтали. А мы с вами, врачи и учителя, всё ещё плюём на всех с высокой горы своего собственного нищебродского превосходства! Потому что для детишек и пациентов мы кто? Мы, несмотря ни на что, для них – главные. Вот то-то и оно!
– Где «ксюха»-то, Аркадий Петрович? Гони на меня! – хрипло перебила излияния анестезиолога Оксана Егорова.
– Момент! Ты на чём сидишь, Ксюха?
– На «герыче», а чё?
– Я так, чтобы с дозой не промахнуться…
Некоторое время он выяснял у роженицы Егоровой детали её наркологического анамнеза. А затем Святогорский с некоторым даже гусарским шиком открыл бутылку шампанского.
– Учитесь, юноша, пока я жив! Шампанское надо открывать так, чтобы бутылка сделала лёгкий «шпок!» и из горлышка заструился едва приметный дымок. Пенные струи никому не нужны, и, вообще, уважайте труд санитарок!
Александр Вячеславович взял со стола вторую бутылку и открыл её с ничуть не меньшей лихостью и умением, чем Аркадий Петрович.
– Я говорил вам, что юноша талантлив во всём? – гордо оглядел окружающих анестезиолог с таким видом, будто Александр Вячеславович был его родным сыном, которого он отправил к первому причастию, с гордостью утерев родительскую скупую слезу. – Так-так-так, раз-два-три – смена, ты, Сашка – это четыре. Я – пять. Ксюха Егорова – шесть, Елена Александровна – семь.
– А разве мне можно шампанское? – широко распахнула глазки Елена Александровна.
– Отчего же нет, милая? Отчего же нет?! Вы же собрались всё это дело пройти, так сказать, естественно? Вот! А что такого противоестественного в бокале шампанского? Пардон, в пластиковом стаканчике шампанского. Ровным счётом ничего! Это для нас естественно, как с добрым утром – разливать бурду за двести долларов бутыль в пластиковые стаканчики, ха! К тому же обещаю вам, что к тому моменту, как вы с неестественной силой захотите страшно неестественной эпидуральной анестезии, всё это шампанское элиминируется из вашего прекрасного организма. Тут пописаете, там вспотеете, и тут и там сблеванёте…
– Аркадий Петрович, вы прям как-то слишком в ударе. Я бы даже сказала – в угаре, – шепнула другу Татьяна Георгиевна.
– Ах, оставьте! Не видали вы меня в угаре, окружённого женщинами цвета ебёнового дерева…
– Аркадий Петрович, эбенового! – поправила его Вера Антоновна.
– Грамотная, да? Просто лес твоих знаний ограничивается эбеновыми деревьями. А тайга моих включает и ебёновые!
Татьяна Георгиевна и Александр Вячеславович уже просто тихо тряслись от беззвучного хохота.
– Кстати, дорогой интерн, почему вы не спросили меня – когда я считал количество пьющих, – мол, отчего же это вы, глубокоуважаемый Аркадий Петрович, не поинтересовались тарой для Татьяны Георгиевны? Тем более что пластиковых стаканчиков у нашей Елены Александровны предостаточно. Как будто она не рожать, а в подъезд на вечеринку собралась.
– Раз вы не посчитали Татьяну Георгиевну, значит, по каким-то причинам она не употребляет шампанское, – улыбнувшись, ответил Александр Вячеславович.
– Боже мой! Боже мой, как вы умны и добры! Дайте я вас поцелую, дорогой мой человек! Я, конечно же, не так приятен на ощупь, как…
– Аркадий Петрович мне кажется, вы немного… – подала реплику Мальцева.
– Пьяны? – перебил её Святогорский. – Я пьян?! – обратился он к немного перепуганной Елене Александровне. – Я пьян?!! Да вы ещё хирурга не видели! Ха-ха! Не пугайтесь, крошка! Это всего лишь старый анекдот. Не пугайтесь, Елена Александровна. И вы не пугайтесь, дорогая и любимая моя Татьяна Георгиевна. Разве у меня заплетается язык? Да не родилось ещё то шампанское, и близко ещё не вызрело то вино, и водки такой ещё не намешали, чтобы Святогорскому язык заплести! Я просто создаю здоровый психологический климат в нашем разношёрстном коллективе.
– Ну ты бут мне уже будешь давать, Аркадий Петрович?!
– Ксюха, вы из квакеров?[15]
– Чё?
– Вы совершенно не признаёте «выканья», как я успел заметить. Потому и сделал вывод, что вы из квакеров. Квакеры – это такие люди… Впрочем, не важно! Как-нибудь потом, Ксюха Егорова. А пока на, пей! – Аркадий Петрович взял со стола один из стаканчиков с шампанским, высыпал туда какой-то белый порошок, и протянул ёмкость роженице.
– Это бут?
– Это, Оксана Егорова, медикаментозный сон. Крепкий. И в вашем случае – продолжительный.
– А чё с шампанским-то намешал?[16]
– С кипячёной водичкой вас, любезная, не возьмёт. У вас биохимический анамнез не тот.
– Дали бы мне морфину. У вас же есть!
– Нам не нужно, чтобы вам было в кайф. И не потому что мы такие злобные сатрапы и ленимся списывать морфин. Мне и эту груду белого порошка, что я на вас грохнул – хотя мог для добрых людей приберечь! – до самого утра списывать. Причём до следующего. Нам нужно, чтобы тебе был не горький кайф, а сладкий сон. ГОМК для этого дела самое оно. Пей, Ксюха, не сомневайся! Просим!
– Весёлые вы ребята! – просипела Егорова. И выпила стаканчик до дна.
– А теперь, дорогая, можешь посидеть немного с нами, если чудесная Елена Александровна, учитель, а не какая-то там конченая пользовательница инъекционных наркотиков, не возражает против такого соседства. Только – чур! – не танцевать! Даже если очень захочется. Впрочем, если меня не подводит мой опыт, то ровно через пять минут вы захотите баиньки. И будете спать сладко-сладко до самого-самого утра. А может быть даже до полудня. Нормальных людей бут вырубает мягко и ненадолго. Но увы, Оксана Егорова, вас сложно назвать нормальной.
– Я не возражаю, пусть сидит. Она же тоже человек! – подала чистый и звонкий голосок Елена Александровна.
– Ах вы ж моя ласточка! Можно я вас поцелую?!
И Святогорский действительно поцеловал молоденькую роженицу Елену Александровну. Потом все, кроме Татьяны Георгиевны, выпили шампанского. И даже повторили. А Оксана Егорова действительно очень скоро отправилась спать в свой изолятор. Смена, наконец, вздохнула спокойно. И все тут же поклялись на журнале резервных доноров, что материться не будут больше никогда-никогда! Например, целый месяц. Потому что ну реально же уши у всех завяли!
– Татьяна Георгиевна, а почему вы не пьёте шампанское? – поинтересовался интерн, когда удалось, наконец, спровадить слишком общительного Аркадия Петровича на пятый этаж.
Они сидели на ступеньках приёмного покоя, прижавшись друг к другу и постелив под себя один из синих байковых халатов «для выхода».
– Я от него, Саша, дурею. Дурею окончательно и бесповоротно. Совершенно себя не помню. И уж тем более не помню, что творю. Так что не пытайтесь напоить меня шампанским. Вам же разбираться с последствиями. И уж тем более, никогда не пытайтесь подсыпать мне в шампанское ГОМК – вы можете не сдюжить!
– Отчего же?
– Ах, вы не в курсе! Александр Вячеславович, в главном корпусе, на кафедре анестезиологии и реанимации Святогорский регулярно читает лекции курсантам, повышающим квалификацию. Сходите как-нибудь. Это песнь песней, как Аркадий Петрович рассказывает о ГОМК!
Татьяна Георгиевна вскочила, приняла пафосную позу и, достаточно хорошо пародируя ораторскую манеру Святогорского, произнесла:
– ГОМК, он же оксибутират натрия, он же «бут», он же «буратино», он же «ксюха» – препарат со странной, я бы даже сказал мистической судьбой. С момента его открытия прошло почти полвека. Скончался его папаша, французский исследователь Анри Лабори. Казалось бы – вот она, самостоятельная жизнь! Но! Но до сих пор клиническое применение оксибутирата натрия официально разрешено лишь во Франции, в Италии и на постсоветском пространстве. Являясь в нашей стране абсолютно законным средством из арсенала анестезиологов и интенсивистов, ГОМК как анестетик, точнее как гипнотик, тем не менее, всегда отличался выраженной необычностью, нестандартностью, располагаясь особняком в ряду препаратов для наркоза. Ещё в восьмидесятых, желая поглубже разобраться в фармакологии этого препарата, я перебрал около сотни номеров американского журнала «Anesthesiology» и нашел лишь одну маловыразительную статейку о применении оксибутирата, кажется, при зондировании сердца у детей. В британских и канадских журналах я вообще не встретил ни одного упоминания о буте, при том что остальным анестетикам были посвящены десятки и даже сотни публикаций. В толстенном справочнике «Drugs in Anesthetic Practice», составленном известным американским анестезиологом Викерсом, мне встретилась одна-единственная характеристика оксибутирата: «К сожалению, этот отличный препарат недоступен для американских анестезиологов». Причину такого глухого информационного вакуума я понять не мог. Было совершенно ясно, что дело тёмное… Ну и так далее! – она рассмеялась. – Аркадий Петрович действительно очень образованный, очень умный и очень глубокий человек. Про совершенное знание английского и французского языков я даже промолчу. И если он считает, что этой Егоровой надо было выпить ГОМК именно с шампанским – ему я верю. Верю, что она не будет блевать. Верю, что она не возбудится сексуально сверх меры, потому что ГОМК – о да! – отменный афродизиак. Растормаживающий гипнотик, хо-хо! Это вам не стакан виски.
– Вы сейчас очень красивая, Татьяна Георгиевна, – прервал её интерн.
– А что, обычно, Александр Вячеславович, я не очень красивая?
– Вы всегда очень красивая, – он улыбнулся. – Но когда вы говорите о том, кого действительно любите и уважаете, когда у вас хорошее настроение, когда вы всем довольны, когда вы чуть выпили – вы не просто очень красивая. Вы – потрясающе красивая. Вы светитесь.
– Примерно так, Саша, мне когда-то давно говорил мой покойный муж. Его звали Матвей. Много лет назад он погиб в автокатастрофе… Зачем я говорю всё это какому-то интерну? – Мальцева вздохнула и снова уселась на ступеньку. – Ну, выкурим ещё по одной и пора возвращаться в родильный дом. Чтобы не застудить себе всякие важные органы. Вы не обижайтесь на «какого-то», пожалуйста.
– Я не обижаюсь! – ответил он ей совершенно спокойно и протянул прикуренную сигарету. – Я обязательно пойду послушать лекцию Святогорского о буте. Сейчас мои знания о нём, признаться честно, ограничиваются тем, что этот препарат – гипнотик метаболического действия, что он самый мощный из известных стимуляторов гипофиза и даже однократный его приём сопровождается подъёмом на несколько часов уровня соматотропного гормона в десять-пятнадцать раз. И что он анаболик не только опосредованного, но и прямого действия. Культуристы и тяжелоатлеты уже давно используют ГОМК в качестве биоактивной пищевой добавки для увеличения уровня этого самого соматотропного гормона. Оксибутират натрия увеличивает физическую выносливость и аппетит, что также полезно для будущих монстров. Я знаю множество парней, использовавших ГОМК в дополнение к стероидным циклам. Но сам я этим никогда не занимался. Я знал, что нужно есть. И что есть «железо». Этого было достаточно, – он улыбнулся.