– Слышь, кажись, купец-то помер…
– Чего? – не понял Раголд. Ему было сейчас совсем не до проблем персидского купца, напившиеся гребцы спали вповалку, а еще державшийся на ногах Свеллум допивал забродившее зелье, высоко задирая бочонок, чтобы в горло лились остатки жидкости из него. Варяги были совершенно ни на что не годны, эти люди, так стойко державшиеся в тяжелых штормах, раскисли в жару и просто заснули от забродившего вина. Появись враги, и защищать драккар некому, да и отплыть невозможно, гребцы спали беспробудным сном, теперь их каленым железом не поднимешь.
– Слышь, Раголд, купец-то, говорю, помер, – снова затеребил своего хозяина Хорень. Ему не очень хотелось ночевать в лодье рядом с трупом.
Раголд наконец понял, что говорит Хорень, дернулся к купцу, заругался по-свейски.
– Давай отнесем его на берег, пусть там пока полежит. Не знаешь, как у них хоронят?
Хорень отказался:
– Откуда мне знать, я там не бывал.
– Я тоже, – вздохнул Раголд. – Плохо, если не похороним по обычаю.
Тем временем гроза обкладывала степь широкой громыхающей подковой. Небо вдалеке вдруг вспыхивало вполгоризонта, становились видны аспидово-черные тучи, которые пронзала ветвистая смертельно бледная молния, похожая на огромное перевернутое вверх ногами дерево. Даже на расстоянии был слышен треск, а затем громыхало. Спавшие варяги ворчали в тяжелом забытьи. Хорень вспомнил рассказы о том, что у Перуна молнии бывают двух видов – одни черно-синие, смертельные, вторые – бело-желтые, те, после которых вслед за грозой дышится легко, которые землю поят. То ли они далече заплыли, то ли Перун нынче злой был, только молнии метал одни черные. Арабский купец прав был, таких молний бояться надо.
По степи внезапно пронесся горячий, но уже смешанный с брызгами дождя ветер. Раголд с Хоренем заторопились. Они действительно снесли тело купца на берег, завернули его в плащ, взятый у одного из спящих варягов, и оставили до утра. К тому времени, когда вернулись на лодью, гроза уже добралась до реки. Громыхало совсем рядом, но без дождя, гроза шла страшная, сухая. Из туч летели только брызги, зато молнии сверкали так, словно все метили именно в драккар. В черной утробе тучи вдруг возникало огромное перевернутое вверх ногами ветвистое дерево, секунду висело так с сухим треском. Потом пропадало, а взамен слышался оглушительный грохот. Спящие варяги наверняка видели во сне жестокий бой, но ни один из них не очнулся. Зато Спасена бросилась на берег и теперь отчаянно лаяла, словно зовя людей за собой. Она металась по кромке воды, но громыхавшее небо перекрывало слабый голос псины.
Раголда радовало отсутствие дождя, который залил бы драккар, а вычерпывать воду некому. А Хорень вдруг отчетливо вспомнил предупреждение умершего купца, тот словно предвидел, что произойдет. Неожиданно для самого себя Хорень потащил Раголда на берег, торопя изо всех сил. Грохотало уже совсем рядом. Тот сопротивлялся, но Хорень упрямо тянул его с драккара, что-то крича про мачту и ярость Перуна. В ответ Раголд, путая норманнские и уже знакомые славянские слова, кричал про горшки, которые надо снести на берег. Хорень возмутился:
– Какие горшки?! Сейчас вдарит – костей не соберешь!
Купец орал сквозь громовые раскаты про какой-то огонь…
– Будет тебе огонь, сейчас и будет…
Едва они успели отойти от кромки воды, как небо разверзлось с такой силой, что оба от испуга присели, огромная молния пронзила небо и степь и… врезалась в стоящий у берега драккар. Вмиг на нем полыхнуло все – палуба, спящие на ней варяги, сложенные вещи. Одновременно с оглушительным грохотом послышался нечеловеческий вопль. Но ни Раголд, ни Хорень не смогли даже броситься на помощь товарищам, вторая молния ударила неподалеку, и они оба упали на траву, закрыв головы руками. Грохотало со страшной силой, когда все-таки удалось открыть глаза, драккар Раголда пылал, как погребальный костер. Сам оглушенный Раголд лежал без признаков жизни, Хорень сначала решил, что и его поразил гневный Перун, но варяг дышал. Ладожанин попытался пробиться к горящему драккару, на котором почему-то полыхало почти все, горела даже вода вокруг лодьи. Такого Хорень никогда не видывал. Ветер усилился, пламя оглушительно ревело, унося со своими искрами и души отошедших в мир иной варягов. Хорень упал на землю и сидел, бессмысленно уставившись на горящую лодью. Захваченный сумасшедшей стихией пламени, он даже не думал, что они с Раголдом остались одни посреди степи.
Наконец начался ливень, но он уже не мог помочь погибшим, зато привел в чувство Раголда. Тот приподнялся, а увидев, что осталось от его драккара и его людей, снова рухнул. Когда через какое-то время Раголд смог добраться до безучастно сидевшего на берегу Хореня, ливень уже потушил остатки драккара, но, несмотря на потоки воды, нестерпимо воняло паленой шерстью и костями. Для Раголда это был привычный запах, варягов провожают в последний путь погребальным костром. Да и славян тоже. Только на сей раз погребальный костер сложила сама природа.
Они не помнили, сколько просидели так, на востоке уже занимался рассвет, когда Раголд, не выдержав, снова упал лицом вниз в мокрую траву.
Отшумела гроза, большая темная туча, волоча за собой хвост дождя, уползла за лес, на горизонте выглянуло солнце, бросило в разрывы облаков сноп ярких лучей, взорвало вокруг тысячи маленьких ослепительных брызг – над рекой выгнула дугу многоцветная красавица радуга. Мост с одного берега реки на другой вышел загляденье, застыл Хорень от такой красоты. Потом ткнул в бок Раголда:
– Гляди! Вот красотища-то!
Ослабший от ночного кошмара и продрогший купец спал, зарывшись лицом в свой плащ. Но когда Хорень его толкнул, сразу вскинулся испуганно:
– А?!
– Экой ты пугливый! Смотри, радуга какая!
– Тьфу ты! – Дальше купец уже ругался на Хореня по-своему, по-свейски. Почему-то ладожанину стало от этого смешно, в другое время не простил бы обиды. Но сейчас он понимал Раголда, тот ведь за грозу лишился всего враз. Остался гол, как и сам Хорень.
Сел Раголд, уставился, только не на радугу, а на остатки своей лодьи, что у берега так и болтала вода. Посидел чуть и вдруг рванул к ним, точно кого живого увидал. Хорень за ним, побоялся, что рехнулся купец. Нет, глаза нормальные, только лицо все грязное да измученное. Когда к берегу подбежали, Хорень понял, о чем тот подумал. Сундуки, что на дне стояли, хоть и промокли, а уцелели. Огонь их почти не попортил! И про то, что в сундуках, Хорень тоже вспомнил, там самые дорогие вещи лежали – серебро, да злато, да стекло заморское. Вдвоем они таскали тяжеленные сундуки на берег, стараясь убрать подале от воды. Четыре сундука уцелели, не нищий теперь Раголд, да только как их открыть, добро куда деть?
Оба обессиленные, привалились спинами к пузатым бокам, обхваченным вокруг железными полосами, тяжело дышали от непосильного труда, все же вдвоем тащили то, что четверо варягов с трудом поднимали. Посидели, посопели молча, потянулся Раголд к замку, открыть бы да проверить, цело ли что там. Только и замок на славу сделан, не разобьешь его. Тут услышал Хорень, как Раголд хохочет! Пригляделся к купцу, никак все же рехнулся? Нет, веселится от души!
– Мы с тобой, Хорень, богатые, здесь не только мое злато, но и персида того. У него много больше моего было.
Нахмурился Хорень, что им сейчас то злато, ежели они одни в чистом поле? Налетит кто, и не посмотрят, чье оно, самих в полон заберут, а сундуки размечут и злато себе возьмут. А Раголд продолжает:
– Только что мы на него сейчас купить сможем? А? И с собой не унесешь никуда…
Понял Хорень, что за смех у норманна, тоже усмехнулся:
– Нам сейчас самое время думать, как бы самим добычей не стать. Пусть себе злато берут, лишь бы не в рабство, а то нам и голова не понадобится, не то что дорогие вещи…
– И я про это, – вздохнул Раголд.
Забрали их купцы, проплывавшие мимо. Раголд обещал им за спасение половину спасенного добра. Конечно, запросто могли и их отправить рыбам на прокорм, и сундуки просто так себе взять, но ничего дурного не случилось.
На Ильмене Раголд, не скупясь, отдал Нереву с товарищами два сундука из четырех, какие сами выбрали, что там, не сказал, отговорился, что ключи-то утеряны. Мол, потом разобьете, а лучше ключи подберете и откроете. Те выбрали сундуки побогаче видом да побольше весом. Знал Хорень, что ошибаются купцы, в тех сундуках как раз Раголдово было, а в двух других – персидское. Восточный купец хитер, не стал серебром свои короба оковывать, видать, не впервой разбою подвергался, скромные у него сундуки были, да и весили не так чтоб очень.
Как расплатились, встал вопрос, куда самим-то деваться, не ночевать же на коробах посреди торжища. Хорень вспомнил про родича, что на дальнем конце жил, можно бы к нему, да только живой ли, на месте ли? А как тащить добро? Раголд усмехнулся, достал из-за пазухи кошель, что спрятать умудрился, дал мужикам на пристани две монеты серебряных, те доперли короба к дому. Повезло, родич оказался там, согласился приютить на нужное время.
Уже у Ильменя задал Хорень давно интересовавший его вопрос. Даже при Перуновом гневе никогда он не видел, чтоб вот так загоралось, как на реке, ведь даже вода горела! Перед глазами Хореня всплывала картина лодьи, объятой пламенем, мечущегося варяга, на котором полыхала одежда, и огонь, почему-то потоком стекающий с досок палубы вниз… Иногда даже ночью просыпался в холодном поту от такого видения. Решил спросить у Раголда, не видел ли тот этот ужас, хотя и сомневался, что тот вообще что-то видел.
В ответ купец повел себя странно, едва ли не зажал рот приятелю:
– Тс-с! Не болтай про то никому.
– Почему? – удивился Хорень. – Знаешь что?
Раголд кивнул:
– На лодье были горшки с греческим огнем.
– С чем?
– Есть у греков хитрость такая, горит даже в воде. Мы с этим персидом тайно вывезли через хазар четыре горшка. Они лежали у мачты в корзине, словно бы с персидскими снадобьями.
– Ну и что? – все-таки не понял Хорень. – Что за огонь, говори ты толком.
– Горит даже в воде, нет от него спасения. Греки не один корабль с его помощью сожгли. А в ветрило Перунова стрела попала, от которой и так все загорается… – со вздохом добавил купец.
Озадаченный услышанным Хорень уставился на приятеля, потом поскреб затылок и хмыкнул:
– А из чего он, этот огонь, знаешь?
– Если б знал… Тайно везли, хотели дома разобраться.
– Жаль, – покачал головой славянин. – Хорошее оружие.
– А то, – согласился норманн, – греки им пользуются, только в великой тайне держат.
– Как же вы украли-то?
Раголд возмутился:
– Кто крал?! Ты что говоришь?!
Хорень даже отступил от такого наскока, понятно, обидел честного купца, тот никогда в краже замечен не был, но возразил:
– А что, греки сами дали, что ли?
– Почему дали? – Раголд слегка смущенно пожал плечами. – Продали. За большие деньги.
– Вот тебе и секрет! – расхохотался Хорень. – А Перун рассердился и всю лодью сжег!
Раголд нахмурился, но ничего не ответил. Немного погодя ладожанин вздохнул:
– А жаль, что сгорело… Ежели поджечь да в кого кинуть, это ж какой урон нанести врагу можно…
Купец все равно промолчал. Чего жалеть о том, что уже случилось, прошедшего не вернешь… Недолго горевал и Хорень, он не умел переживать, жизнь своего требовала.
Глава 14
На Волхове показались лодьи, не ильменские – норманнские. Тревожно встрепенулась Ладога, чего ждать от гостей? Кто-то даже крякнул, мол, эх, не успел князь защитить! Разорят? А чего разорять-то? Еще и поставить не успели ничего. Одна за другой выплывали из-за поворота, показывая высоко загнутые носы, украшенные невиданными чудищами, но как приблизились, Сорок первым облегченно вздохнул:
– То Рюрик со своей дружиной.
Обрадовались и остальные, защита плывет, не разор!
Приставали к берегу лодьи, вытягивали их варяги на сушу да сбирались вместе. Настороженно глядели на них ладожане, хотя сами звали, а теперь страшно стало. Как-то дело повернется?
На берег спрыгнул варяг в дорогом одеянии, к нему тут же метнулся Охрима, который как раз в Ладоге был со своими лодьями. Приветствовал, голову склонил. Смотрел конунг строго, сначала на самого Охриму, потом вокруг. Спросил что-то, остальным не слышно было, рукой повел по берегу. Поняли ладожане, что про пожар спрашивает, тоже огляделись. И словно впервые увидели свое село после той беды, ужаснулись. Одни головешки от бывшего торжища, да и дома не везде встали. Варяги, которые не раз бывали в Ладоге, тоже дивятся, что с ней пожар сделал. Нахмурил князь брови, строго выговаривать стал, словно в том огне Охрима виноват, и купец хмурится, а делать нечего. Показал на новые дома, для князя и дружины поставленные. Строили по свейскому обычаю, с окошками, какие себе не всегда делают. Князь дома разглядывает, а ладожане князя. Особенно женщины, каких в Ладоге мало осталось.
Радога усмехнулась, невиден князь-то, глаза круглые, черные, как уголья, лицо узкое, бороды нет, только длинные усы вниз в разные стороны торчат. Все лицо какое-то выпуклое, а взгляд действительно соколиный. Недаром прозвище у него Рюрик – Сокол значит. А еще нос, как у хищной птицы клюв. С лодьи спрыгнул молодо, а так видно, что уж не юноша, и то, дед его Гостомысл давненько дочку замуж к норманнам отдал. Мужики другое примечают, какой меч у князя да какое оружие у остальных. И чего смотрят, ежели тем оружием защищать станут, то успеется привыкнуть, а ежели грабить, то поздно, стоят ладожане безоружные перед варягами. Набычились мужики, недобро беспомощными себя чувствовать, одно дело оказалось на вече кричать, чтоб князя позвали, а другое – его перед собой с боевой дружиной видеть.
Но все обошлось, похвалил Рюрик за дома, поставленные к их приходу, показал, что переделать, да назначил на завтра начало строительства крепости на мысу, что на правом берегу Ладожки пустой стоял. Согласились ладожане, и сами так мыслили, что если ставить огород, так там. Место подходящее, много городить не надо будет, потому как с двух сторон Волхов и Ладожка прикроют.
Только зря радовались, варяги обживаться не собирались, все их мысли о том, чтобы поскорее обратно идти. Ладожане дивились – чего же приходить было? Потом поняли, что варяги вроде за данью пришли, а оказалось, что славян защищать надо. Пошли среди этих защитников споры да свары, если б не конунг с его властью, расползлись бы варяги, часть домой отправилась сразу же. Гадали ладожане, хватит ли силы у Рюрика своих в узде удержать? Хватило, недаром, видать, Соколом прозвали, не только за нос, как у хищной птицы, твердой рукой держал свою дружину.
Одно не любо ладожанам – те защитники до их жен охочи. Ладно бы жениться звали, а то побаловать – и все. Потому не против были, когда защитнички свои украшенные разными диковинными мордами или фигурами лодьи направили вверх по Волхову. Пусть уж лучше там, без них женкам как-то спокойней, и мужьям за жен тоже.
Уплыл Рюрик, в крепости остался его зять Рольф, которого свои Пешеходом кличут. Полегчало ладожанам.
Построенная крепость нависает над Ладожкой на правом берегу, хорошо стоит, как подплывают лодьи по Волхову, особо со стороны Нево, так сразу ее и видят. Понимают, что не пройти мимо да не взять с налету. Постарались ладожане крепко поставить, на славу, простоит хорошо. То, что князь с основной дружиной ушел к Ильменю, даже лучше, пусть себе. Не привыкли ладожане над собой чью власть чуять, не было у них князей, да и не надобно бы. А что защита есть, хорошо. И зять, которого оставил, разумный, не зря его все чаще Хельги зовут. По-норманнски то значит Мудрый Предводитель. Славяне на свой лад переиначили, Ольгом стали звать. Тому все одно, лишь бы уважали да побаивались. Есть и то, и другое, за дело прозвище получил Ольг. Князь большой, грузный, рядом с ним Рюрик, что малое дите, почти по плечо. Славяне сильных уважают, особо ежели те умные, а Ольг таков. Не просто умный, а еще и хитрый, этот своего добьется.
Его жена, дочь князя Силькизиф Рюриковна (и не выговоришь сразу!), женщина крепкая, сильная, мужу под стать, родить скоро должна. И жена самого Рюрика тоже тяжелая ходит. Только та слабая, квелая, болеет все, в меха кутается, точно из жарких земель прибыла, а не из свейской стороны. Может, потому князь и оставил женщин с Ольгом пока в тепле да уходе? У князей все запутано, Ольг женился на дочери Рюрика, а сам Рюрик взял его сестру Ефанду. Ольг получается князю вроде как вдвойне родич. Ладожанам все одно, лишь бы им торговать не мешали да своими делами заниматься.
Холопов у князей немного, у дочери одна старая тетка, что еще Гостомысла помнит, потому как с матерью Рюрика во Фрисландию приплыла когда-то, а теперь вот за его дочерью приглядывает, да у княгини две девки из ладожских по двору возятся. Остальное викинги делают, ладожанам не доверяют. Ну и ладно, тоже ничего. Женщины меж собой не дружат страшно, только ладожан и это не удивляет, что, у славян такого мало? Частое дело, дочь отцу мачехи никогда не простит, разве только сама ее выберет. А тут молодая да знатная, себе цену знает, что твоя королевна, на княжескую дочь и не глядит, точно та ей не ровня. Вот и не любит ее Силькизиф.
И это ладожанам все равно, лишь бы их не трогали.
Глава 15
Чтобы услышать тяжелую поступь мужа, Силькизиф и прислушиваться не надо, Рольф ходит так, что дом трясется. Неудивительно, что его прозвали Пешеходом, ведь ни один конь не выдерживает грузного зятя-свояка Геррауда-Рюрика. Но сейчас особенно тяжело топает, спешит. Что-то случилось? Силькизиф вот-вот должна родить, ей ни к чему волнения, ребенок крупный, как сказала старая повитуха, которую женщина привезла с собой из Фрисландии. Эта старуха принимала самого Рюрика у ее матери Умилы. Нила тоже вскинулась, насколько позволил возраст, тревожно повернулась к двери. Рольф вошел весь красный от спешки, Силькизиф поняла, что случилось что-то очень серьезное, иначе муж прислал бы кого-то полегче и побыстрее.